Через сто лет (Беллами; Зинин)/XI

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Через сто лет — XI
автор Эдвард Беллами, пер. Ф. Зинин
Оригинал: англ. Looking Backward: 2000—1887, опубл.: 1888. — См. содержание. Источник: Беллами Э. Через сто лет / перевод Ф. Зинина — СПб.: Изд. Ф. Павленкова, тип. газ. «Новости», 1891.; Переиздания: 1893, 1897, 1901; az.lib.ru; скан

Когда мы пришли домой, доктор Лит еще не возвращался, а миссис Лит еще не выходила из своей комнаты.

— Вы любите музыку, мистер Вест? — спросила Юдифь.

Я стал уверять, что музыка, по моему мнению, составляет для человека полжизни.

— Я должна извиниться за свой вопрос. В настоящее время мы об этом друг друга обыкновению не спрашиваем; но я читала, что в ваше время встречались люди даже среди культурного класса, которые не любили музыки.

— В наше оправдание не мешает вспомнить, — сказал я, — что у нас была иногда очень странная музыка.

— Да, — ответила она, — я это знаю. Мне кажется, что она бы и мне самой не понравилась. Не хотите ли послушать нашу музыку, мистер Вест.

— Для меня будет громадным наслаждением слышать вашу игру, — ответил я.

— Мою игру! — воскликнула она. смеясь. — Разве вы думаете, что я для вас буду петь или играть?

— Конечно, я питал надежду на это.

Заметив мое смущение, она овладела своею веселостью и сказала:

— Конечно, мы в настоящее время все поем для выработки голоса, а некоторые учатся играть на инструментах для собственного удовольствия, но собственно настоящая-то музыка гораздо выше и совершеннее, чем какое либо наше исполнение, и она так легко достижима для нас, когда нам захочется послушать ее, что мы даже и не называем музыкой наше пение или игру. Люди, действительно хорошо поющие и играющие, все состоят на музыкальной службе государства, а прочие большею частью не поют и не играют. Но, в самом деле, вам хочется послушать музыку?

Я уверил ее еще раз, что очень желаю.

— В таком случае пойдемте в музыкальную комнату, — сказала она.

Я последовал за нею в комнату, отделанную деревом без занавесок и с полированным деревянным полом. Я уже приготовился рассматривать нового рода инструменты, но не нашел в комнате ничего такого, что при самом сильном напряжении фантазии можно было бы принять за музыкальный инструмент. Мой смущенный вид, очевидно, очень забавлял Юдифь.

— Пожалуйста, посмотрите сегодняшнюю программу, — сказала она, подавая мне какую-то карту, — и скажите, что вам всего более нравится? Не забудьте, что теперь 5 часов.

На карте было выставлено 12-е сентября 2000 г. и на ней значилась обширнейшая из концертных программ, какие когда либо мне приходилось видеть. Она была и пространна, и разнообразна, заключая в себе целый ряд вокальных и инструментальных соло, дуэтов, квартетов и различных оркестровых пьес. Этот удивительный список приводил меня в недоумение, пока Юдифь кончиком своего розового пальца не указала на особый отдел с примечанием „5 часов пополудни“.

Тут я заметил, что эта громадная программа назначалась на целый день и распределялась на двадцать четыре отделения, соответственно часам суток. В отделе „пять часов пополудни“ значилось немного пьес и я указал пьесу, написанную для органа.

— Как я рада, что и вы любите орган. Едва ли какая-нибудь другая музыка наиболее подходит к коему настроению.

Она предложила мне усесться поудобнее, сама пошла на другой конец комнаты и только дотронулась до одного или двух винтов, как вдруг комната огласилась звуками органа, наполнилась, но не переполнилась, так как мелодия была вполне приноровлена к размерам помещения. Еле дыша я слушал до конца. Такую музыку, с таким совершенством исполнения, я никак не ожидал услыхать.

— Превосходно, — воскликнул я, когда последняя волна звуков медленно замирала. Точно сам Бог играл на этом органе; но где же орган?

— Подождите еще немного, — сказала Юдинфь, — мне бы хотелось, чтобы вы прослушали еще этот вальс, прежде чем предлагать мне какие либо вопросы. Я считаю его прелестнейшим.

И едва успела она проговорить это, как звуки скрипок наполнили комнату чарами летней ночи.

Когда окончится этот вальс, она сказала: — Здесь нет ничего таинственного, как вы по-видимому воображаете. Музыка эта исполнялась ни феями, ни эльфами, а добрыми, честными и необыкновенно искусными человеческими руками. Мы просто применили к музыке идею сбережения труда общим участием в деле. В городе есть несколько музыкальных зал, приноровленных в акустическом отношении к различного рода музыке. Залы эти соединены телефоном со всеми домами города, жильцы которых соглашаются вносить незначительную плату. Можно быть уверенным, что нет таких, которые не пожелали бы это сделать. Состав музыкантов, причисленных к каждому залу, так велик, что, хотя на каждого в отдельности исполнителя или группу исполнителей приходится не большая часть программы, всё-таки она распределена на все двадцать четыре часа. Рассмотрев внимательнее сегодняшнюю карту, вы заметите, что отдельные программы четырех из этих концертов, состоящих из совершенно различных родов музыки, исполняются теперь одновременно. Если вы пожелаете слышать одну из четырех пьес исполняемых теперь, вам придется только нажать кнопку, которая соединит проволоку вашего дома с залом, где исполняется эта пьеса. Программы так составлены, что пьесы, исполняемые одновременно в различных залах, представляют собою выбор не только между инструментальною и вокальною музыкою и различного рода инструментами, но и относительно различных мотивов, от серьезных до веселых так что могут удовлетворить различным вкусам и настроениям.

— Мне кажется, мисс Лит  — сказал я, что если бы мы могли придумать такое учреждение, которое доставляло бы каждому дома музыку превосходную по исполнению, неограниченную никаким сроком, подходящую ко всякому настроению, начинающуюся и кончающуюся по желанию, мы считали бы достигнутым предел человеческого блаженства и перестали бы стремиться к дальнейшим улучшениям.

— Я никогда не могла себе представить, как это те из вас, для кого музыка являлась потребностью, терпели старомодную систему удовлетворения этой потребности, — заметила Юдифь. — Действительно хорошая музыка, кажется, в ваше время была совершенно недоступна массам, и ею могли наслаждаться только избранные, да и то случайно, с большими неудобствами, значительными издержками и на короткое время, произвольно назначенное кем-нибудь другим и в связи со всевозможного рода нежелательными обстоятельствами. Ваши концерты, например, и оперы! Как должно быть ужасно ради одной или двух музыкальных пьес, которые вам хотелось слышать, — сидеть часами и слушать то, что вам не нравится! За обедом, например, можно пропустить кушанья, которые не любишь. Кто бы захотел обедать, как бы он ни был голоден, при непременном обязательстве есть всё, что подается на стол? А я уверена, что у человека слух также чувствителен, как и вкус. Я думаю, что эти-то трудности добиться истинно хорошей музыки и заставляли вас выносить у себя дома игру и пение лиц, знакомых лишь с элементами искусства.

— Да, — возразил я  — для большинства из нас существовала только такого сорта музыка, или же совсем никакой.

— Да, — заметила Юдифь, — когда хорошенько пораздумаешь об этом, уже не кажется странным, что люди в то время вообще не интересовались музыкой. И я бы вероятно, возненавидела ее.

— Если я вас верно понял, — спросил я, — эта музыкальная программа относится ко всем двадцати четырем часам суток? По крайней мере, это видно по карте; но кто же захочет слушать музыку между полночью и утром?

— О, многие, — ответила Юдифь. — Во все часы есть бодрствующие люди, но если бы музыка была даже и не для них, то есть страдающие бессонницею, больные и умирающие. Все наши спальни у изголовья постели снабжены телефоном, и с сею помощию каждый страдающий бессонницей может иметь в своем распоряжении музыку, соответствующую своему настроению.

— И в моей, комнате имеется такое приспособление?

— Конечно, да и как я не догадалась сказать вам об этом вчера вечером. Но отец покажет вам это приспособление сегодня вечером, перед тем как вы отправитесь спать, и я вполне уверена, что с помощью музыки вы сумеете справиться со всевозможного рода неприятными чувствами, если бы они опять стали тревожить вас.

Вечером доктор Лит осведомился о нашем посещении магазина, затем, при беглом сравнении условий девятнадцатого и двадцатого столетий, мы перешли к вопросу о наследстве.

— Полагаю, — заметил я, — что наследование имущества теперь уже не допускается?

— Напротив, — возразил доктор Лит, — этому ничто не препятствует. Вы сами увидите, мистер Вест, когда ближе познакомитесь с нами, что теперь существует гораздо менее ограничении личной свободы, чем в ваше время. Конечно, мы законом требуем, чтобы каждый служить нации в течение определенного периода времени, вместо того, чтобы, как у вас практиковалось, предоставлять ему на выбор: работать, красть или голодать. За исключением этого основного закона, являющегося в сущности только более точным формулированием закона природы  — райского эдикта, обязательность которого для всех одинакова, наш общественный строй ни в чём другом не опирается на законодательное принуждение, а есть нечто совершенно добровольное как логическое следствие деятельности человеческой природы при разумных условиях. Вопрос о наследстве именно и объясняет это положение. Тот факт, что нация есть единственный капиталист и владелец недвижимой собственности, весьма естественно, ограничивает собственность каждого в отдельности его годовым кредитом и приобретаемыми при содействии этого кредита предметами домашнего хозяйства и обихода. Кредит каждого, подобно ежегодному доходу в ваше время, прекращается за смертью его выдачею определенной суммы на его похороны. Свое имущество он оставляет, кому хочет.

— Что же мешает накоплению ценной собственности в отдельных руках с течением времени неблагоприятно отразиться на равенстве средств граждан? — спросил я.

— Это дело улаживается само собою очень просто, отвечал он. — При теперешней организации общества всякое накопление частной собственности становится бременем, коль скоро она превышает пределы потребного комфорта. В ваше время считался богатым тот, кто загромождал свой дом золотыми и серебряными сервизами, редким фарфором, дорогою мебелью и тому подобными вещами, ибо эти вещи имели денежную ценность и во всякое время могли быть обращены в деньги. А теперь каждый, кого поставило бы в подобное положение наследство от ста одновременно умерших родственников, счел бы себя несчастным. Так как вещей некому продавать, то они и могут иметь цену лишь постольку, поскольку они действительно нужны ему или доставляют удовольствие своей красотой. С другой стороны, так как доход его остается тем же самым, то и пришлось бы потратить свой кредит на наем помещения для вещей и на оплату услуг тех, кто взялся бы хранить их в порядке. Можете быть уверены, что такой наследник постарался бы поскорее раздать между знакомыми вещи, обладание которыми сделало бы его только беднее, и что ни один из его приятелей не взял бы больше, чем сколько позволяло бы ему место и время для присмотра за ними. Отсюда вы видите, что запрещение наследования личной собственности с целью помешать большому её накоплению явилось бы излишней предосторожностью со стороны государства. Каждому отдельному гражданину предоставляется самому наблюдать за тем, чтобы он не был слишком отягощен личной собственностью, и в данном случае обыкновенно случается, что родственники отказываются от прав на большую часть наследства покойника, оставляя для себя только некоторые вещи. Нация берет оставшееся имущество и снова обращает то, что имеет цену, в общее достояние.

— Вы упомянули о плате за услуги по присмотру за порядком в доме, — сказал я, — это наводит меня на вопрос, который я уже несколько раз собирался вам предложить. Как вы порешили с вопросом о домашней прислуге? Кто же захочет быт слугою в обществе, где все социально равны между собою? Наши барыни затруднялись найти прислугу даже в то время. Кто же у вас исполняет домашнюю работу? — спросил я.

— Такой работы не существует у нас, — сказала миссис Лит, к которой я обратился с этим вопросом. — Стирка наша производится вся в общественных прачешных по необыкновенно дешевой цене, а кушанье готовится в общественных кухнях. Работа и починка всего, что мы носим, делается вне дома в общественных мастерских. Электричество доставляет необходимое отопление и освещение. Мы выбираем дома не больше таких, какие нам нужны и меблируем их так, чтобы для содержания их в порядке довольствоваться минимумом труда. Домашние слуги нам и не нужны.

— То обстоятельство, — сказал доктор Лит, — что в беднейших классах населения вы встречали неограниченное число слуг, на которых могли возлагать всевозможного рода тяжелые и неприятные работы, сделало вас равнодушными к приисканию средств устранить необходимость прислуги. Но теперь, когда все по очереди исполняют всякого рода работу, необходимую для общества, для каждого является делом личного интереса отыскание средств к облегчению всякой тяжелой работы. Это послужило сильным импульсом к изобретениям по части сбережения труда но всякого рода деятельности, одним из первых результатов чего явилось сочетание минимума труда с максимумом комфорта в домашнем быту. В случае каких нибудь исключительных обстоятельств, — продолжал доктор Лит, — как-то: особенной чистки, обновления или болезни в семье, мы всегда можем организовать необходимую помощь.

— Но каким образом вознаграждаете вы этих помощников, когда у вас не имеется денег?

— Конечно, мы не им платим, а нации. Их услугу можно получить, обратившись в надлежащее бюро, и стоимость её будет вычеркнута из карточки кредита того, кто нуждается в такой помощи.

— Каким раем должен казаться теперь мир для женщин! — воскликнул я. — В мое время даже богатство и неограниченное число слуг не избавляли их от домашних забот, тогда как женщины достаточных и беднейших классов жили и умирали мученицами этих забот.

— Да, — сказала миссис Лит, — я кое-что читала об этом и убедилась, что как ни худо жилось мужчинам в ваше время, всё-таки они были счастливее своих матерей и жен.

— Широкие плечи нации, — сказал доктор Лит, — выносят как перышко тяжесть, которая ломила спину женщины в ваше время. Беда их, как и все прочие ваши беды, происходила от неспособности действовать сообща, что было следствием индивидуализма, на котором основывался ваш общественный строй, и от неспособности вашей понят, что вы могли извлечь вдесятеро больше пользы, соединившись с своими собратьями, чем когда вы вели борьбу с ними. Удивительно не то, что вы не жили с большими удобствами, а то, что вы вообще могли вести совместную жизнь, когда у всех вас была готовность поработить один другою и присвоить себе имущество ближнего.

— Полно, полно, отец, ты так горячишься, что мистер Вест подумает, что ты бранишь его, — вмешалась Юдифь, смеясь.

— Если вам требуется доктор, то вы тоже обращаетесь в надлежащее бюро и берете всякого, кого пришлют вам?

— Это правило не может быт применяемо к докторам, — возразил доктор Лит. — Польза, которую доктор в состоянии принести пациенту, зависит главным образом от знания доктором свойства, и состояния натуры пациента. Пациент, стало быть, должен иметь возможность пригласить известного ему доктора; это так и делается, как делалось и в ваше время. Единственная разница состоит в том, что врач принимает гонорар не для себя, а для нации, зачеркивая на карточке кредита пациента цену, назначенную по установленной таксе за медицинскую помощь.

— Если гонорар всегда один и тот же, и доктор может отказать в помощи пациенту, то, значит, хорошие врачи постоянно заняты, а дурные остаются праздными?

— Прежде всею, — не примите это замечание старого врача за самохвальство  — возразил доктор Лит с улыбкою;  — у нас нет плохих докторов. Теперь не всякому, кто заучил несколько медицинских терминов, дозволяется экспериментировать над телом и жизнью граждан, как бывало в ваше время; к практике допускаются только те, кто выдержал строгия испытания в школах и ясно доказал свое призвание к медицине. Далее вы должны обратить внимание на то, что в настоящее время ни один врач не помышляет расширять свою практику на счет других врачей. Для того не имеется никаких побуждений. И, наконец, доктора обязаны регулярно доставлять в медицинское бюро отчеты о своей деятельности и если у них недостаточно практики, то им указывается дело.