Вечеромъ, когда мы съ Юдиѳью сидѣли въ концертномъ залѣ, слушая нѣкоторые заинтересовавшіе меня нумера изъ программы этого дня, я воспользовался однимъ антрактомъ и сказалъ:
— У меня есть къ вамъ одинъ вопросъ, но боюсь, что онъ покажется вамъ нѣсколько нескромнымъ.
— Я вполнѣ увѣрена, что это не такъ, — возразила она ободрительно.
— Я нахожусь въ положеніи человѣка, подслушавшаго часть разговора, который предназначался не для него, хотя, повидимому объ немъ, — продолжать я, — и имѣющаго смѣлость просить говорившаго досказать ему остальное.
— Человѣка, подслушавшаго? — спросила она съ видомъ смущенія.
— Да, — сказалъ я, — но имѣющаго за себя оправданіе, съ чѣмъ, надѣюсь, вы согласитесь.
— Это очень загадочно, — возразила она.
— Да, — отвѣчалъ я, — настолько загадочно, что я не разъ сомнѣвался, дѣйствительно ли я слышалъ то, о чемъ хочу васъ спросить, или мнѣ это только показалось. Я прошу насъ объяснить мнѣ. Дѣло вотъ въ чемъ: когда я просыпался отъ моего столѣтняго сна, первымъ сознательнымъ моимъ впечатлѣніемъ было впечатлѣніе разговаривавшихъ около меня людскихъ голосовъ, которые впослѣдствіи я призналъ за голоса вашего отца, вашей матери и вашъ, собственный. Прежде всего мнѣ помнится голосъ вашего отца, который произнесъ: «Онъ сейчасъ откроетъ глаза. Лучше, чтобы онъ сперва увидѣлъ только одного кого нибудь». За тѣмъ, если только мнѣ это не почудилось во снѣ, вы сказали: «Такъ обѣщай же мнѣ, что ты ему не скажешь». Отецъ вашъ какъ будто колебался обѣщать вамъ это, но вы настаивали и, послѣ вмѣшательства нашей матери, онъ далъ наконецъ это обѣщаніе, а когда я открылъ глаза, я увидѣлъ только его одного.
Я вполнѣ серьезно говорилъ о своей неувѣренности въ томъ, что разговоръ, который я подслушалъ, какъ мнѣ казалось, не былъ сномъ, — до такой степени страшнымъ представлялось мнѣ, что эти люди могутъ что нибудь знать обо мнѣ, современникѣ ихъ предковъ, чего я не зналъ самъ. Но, замѣтивъ впечатлѣніе, произведенное моими словами на Юдиѳь, я понялъ, что это былъ не сонъ, а какая-то новая тайна, еще болѣе замысловатая, чѣмъ всѣ, пережитыя мною до сихъ поръ; я понялъ это потому, что лишь только выяснилась цѣль моего вопроса, она проявила признаки самой сильной тревоги. Глаза ея, всегда отличавшіеся такимъ открытымъ, прямымъ выраженіемъ, тревожно опустились при моемъ взглядѣ, тогда какъ все лицо ея покрылось яркимъ румянцемъ.
— Простите меня, — произнесъ я, какъ только прошло мое смущеніе, вызванное неожиданнымъ эффектомъ моихъ словъ. — Такъ, значитъ, мнѣ это не пригрезилось во снѣ. Тутъ есть какая то тайна, относящаяся ко мнѣ, но скрываемая отъ меня. Въ самомъ дѣлѣ, развѣ не кажется нѣсколько жестокимъ, что человѣкъ въ моемъ положеніи не можетъ получить всѣхъ свѣдѣній о самомъ себѣ?
— Это васъ не касается, т. е. не имѣетъ къ вамъ прямого отношенія. Это не о васъ, едва слышно возразила она.
— Но нѣкоторымъ образомъ это все таки касается меня, — настаивалъ я. — Это должно быть нѣчто такое, что было бы и мнѣ интересно.
— Я даже и этого не думаю, — возразила она, украдкой взглянувъ на меня и, несмотря на свое смущеніе, не будучи въ состояніи воздержаться отъ какой-то загадочной улыбки, мелькнувшей на ея устахъ, съ нѣкоторымъ оттѣнкомъ юмора по поводу случившагося. — Я неувѣрена, что это можетъ быть вамъ даже интересно.
— Вашъ отецъ сказалъ бы мнѣ это, — настаивалъ я съ оттѣнкомъ упрека. — Это вы запретили ему. По его мнѣнію, я долженъ бы звать это.
Она не возражала. Въ своемъ смущеніи она вообще была такъ прелестна, что меня охватило желаніе продлить это положеніе, и я настаивалъ на удовлетвореніи моего любопытства.
— Такъ я никогда не узнаю? Вы никогда не скажете мнѣ? — спросилъ я.
— Это зависитъ… — отвѣтила она послѣ длинной паузы.
— Отъ чего? — добивался я.
— Ахъ, вы требуете слишкомъ многаго, — возразила она. Затѣмъ поднявъ на меня свое лицо съ загадочнымъ взглядомъ, пылающими щеками и улыбающимися устами, — сочетаніе прелестей, вполнѣ достаточное для очарованія, — она прибавила: — Что бы вы подумали, если бы я сказала, что это зависитъ отъ васъ самого.
— Отъ меня самого! — повторилъ я; — какъ это можетъ быть?
— Мистеръ Вестъ, мы пропускаемъ прелестную музыку — вотъ все, что она отвѣтила мнѣ на это, и, обернувшись къ телефону, дотронулась до него пальцемъ, причемъ воздухъ наполнился волнами звуковъ. Затѣмъ она приняла всѣ мѣры предосторожности, чтобы музыка не дала намъ возможности продолжать разговоръ. Она отвернула свое лицо отъ меня и дѣлала видъ, будто поглощена аріями, но о томъ, что это была простая уловка къ достаточной мѣрѣ свидѣтельствовалъ яркій румянецъ, разлившійся по ея щекамъ. Наконецъ, когда она высказала предположеніе, что на этотъ разъ, я, по всей вѣроятности, достаточно наслушался музыки, и мы встали, намѣреваясь уйти изъ залы, она прямо подошла ко мнѣ и, не поднимая глазъ, сказала: — мистеръ Вестъ, вы говорите, что я была добра къ вамъ. Особенной доброты съ моей стороны не было, но если таково ваше мнѣніе, то вы должны дать мнѣ обѣщаніе — не добиваться, чтобъ я сказала вамъ то, о чемъ вы просили сегодня вечеромъ, а также не пытаться узнать это черезъ кого бы-то ни было помимо меня, напр., отъ моего отца или отъ моей матери.
На такую просьбу былъ возможенъ только одинъ отвѣтъ.
— Простите меня, что я огорчилъ васъ. Конечно, я обѣщаю вамъ это. — Никогда я не спросилъ бы васъ о «тайнѣ», еслибы могъ думать, что это будетъ вамъ непріятно. Но вы не сердитесь на меня за мое любопытство?
— Нисколько.
— А когда-нибудь, — прибавилъ я, — если я не буду приставать къ вамъ, вы, можетъ быть, сами скажете мнѣ. Могу-ли надѣяться на это?
— Можетъ бытъ, — прошептала она.
— Только можетъ быть?
Поднявъ, глаза, она посмотрѣла мнѣ въ лицо короткимъ, глубокимъ взглядомъ.
— Да, — сказала — она, я думаю, когда-нибудь можетъ случиться, что я скажу вамъ
На этомъ нашъ разговоръ и кончился, такъ какъ она не позволила мнѣ прибавить что либо еще.
Думаю, что въ ту ночь даже самъ докторъ Нильсбёри едва ли бы могъ усыпить меня ранѣе наступленія утра; во всякомъ случаѣ, сколько загадокъ не представлялось передо мной за послѣдніе дни, ни одна изъ нихъ не казалась мнѣ болѣе таинственной и привлекательной, чѣмъ та, за разрѣшеніе которой я не могъ даже взяться вслѣдствіе запрещенія Юдиѳи Литъ. Это была двойная загадка. Во-первыхъ, было непостижимо, какимъ образомъ она могла знать какую-то тайну обо мнѣ, чужестранцѣ изъ другого вѣка. Во-вторыхъ, даже допустивъ, что она могла знать такую тайну, какъ объяснить то волненіе, которое, повидимому, это знаніе возбуждало въ ней. Бываютъ такія трудныя задачи, что не нападешь даже на приблизительную догадку для ея разрѣшенія; и это, очевидно, была одна изъ такихъ. Я вообще слишкомъ практиченъ, чтобы терять много времени на такія энигмы. Но замысловатая энигма, воплощенная въ прекрасную молодую дѣвушку, — являлась неотразимой. Вообще, не подлежитъ сомнѣнію, что румянецъ на лицѣ дѣвушки одинаково понимался молодыми людьми всѣхъ временъ и народовъ, но давать такое объясненіе румянымъ щекамъ Юдиѳи, имѣя въ виду мое положеніе и непродолжительность нашего знакомства, а тѣмъ болѣе тотъ фактъ, что эта тайна относилась къ періоду, когда я совсѣмъ еще не зналъ ее, было бы актомъ крайняго фатовства. Тѣмъ не менѣе она походила на ангела, и я не былъ бы молодымъ человѣкомъ, если бы разсудокъ и здравый смыслъ были въ силахъ лишитъ розоваго цвѣта мои сны въ эту ночь.