Не знало почему, но въ прежнее время, по воскресеньямъ, въ послѣобѣденные часы, я какъ то особенно поддавался мрачнымъ мыслямъ, — все представлялось мнѣ не интереснымъ, вся жизнь казалась безцвѣтною. Обыкновенно я уносился куда-то на крыльяхъ, но къ концу дня бывалъ болѣе, чѣмъ когда нибудь, прикованъ къ землѣ и ничто не могло меня отвлечь отъ моихъ мыслей. Быть можетъ, въ силу ассоціаціи идей, несмотря на совершенно другую обстановку, я и въ это первое мое воскресенье XX-го столѣтія въ послѣобѣденное время впалъ въ обычную меланхолію.
Хотя на этотъ разъ мое печальное настроеніе имѣло основаніе, но оно не утратило характера прежней неопредѣленной тоски, такъ какъ было вызвано моимъ положеніемъ. Проповѣдь мистера Бартона съ ея постояннымъ указаніемъ на нравственную пропасть, существующую между столѣтіемъ, къ которому я принадлежалъ, и тѣмъ, въ которомъ я случайно очутился, только укрѣпила во мнѣ чувство одиночества. Его обдуманная, философская рѣчь не могла не произвести на меня впечатлѣнія. Мнѣ стало ясно, что всѣ окружающіе относились ко мнѣ съ сожалѣніемъ, съ любопытствомъ, съ ненавистью, какъ къ представителю ненавистной эпохи.
Удивительная доброта, съ какой относится ко мнѣ докторъ Литъ и его семья, въ особенности же Юдиѳь, до сихъ поръ отвлекала меня отъ возможности предполагать, что и она должна, несомнѣнно, смотрѣть на меня такъ-же, какъ и все поколѣніе, къ которому она принадлежала. Предположеніе это относительно доктора Лита я его любезной жены меня конечно очень опечалило, но я рѣшительно не могъ свыкнуться съ мыслью, что и Юдиѳь раздѣляетъ ихъ взгляды. Очевидная возможность такого факта подавляла меня и вмѣстѣ съ тѣмъ мнѣ стало ясно, — читатель вѣроятно уже предугадалъ — мнѣ стало ясно, что я люблю Юдиѳь. Развѣ это не было вполнѣ естественно? Трогательное обстоятельство, положившее начало нашей близости, когда она собственноручно вырвала меня изъ водоворота безумія; ея сочувствіе, та жизненная шла, которая перенесла меня въ новую жизнь и помогла мнѣ ее вынести, наконецъ моя привычка смотрѣть на нее, какъ на посредницу между мною и окружающими, въ этомъ отношеніи она была для меня ближе ея отца, — все это были обстоятельства, только ускорившія тотъ результатъ, къ которому привели бы неизбѣжно достоинства ея личности и ума. Понятно, что она представлялась мнѣ единственною женщиною въ мірѣ, хотя совсѣмъ въ иномъ смыслѣ, чѣмъ это думаютъ обыкновенно всѣ влюбленные. Теперь, когда я внезапно постигъ всю суетность моихъ надеждъ, я страдалъ не только какъ всякій другой влюбленный, — къ моимъ страданьямъ присоединялось еще чувство страшнаго одиночества, чувство полнаго отчаянья, котораго до меня не испытывалъ ни одинъ самый несчастный влюбленный. Мои хозяева, очевидно, замѣтили мое угнетенное состояніе души и всячески старались меня развлечь, — въ особенности Юдиѳь. Видно было, что она печалилась за меня, но я, какъ всѣ влюбленные, мечтающіе о большемъ, не радовался ея доброму отношенію ко мнѣ — я зналъ, что это только сочувствіе.
Къ вечеру, просидѣвъ большую часть дня въ своей комнатѣ, я отправился въ садъ походить. День былъ пасмурный; въ тихомъ, тепломъ воздухѣ пахло осенью. Я былъ недалеко отъ рытвины и войдя въ подземную комнату, сѣлъ тамъ.
— Вотъ гдѣ мой домъ, — подумалъ я. — Я останусь здѣсь, я отсюда не выйду.
Я искалъ себѣ поддержку въ знакомой обстановкѣ и испытывалъ грустное утѣшеніе, воскрешая прошлое и вызывая въ воображеніи тѣни и лица тѣхъ, которыя меня окружали въ моей прошлой жизни. Болѣе ста лѣтъ звѣзды глядѣли съ своей высоты на могилу Юдиѳи Бартлеттъ и на могилы всего моего поколѣнія.
Прошлое было мертво и придавлено тяжестью цѣлаго столѣтія, а изъ настоящаго я былъ исключенъ. Для меня не находилось нигдѣ мѣста. Въ сущности, я былъ ни мертвый, ни живой.
— Простите, что я пошла за вами!..
Я оглянулся. Юдиѳь стояла въ дверяхъ подземной комнаты, она улыбалась мнѣ, а въ глазахъ ея было столько сочувствія…
— Прогоните меня, если я вамъ въ тягость, — проговорила она; — мы замѣтили, что вы разстроены, а помните, вы обѣщали мнѣ сказать, если васъ что-нибудь встревожитъ, но вы не сдержали слова.
Я всталъ и подошелъ къ двери, стараясь ей улыбнуться; но, вѣроятно, улыбка у меня не вышла, потому что при видѣ ея, такой очаровательной, прелестной, настоящая причина моего отчаянья вспомнилась мнѣ съ новою силою.
— На меня просто нашла тоска одиночества, — началъ я. — Не приходило ли вамъ въ голову, что мое положеніе до того исключительно, что для выраженія его пришлось бы придумать совсѣмъ новыя слова?
— Не говорите этого, не думайте этого! — воскликнула она со слезами на глазахъ. — Развѣ мы не ваши друзья? Это ваша вина, если вы не хотите, чтобы мы ими были. Вы не должны себя чувствовать одинокимъ.
— Вы безконечно добры ко мнѣ, — продолжалъ я, — но неужели я не знаю, что вами руководитъ только состраданіе, правда, сердечное состраданье, но все-таки только состраданіе. Было бы безуміемъ съ моей стороны не понимать, что я не могу казаться вамъ такимъ-же человѣкомъ, какъ люди вашего поколѣнія, что я для васъ невѣдомое существо, выброшенное на берегъ неизвѣстнымъ моремъ, существо, отчаяніе котораго трогаетъ васъ, несмотря на всѣ его смѣшныя стороны. Я былъ настолько безуменъ, а вы настолько добры, что думалъ забыть все это, и надѣялся, что могу, какъ говорится, акклиматизироваться въ новомъ столѣтіи и считать себя наравнѣ съ другими окружающими васъ. Но изъ проповѣди мистера Бартона я узналъ, какъ напрасны были такія мечты, какою громадною должна казаться вамъ пропасть, раздѣляющая насъ.
— О, эта несчастная проповѣдь! — воскликнула она, заливаясь слезами, — я такъ не хотѣла, чтобы вы ее слышали. Что онъ о васъ знаетъ? Въ старыхъ, заплѣсневелыхъ книгахъ онъ читалъ о вашемъ времени — вотъ и все. Зачѣмъ вы обращаете на него вниманіе, зачѣмъ придаете значеніе его словамъ? Развѣ вамъ все равно, что мы, которые спасли васъ, относимся къ вамъ иначе? Неужели то, что онъ думаетъ о васъ, онъ, который васъ никогда не видалъ, для васъ имѣетъ болѣе значенія, чѣмъ то, что мы о васъ думаемъ? О, мистеръ Вестъ, вы не знаете, вы не можете себѣ представитъ, что я чувствую, зная ваше горе! Это не можетъ такъ длиться. Что могу я сказать вамъ? Какъ могу я убѣдитъ васъ, насколько наши чувства къ вамъ далеки отъ того, что вы думаете?
Какъ и прежде, въ тотъ другой кризисъ моей судьбы, она безпомощно протянула ко мнѣ руки и, какъ тогда, я схватилъ ихъ и сжалъ въ своихъ рукахъ; грудь ея высоко подымалась отъ волненія, въ пальцахъ ея, которыя я крѣпко сжалъ, чувствовалась легкая дрожь, говорившая о глубинѣ ея чувства. На лицѣ ея состраданье превратилось въ какую то божественную злобу на обстоятельства, которыя дѣлали ее безсильною. Женское состраданіе врядъ ли было когда нибудь прелестнѣе олицетворено. Ея красота и доброта меня совсѣмъ смягчили и мнѣ казалось, что самымъ подходящимъ отвѣтомъ было бы сказать ей правду. Положимъ, у меня не было ни капли надежды, но я не чувствовалъ и страха, что она разсердится. Въ ней было слишкомъ много состраданія. И я сказалъ ей:
— Съ коей стороны, можетъ быть, и неблагородно не довольствоваться вашею добротою; но неужели вы слѣпы и не видите, отчего ея мало для моего счастья? Развѣ вы не знаете отчего? — Оттого что я, безумный, люблю васъ!..
При моихъ послѣднихъ словахъ, она вся вспыхнула и опустила глаза, но не сдѣлала никакого усилія, чтобъ освободить свои руки изъ моихъ; она простояла такъ нѣсколько минутъ, затѣмъ покраснѣла еще болѣе и съ свѣтлою улыбкою на устахъ подняла на меня глаза.
— Вы убѣждены, что вы сами не слѣпы? — проговорила она.
Вотъ все, что она сказала; но этого было достаточно — я понялъ, какъ это ни казалось невѣроятнымъ, что лучезарная дочь золотаго вѣка чувствовала ко мнѣ не одно только состраданье, но и любовь. Я тоже вѣрилъ, что нахожусь подъ вліяніемъ какой то блаженной галлюцинаціи, хотя держалъ ее въ моихъ объятіяхъ.
— Если я не въ умѣ — воскликнулъ я, — оставьте меня въ этомъ состояніи.
— Вы обо мнѣ должны думать, что я сошла съума, — прервала она, освобождаясь изъ моихъ объятій, лишь только я прикоснулся къ ея устамъ. — Что должны вы думать обо мнѣ — я бросилась въ объятья человѣка, котораго знаю всего недѣлю! Я не думала, что вы такъ скоро догадаетесь въ чемъ дѣло, но мнѣ такъ было васъ жаль, что я не помнила, что говорила. Нѣтъ, мы не должны быть близки, прежде чѣмъ вы не узнаете, кто я. Когда вы это узнаете, то перестанете думать, что я внезапно влюбилась въ васъ. Когда вы узнаете, кто я, — вы поймете, что я не могла не влюбиться въ васъ съ перваго взгляда, и что ни одна дѣвушка, съ самыми лучшими, возвышенными чувствами, на моемъ мѣстѣ не могла бы отнестись къ вамъ иначе.
Можно себѣ легко представить, что я не прочь былъ бы послушать ея несмѣлыхъ признаній, но Юдиѳь рѣшила, что между нами не должно быть ни одного поцѣлуя, покуда она не будетъ мнѣ всякаго подозрѣнія относительно слишкомъ быстраго призванія въ любви, и мнѣ было предложено послѣдовать домой за моей прелестной загадкой. Дойдя до комнаты, гдѣ была ея мать, которой она что-то шепнула на ухо, Юдиѳь быстро скрылась, оставивъ насъ вдвоемъ. Какъ ни удивительно было все пережитое, но мнѣ предстояло услыхать еще нѣчто болѣе удивительное. Отъ миссисъ Литъ я узналъ, что Юдиѳь пра-пра-внучка моей утраченной любви — Юдиѳи Бартлеттъ. Послѣдняя, въ продолженіи четырнадцати лѣтъ, оплакивала меня, затѣмъ вышла замужъ, по разсудку; у нея былъ сынъ, и этотъ сынъ былъ отцемъ миссисъ Литъ. Миссисъ Литъ никогда не видала своей бабушки, но много о ней слышала, и когда у нея родилась дочь, она назвала ее Юдиѳью. Это, вѣроятно, только усилило интересъ, съ которымъ молодая дѣвушка, когда выросла, стала относиться ко всему, что касается ея прабабушки, въ особенности трагической исторіи предполагаемой смерти ея жениха, во время пожара въ его домѣ. Эта исторія не могла не повліять на впечатлительную натуру романтической дѣвушки и сознаніе, что въ ней самой течетъ кровь несчастной героини, естественно, усиливало ея сочувствіе къ ней. Портретъ Юдиѳи Бартлеттъ, нѣкоторыя ея бумаги, между прочимъ, пачка моихъ писемъ, сохранялись въ числѣ семейнаго наслѣдства.
Портретъ изображалъ чрезвычайно красивую, молодую женщину, которой, казалось, были къ лицу всевозможныя поэтическія и романическія положенія. Мои письма помогли Юдиѳи составить себѣ представленіе обо мнѣ и, вмѣстѣ съ портретомъ, превратить всю эту печальную, забытую исторію въ чистую дѣйствительность. Она не разъ говорила полушутя своимъ родителямъ, что не выйдетъ замужъ, покуда не встрѣтитъ человѣка, похожаго на Юліана Веста, но такихъ въ настоящее время нѣтъ. Все это, конечно, такъ и осталось бы фантазіей дѣвушки, у которой не было собственной исторіи любви, еслибы случайно не напали на слѣды подземелья въ саду ея отца и еслибы я не оказался именно тѣмъ самымъ Юліаномъ Вестомъ. Когда меня безъ признаковъ жизни внесли въ ихъ домъ, то, по портрету въ медальонѣ, который былъ у меня на груди, она узнала, что это портретъ Юдиѳи Бартлеттъ, а это обстоятельство, въ связи со многими другими, послужило доказательствомъ того, что я никто иной, какъ Юліанъ Вестъ. Даже если-бы меня не вернули къ жизни, то и тогда, по мнѣнію миссисъ Литъ, этотъ случай имѣлъ-бы опасное вліяніе на всю жизнь ея дочери. Предположеніе, что тутъ кроется предопредѣленіе, повліяло-бы чарующе на большинство женщинъ.
Затѣмъ, когда нѣсколько часовъ позже, ко мнѣ вернулось сознаніе, я уже относился къ Юдиѳи съ особымъ послушаніемъ и находилъ для себя особое утѣшеніе въ ея обществѣ; не слишкомъ ли скоро она полюбила меня, по словамъ ея матери, я самъ могу судить. Если я это думаю, то долженъ помнить, что теперь XX-е столѣтье, а не XIX-е, и любовь, безъ сомнѣнія, развевается быстрѣе, а также въ выраженіи ея люди теперь откровеннѣе.
Отъ миссисъ Литъ я пошелъ къ Юдиѳи. Я взялъ ее за обѣ руки и долго стоялъ молча передъ ней, съ восторгомъ вглядываясь въ черты ея лица. Она напоминала мнѣ другую Юдиѳь, воспоминаніе о которой было на время подавлено съ новою силою, насъ разъединившимъ ужаснымъ событіемъ и теперь воспоминаніе это оживаю — и сердце мое было полно блаженства и муки. Мнѣ казалось, точно Юдиѳь Бартлеттъ смотритъ мнѣ въ глаза ея глазами и, улыбаясь, хочетъ утѣшить меня. Моя судьба была не только самою удивительною, но еще и самою счастливою, какая только возможна для человѣка. Надо мной свершилось двойное чудо. Я былъ случайно заброшенъ въ этотъ странный міръ не для того, чтобы быть одинокимъ. Любовь моя, которую я считалъ утраченною, точно воскресла, чтобы меня утѣшить. Когда я наконецъ, въ экстазѣ благодарности и нѣжности, обнялъ эту прелестную дѣвушку, Обѣ Юдиѳи въ моемъ представленіи слились въ одну, и съ тѣхъ поръ я не могъ отдѣлить другъ отъ друга. Я скоро убѣдился, что и у самой Юдиѳи въ мысляхъ происходитъ нѣчто подобное. Безъ сомнѣнія, никогда между влюбленными, только-что признавшимися другъ другу, не было такихъ разговоровъ, какіе мы вели въ этотъ день. Она, казалось, желала, чтобы я говорилъ ей больше объ Юдиѳи Бартлеттъ, чѣмъ о ней самой, о томъ, какъ я любилъ ту Юдиѳь, а не ее, и слушала со слезами, съ нѣжною улыбкою, съ пожатіемъ рукъ, мои слова любви другой женщинѣ.
— Вы не должны любить меня слишкомъ сильно, — сказала она, — я буду ревновать васъ за нее. Я не допущу, чтобы вы забыли ее. Я скажу вамъ нѣчто, что васъ, безъ сомнѣнія, удивитъ. Мнѣ кажется, что души возвращаются иногда съ того свѣта, чтобы выполнить задачу, которая близка ихъ сердцу. Мнѣ иногда кажется, что во мнѣ ея духъ, что мое настоящее имя — Юдиѳь Бартлеттъ, а не Юдиѳь Литъ. Конечно, я не могу этого утверждать навѣрно, никто изъ насъ не знаетъ, кто онъ на самомъ дѣлѣ, — но у меня такое чувство. Васъ это не должно удивлять: вы знаете, какъ моя жизнь была полка ею и вами, даже прежде, чѣмъ я васъ узнала. Какъ видите, вы можете даже совсѣмъ меня не любить, — мнѣ не придетъ въ голову ревновать васъ.
Доктора Лита не было дома, и я только поздно увидѣлъ его. Какъ видно, онъ отчасти ожидалъ того, что случилось, онъ сердечно пожалъ мнѣ руку.
— При другихъ условіяхъ, я бы сказалъ, что все это случилось слишкомъ быстро, но тутъ условія выходятъ изъ ряда обыкновенныхъ. Во всякомъ случаѣ, — прибавилъ онъ улыбаясь, — не считайте себя обязаннымъ мнѣ, что я соглашаюсь на ваше предложеніе, въ моихъ глазахъ оно — пустая формальность. Съ той минуты, какъ тайна медальона была открыта, мнѣ кажется все это уже стало дѣломъ рѣшеніямъ, и еслибы Юдиѳи не пришлось выкупить залогъ ея прабабушки — я бы опасался за прочность нашихъ отношеній съ миссисъ Литъ.
Была чудная, лунная ночь; весь садъ утопалъ въ ея свѣтѣ; мы съ Юдиѳью долго бродили по аллеямъ, стараясь свыкнуться съ нашимъ счастьемъ.
— Что сталось бы со мной, еслибы вы не обратили на меня вниманія, — говорила она, — я такъ боялась этого. Что-бы я дѣлала, зная, что я предназначена для васъ, какъ только вы вернулись къ жизни; мнѣ стало ясно, точно она сказала мнѣ, что я должна быть для васъ тѣмъ, кѣмъ она же могла быть, по что это возможно только, если вы сами поможете мнѣ. О какъ мнѣ хотѣлось сказать вамъ это въ то утро, когда вы чувствовали себя такимъ одинокимъ среди насъ, но я не рѣшалась открыть рта и не позволила ни отцу моему, ни матери обнаружимъ мою тайну.
— Вотъ чего вы не позволили отцу вашему сказать мнѣ? — замѣтилъ я, вспоминая первыя слова, которыя услыхалъ, придя въ себя.
— Именно, то самое, смѣясь проговорила Юдиѳь. — Неужели вы только сейчасъ догадались? Отецъ, какъ мужчина, надѣялся, что если вамъ скажутъ, гдѣ вы, вы сейчасъ же почувствуете себя среди друзей. Онъ обо мнѣ совсѣмъ не думалъ. Но мама знала, отчего я не хотѣла, чтобъ вамъ было извѣстно кто я, и потому сдѣлала по моему. Я бы не могла смотрѣть вамъ въ лицо, еслибъ вы знали, кто я. Я была бы слишкомъ смѣла въ моемъ обращеніи съ вами — боюсь, что вы и теперь считаете меня слишкомъ смѣлой — я знала, что въ ваше время дѣвушки скрывали свое чувство, и боялась васъ непріятно поразитъ. О, какъ ужасно должно быть скрывать свою любовь, точно порокъ какой! Отчего считалось стыдомъ полюбить, покуда не было получено на то разрѣшеніе? Какъ смѣшно представить себѣ — влюбиться по разрѣшенію! Или въ ваши дни мужчины бывали недовольны, когда ихъ любили? Въ наше время, кажется, ни мужчины, ни женщины такъ не думаютъ. Я совсѣмъ этого не понимаю. Это — одна изъ самыхъ любопытныхъ сторонъ жизни женщинъ вашего времени — и вы должны мнѣ ее объяснить. Надѣюсь, что Юдиѳь Бартлеттъ не была похожа въ этомъ отношеніи на другихъ.
Послѣ многихъ попытокъ разойтись — она наконецъ настоятельно потребовала, чтобы мы простились. Я уже собирался запечатлѣть дѣйствительно послѣдній поцѣлуй за ея устахъ, какъ вдругъ она лукаво замѣтила:
— Меня одно смущаетъ, дѣйствительно ли вы простили Юдиѳь Бартлеттъ, что она вышла замужъ за другого? Судя по сохранившимся книгамъ, влюбленные вашего времени больше ревновали, чѣмъ любили. Вотъ отчего я предлагаю вамъ этотъ вопросъ. Для меня будетъ большимъ облегченіемъ услыхать, что вы не имѣете ничего противъ моего прадѣда, который женился на вашей привязанности. Могу я передать портрету моей прабабушки, что вы ей прощаете ея измѣну?
Повѣритъ ли мнѣ, читатель? Эта насмѣшка въ кокетливой формѣ задѣла меня и вмѣстѣ съ тѣмъ исцѣлила отъ нелѣпой боли ревности, какую я какъ-то неопредѣленно чувствовалъ въ сердцѣ съ тѣхъ поръ, какъ услыхалъ отъ миссисъ Литъ о замужествѣ Юдиѳи Бартлеттъ. Даже въ то время, когда ея праправнучка была въ моихъ объятіяхъ, я еще не сознавалъ ясно, что безъ этого брака Юдиѳь не могла бы быть моей. Безразсудство такого нелогичнаго настроенія можно сравнитъ только съ тою быстротою, съ какою оно исчезло подобно туману отъ насмѣшливаго вопроса Юдиѳи. Я засмѣялся и поцѣловалъ ее.
— Передайте ей мое полное прощенье — сказалъ я. — Вотъ если бы она не вышла замужъ за вашего прапрадѣдушку, тогда, можетъ быть, это было бы иначе.
Придя къ себѣ въ комнату, я уже не открывалъ музыкальнаго телефона, подъ сладкіе звуки котораго я привыкъ засыпать. На этотъ разъ мои мысли были музыкальнѣе всякихъ оркестровъ XX-го столѣтія. До самаго утра я находился подъ ихъ чарами и только на зарѣ, наконецъ, заснулъ.