 |
Текст этого раздела (автор: Мылыхо Цымурзаевич Цораев) является несвободным и в настоящее время не может быть помещен в Викитеку. В соответствии со статьёй 1281 ГК РФ, текст перейдёт в общественное достояние 1 января 2052 года. См. сканированный текст по ссылке в заголовке страницы.
|
Фольклор балкарцев, сохраняя еще в себе выдающуюся роль старинной героической эпики, вместе с тем характеризуется быстрым за последние годы выдвижением лирики, имеющей все данные уже в самое ближайшее время значительно оттеснить эпику былых эпох. Древнейший слой балкарского фольклора, — эпические сказания о нартах-богатырях древности характерны для фольклора всех горских народностей Сев. Кавказа. Основной круг героев этих сказаний повсюду общ, самый же мифологический термин «нарт», пройдя в языковом отношении родственную карачаево-балкарам смежную среду народа Золотой Орды ногайцев, вместе с далеко распространяющимся фольклором последних докатился до границ Китая, проникнув в фольклор киргиз. С другой стороны, общие всему Сев. Кавказу имена героев-нартов народом языгов, или ясов, т.-е. осетинами, водворившимися в Венгрии свыше тысячелетия тому назад, были занесены в центральную Европу, где, как видно из надгробных надписей Венгрии, бытовали еще в XVII столетии как довольно популярные мужские имена (Чамаз, или Ачемез, Батраз, Ларсан, или Нарсан и др.). Наконец, тот же мифологический термин древнего героя-исполина в приложении к древним, ныне ископаемым (кости мамонта) чудовищам в окающей его разновидности — nort бытует в Финляндии, Карелии и Эстонии.
Основной стержень сказаний о нартах, скрещиваясь с индивидуальным легендарно-мифологическим материалом отдельных народностей Сев. Кавказа, дает многочисленные варианты. Как было отмечено собирателем кавказского фольклора Н. Дрягиным (Яфетический сборник, т. VI, анализ нескольких карачаевских сказаний), именно балкарские варианты нартовских сказаний, записанные автором от наиболее пожилых сказителей, выделяются по своему значению среди всех остальных вариантов Сев. Кавказа тем, что в них собственные имена общекавказского цикла сказаний сохраняются как наименования целых родов, неуловимо в процессе рассказывания приобретающих индивидуалистические черты. Основным, наиболее распространенным сюжетом нартовских сказаний является борьба нартов с исполинскими женщинами-богатырями «эмеген» (у карачаевцев «эммеч»), т.-е., другими словами, борьба мужского начала с женским. При этом самый термин «эмеген», зародившись в тюркской языковой среде (где имеет значение «многососущий», ср. «присмоки» славянских фольклоров), целиком перешел к мегрелам (мингрельцам), оставаясь в Мингрелии столь же общеизвестным, как и в Балкарии. Подходя к неразрешенному еще вопросу об источниках происхождения нартовских сказаний у балкарцев, укажем лишь на скрещенный характер этих сказаний, считая их результатом скрещения по крайней мере трех потоков народного творчества: местного кавказского, или яфетического, с основной общекавказской канвой тематики, и позднее влившихся тюркского и индо-скифского потоков.
Индо-скифское влияние (проводником которого могли быть осетины с их преимущественно индоскифской лексикой) в нартовских сказаниях можно усмотреть из наличия в них некоторых элементов древне-индусской мифологии. Так, чудо-конь балкарских богатырей — Гемуда — имеет, повидимому, свою аналогию в классической санскритской Kamaduha — волшебной корове, в диалектологической разновидности Kәmәdo.
К более, повидимому, позднему слою героической эпики балкарцев относятся былины о Яшар-беке и Аслан-Токланы — князе и богатыре, возглавлявших борьбу балкарцев с живущим по ту сторону Кавказского хребта смежным народом абза, т.-е. абхазами (по современному толкованию — грузинами). То обстоятельство, что абхазы являлись некогда соседями карачаевцев, но не балкарцев, а следовательно и сами былины карачаевского происхождения, на ряду с большей полнотой цикла нартовских сказаний именно у карачаевцев, — все это должно направлять внимание исследователя балкарского фольклора к более живо сохранившимся в смежном одноязычном Карачае источникам героической эпики.
Единственно известному в настоящее время хоровому исполнению былин, когда хор особым гудящим звуком аккомпанирует тону певца, являющегося не профессиональным, а массовым исполнителем, до средины прошлого века предшествовало профессионально-артистическое исполнение героического эпоса особыми сказителями, так наз. гегуако, по своему классовому происхождению и выступлениям на народных собраниях являвшимися своего рода народными артистами, имевшими солидный вес в феодальном обществе. Окруженные всеобщим почетом, слушаемые с затаенным дыханием, эти поэты-импровизаторы и в то же время артистические певцы и музыканты (аккомпанирующие себе на смычковом инструменте «харс»; ср. абхазск. п-харца, мордовск. кардзи, карци, марийск. карыш, удмурт. керез) несли общественную роль воздателей моральной награды или морального унижения, которые, будучи раз высказаны, становились крылатыми, преодолевая пространство и время.
Балкарская сказка (джомак), рожденная в ту же феодальную эпоху, в сравнении с былиной характеризуется более широким социальным кругом ее основных героев, выводя на сцену в качестве главного действующего лица то одного из тех своеобразных народных артистов, о которых только что было упомянуто и которые в имущественном отношении являлись в сущности пролетариями, то представителя низов феодального общества, простого деревенского паренька или рядового крестьянина, выдвигающегося из небытия счастливой судьбой или личными качествами — находчивостью, смелостью, при чем нередко рисуется даже победа такого выдвиженца сказки над представителями высших кругов феодального общества вплоть до царской семьи. Сюжеты балкарской сказки довольно часто находят себе аналогии как в фольклоре других соседних народностей (кабардинцев, сванов, мегрелов, грузин) и более отдаленных — аварцев, лаков, азербайджанских тюрков, так и далеко за пределами Кавказа. Отмечен, напр., ряд сюжетных аналогий балкарской сказки с казакской и украинской.
Наконец, есть ряд эпизодических сходств и с русской сказкой (напр., шапка-невидимка), одинаковый, демонстрирующий необыкновенную силу героя сказки фокуснический прием с выжиманием воды из камня (на самом деле сыра).
Лирика, с падением феодального строя начавшая вытеснять из балкарского фольклора героический эпос, помимо любовных песен, представлена несколькими поэмами (джир), песнями о трагических событиях (также джир) и, наконец, заплачками (кадага, или садага).
В карачаево-балкарской любовной песне интересно отметить преобладание типа, по своему стихосложению и музыкальному мотиву тождественного с одним из наиболее распространенных и поныне бытующих в Узбекистане старо-чагатайских песенных типов, по стихосложению в свою очередь тождественным со знаменитой уйгурской поэмой VIII в. «Кудатку билик». Другой весьма распространенный размер балкарской любовной песни нам не приходилось встречать в Карачае, но зато он очень распространен в Казакстане.
Из народных поэм наиболее популярная «Таукан» посвящена интересной в социальном отношении теме истории любви между крепостным рабом Тауканом и княжной Айшат. Возникшая в атмосфере феодального строя, проникнутая живым сочувствием к исключительно трудной и опасной борьбе влюбленных за возможность общения друг с другом, поэма являлась протестом против кастовой структуры общества.
Из песен о трагических событиях глубиной своего лиризма, а также красотой музыкального построения выделяется «Иеминэ», карачаево-балкарская песня о чуме, пережитой народом в первой половине прошлого столетия.
Литература. «Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа», вып. I, отд. II; С. Урусбиев, «Сказания о нартских богатырях у татар-горцев Пятигорского округа Терской области», вып. XXIII, отд. III; Е. Варанов, «Сказки горских татар», Яфетический сборник, т. VI; Н. Дрягин, «Анализ нескольких карачаевских сказаний».
В. Москалев.