Опасеніе, чтобы не написать чего нибудь по пртстрастію въ пользу новаго и едва ли не перваго Русскаго романа, останавливало рецезента сказать объ немъ свои мысли, а между тѣмъ изданіе раскуплено и уже, какъ слышно, печатается второе! «Какого же рода опасеніе?» спросятъ иные: «отъ чего пристрастіе?» Мы читали въ одномъ журналѣ отрывокъ изъ Милославскаго, отъ всего сердца полюбили старинный бытъ Русскій въ описаніи комнатъ Боярышни Анастасьи, немогли нахвалиться вѣрностію въ изображеніи обычаевъ и того способа, какимъ въ старину говаривали красныя дѣвицы и пожилыя мамушки. Читали въ другомъ журналѣ, въ то же почти время, и еще отрывокъ, также изъ новаго романа историческаго, то же Русскаго, рѣшительно провозглашеннаго первымъ — гдѣ нашли между прочимъ, что Царевна Ксенія всякое лѣкарство называетъ зеліемъ, хотя подъ симъ именемъ въ старину разумѣли только цѣлебныя травы и огнестрѣльный порохъ; что таже Царевна называетъ Католиковъ Папистами — словомъ ругательнымъ, выдуманнымъ Лютеранами во время взаимнаго ожесточенія между обѣими сторонами; что той же Царевнѣ православной, Ксенія Борисовнѣ, въ сонномъ видѣніи казалось, будто бы ея суженой велъ ее къ алтарю въ Успенскомъ Соборѣ — вопреки обычаю Церкви Греко-Россійской, гдѣ по уставу издревле вѣнчаютъ новобрачныхъ всегда за амвономъ, a къ олтарю не водятъ ихъ, какъ то бываетъ y хрістіанъ другаго исповѣданія, и проч. Вотъ что сильно подѣйствовало на предъизбраніе наше въ пользу Юрія Милославскаго и заставило безмолвствовать крітику въ ожиданіи, доколѣ явится Димитрій Самозванецъ! Но Юрій овладѣлъ не однимъ нашимъ вкусомъ, когда все изданіе расхватано съ такимъ нетерпѣніемъ. Преодолѣемъ же ложную застничивость, и на канунѣ обновленія сего перваго, или прежде явившагося Русскаго романа, чтобы не повторять справедливыхъ похвалъ, съ которыми отзывались объ немъ въ другихъ журналахъ, скажемъ по крайней мѣрѣ, что должно было бы охладить въ насъ скороспѣлое къ нему пристрастіе.
Всѣ говорятъ о превосходствѣ романовъ историческихъ. Согласны мы, если упомянутый здѣсь епітетъ принимается въ самомъ тѣснѣйшемъ значеніи, если въ романѣ выводятся лица извѣстныя съ ихъ историческими характерами, съ наблюденіемъ точности касательно главныхъ происшествій и врсмени, и мѣста. Но вотъ возраженія: съ одной стороны, въ какомъ романѣ все найдете историческимъ? съ другой, въ наше время, при нынѣшнихъ успѣхахъ словесности, какой романъ можетъ нравиться образованному читателю, если онъ не историческій, если дѣйствіе не принадлежитъ къ извѣстному времени и мѣсту? Отъ насъ далеко уже старина благословенная, когда повѣсти начинались обыкновенными формулами: въ нѣкоторомъ царствѣ, или жилъ былъ когда то, a разсказъ весь состоялъ изъ страстныхъ воздыханій, нѣжныхъ разговоровъ и любовныхъ похожденій. Фильдинговъ Найденышъ, Лесажевъ Жилблазъ — чѣмъ не историческіе романы? Валтеру Скотту принадлежитъ честь и слава, что, начавши выводить историческія лица на сцену, онъ сталъ облекать ихъ въ костюмъ современный, обставлять ихъ всѣми возможными подробностями, отысканными въ хроникахъ или даже и счастливо угаданными по аналогіи, стараясь наблюдать столькоже достовѣрность историческую, какъ и правила піитики. Не смотря на достоинство романовъ Валтера Скотта, никому изъ насъ неприходило въ голову учиться по нимъ Исторіи, a между тѣмъ каждой изъ читателей въ тѣхъ же романахъ ищетъ условной истины, то есть ближайшаго сходства съ Исторіею: ето потому, что здѣсь источникъ удовольствія.
Юноша и дѣвушка имѣли случай замѣтить другъ друга; сердца ихъ ощутили взаимную склонность, которая, послѣ разлуки продолжительной и послѣ разныхъ приключеній, наконецъ вѣнчается желаннымъ успѣхомъ — т. е. чета наша соединяется узами супружества: вотъ содержаніе для многихъ тысячь романовъ, какъ издревле существующихъ, такъ и впредь имѣющихъ явиться! Предметъ, по видимому, самой истертой облекается прелестію новости, когда сочинитель романа, давъ лицамъ своимъ имена народныя, заставляетъ ихъ дѣйствовать на извѣстномъ мѣстѣ, въ извѣстное время, при извѣстныхъ обстоятельствахъ.
Таковъ и романъ г-на Загоскина. Но авторъ нашъ имѣетъ на своей сторонѣ преимущество, для насъ безцѣнное: онъ выводитъ на сцену Русскихъ Людей, изъ коихъ нѣкоторые дѣйствовали въ незабвенную епоху возстановленія отечества; заставляетъ ихъ говорить языкомъ якобы тогдашняго времени, — или уже по меньшей мѣрѣ нарѣчіемъ нынѣшнихъ простолюдиновъ Московской и нѣкоторыхъ уѣздовъ изъ ближайшихъ губерній; заставляетъ дѣйствовать лица заграничныя, интересныя для насъ по многимъ отношеніямъ — Поляковъ, Запорожца. Читатель невольно увлекается и главнымъ предметомъ и многими отдѣльными сценами, которыми г. Загоскинъ умѣлъ дать истинно театральную занимательность, таковы бесѣды въ домѣ Боярина Шалонскаго, гдѣ являются премилые чудаки Лесута-Храпуновъ и Замятня Опалевъ, или гдѣ Митя Юродивый въ гадательныхъ намекахъ судитъ каждому должное. Но авторъ нашъ безпрестанно вредитъ самъ себѣ, выводя насъ изъ очарованнаго міра: онъ возмущаетъ удовольствіе ваше въ сладчайшія минуты самозабвенія; напоминаетъ о себѣ, когда вы, занятые людьми и событіями 1612 года, не желаете даже страшитесь знать, что происходитъ въ настоящее время. Обманъ необходимъ въ сочиненіяхъ сего рода, гдѣ удовольствіе читателя покупается его легковѣріемъ, но легковѣріемъ произвольнымъ, которое употреблять во зло запрещается правилами, или, что все одно и тоже, примѣрами. Читающій міръ самъ готовъ помогать автору: не говори лишь онъ о себѣ, и мы не вздумаемъ допытываться, гдѣ и какъ узналъ онъ такія любопытныя подробности о людяхъ и происшествіяхъ, бывшихъ за 200 лѣтъ до нашего времени. Для той же причины, мы легко вѣримъ на слово, когда открываютъ намъ важную тайну, какимъ чуднымъ образомъ драгоцѣнная рукопись найдена, гдѣ нибудь въ сундукѣ забытомъ, между полуистлѣвшимъ хламомъ, и проч. и проч" Но мы же бываемъ не такъ-то сговорчивы, когда творецъ вымышленной повѣсти повелительно возлагаетъ на насъ долгъ принимать его сказанія за историческія и тутъ-же представляетъ археологическіе доводы своей ученой непогрѣшительности. Въ такомъ случаѣ и мы скажемъ ему съ откровенностію: «Въ вашей власти было покорить насъ законными средствами обольщенія, вы пренебрегли ихъ, и требуете слѣпой вѣры. Извините!» И въ самомъ дѣлѣ, надобно здѣсь рѣшить нѣкоторые спорные пункты, a такихъ найдется довольно. Позволяется-ли, на примѣръ, влагать въ уста людямъ почти 16 вѣка слова, поговорки и самое нарѣчіе теперешнихъ простолюдиновъ, и не приличнѣе ли было бы употребить общую снаровку — говоритъ нынѣшнимъ языкомъ съ искуснымъ примѣненіемъ къ званію лицъ, ихъ возрасту и обстоятельствамъ? Намъ было бы приятно читать, или по крайней мѣрѣ видѣть Юрія Милославскаго въ переводѣ Нѣмецкомъ, Французскомъ, Польскомъ; a теперь мы не смѣемъ и думать о подобномъ удовольствіи, весьма лестномъ для нашего самолюбія. Притомъ, если уже и Загоскинъ счелъ за необходимое держаться мнимой точности въ соблюденіи тогдашняго нарѣчія; то по какому праву Поляки его или сплошь говорятъ чисто по-русски, или изрѣдка выпускаютъ (наприм. Копычинскій) слова пошлыя: цо то есть, и еще нѣсколько подобныхъ? Какимъ образомъ и въ удаломъ Киршѣ узнать можно Запорожца? Запорожцевъ знавали нынѣ живые люди: говоря вообще по-малороссійски, они отличались и своимъ особеннымъ выраженіемъ, особенными фразами и словами. Захотѣвъ еще поспорить съ авторомъ, мы возразили бы ему, что въ началѣ 17 го вѣка общество Запорожцевъ не играло значительной роли и даже едвали существовало оно какъ отдѣльное войско; что особливые Кошевые y нихъ (Барабашъ, Сѣрко) являются не прежде половины того столѣтія, и что сторонніе пройдохи, нашедши безопасное убѣжище среди отчаяннаго братства головорѣзовъ, уже неотправлялись странствовать по бѣлому свѣту подъ именемъ Запорожцевъ. А Кирша, уроженецъ изъ Царицына, служилъ Козакомъ въ Батуринѣ, потомъ, ставъ Запорожцемъ, пустился искать приключеній и добычи! Царицынъ — Батуринъ — Запорожецъ — 1612 й годъ — очевидные анахронизмы. Но — рецензенту досталось подбирать колосья послѣ собранной жатвы! Плохое дѣло! Не чѣмъ поживиться! Насилу удалось замѣтить (и то, быть можетъ, для неблагодарныхъ), что корабленники (I. 185, 207) или розенобели составляли тогда едвали не нумизматическую рѣдкость, а въ обыкновенномъ ходу были Венгерскіе червонцы; что резиденціею Двора Польскаго тогда былъ не Краковъ (IL 55), a Варшава, и что довлѣетъ (II. 147) значитъ довольно, достаточно, a другаго значенія сіе слово имѣть не можетъ. Л. С.