Ярмарка в Нижнем (Ильф)
| Ярмарка в Нижнем |
| Опубл.: 1924. Источник: Илья Ильф. Дом с кренделями. Избранное / сост. и комм. А. И. Ильф. — М.: Текст, 2009. — С. 95-106. • Единственная прижизненная публикация:«Гудок», 1924, 3-6, 9 сентября (подпись И-Ф). |
История ярмарочного торга[править]
В двадцатых годах 17-го столетия начинается восстановление разоренного Макарьевского Желтоводского монастыря (30 верст от Нижнего).
Восстанавливали его монахи, по обычаю, отнюдь не сами, а с помощью сходившихся со всех концов умильной Руси богомольцев.
Эти богомольцы и были пионерами всероссийской ярмарки. В 1641 году ярмарка была утверждена официально, а к концу века она представляла собой уже «зело великое сходьбище».
Хозяйственные монахи сами строили торговые помещения, сами чинили суд и трудолюбиво собирали с приезжих подати.
Подать была большая и вкусная.
За монастырскими стенами монахи торжественно пели. А попев с полчасика, шли за ограду и «регулировали» торговлю. От сего монастырь богател и богател.
Ярмарка быстро и буйно росла.
Гостиный двор на ярмарке (построен уже казной) заключал в себе тысячу четыреста лавок. Частных лавок было до тысячи восьмисот.
Ярмарка уже не умещалась на монастырской земле и занимала земли села Лыскова по ту сторону Волги. Это вело к распрям без конца. Из-за перевоза.
Лысковцы, держатели кабаков и харчевен, нрав имели дико-самогонный и споры кончали набегами на монастырь, погромами ярмарки или громчайшим мордобоем.
С переходом Лыскова во владение князей грузинских бои монахов с кабатчиками кончились.
Князь Георгий Грузинский, сидевший тогда (начало 19-го века) в Лыскове, имел почти «небесные» полномочия.
Он вел свой род от библейского арфиста, царя Давида, и считал себя родственником Христа.
Кроме того, он был потомок грузинских царей. Кроме того (и самое главное), он был просто самодур.
На Лысковской половине ярмарки он держал себя полновластным хозяином. На Макарьевской половине его боялись, как черта.
Окруженный сверкающей свитой, скороходами, мопсами и приживальщиками, он быстро расправлялся с виноватыми:
— либо путем изгнания с ярмарки оплошавшего перед ним купца,
— либо распродажей его товара.
Впрочем, иногда «родственник Христа» снисходил до того, что избивал виноватого сам. Милостиво и собственноручно. Но даже «князь-леопард» не мог помешать расцвету ярмарки.
Здесь всё: хрустальные люстры и кабацкие стаканы; парижский чепчик и оренбургский армяк; соболь стотысячный и овчина; жасминные духи и деготь.
Модный товар, золото, драгоценные меха — всё это привозилось на ярмарку в огромном количестве и привлекало помещиков даже из самых отдаленных губерний.
Вино катилось рекой. Заворачивались такие пиры, что люди, видавшие виды, ахали.
Так, у монастырской стены под неумолкающий колокольный гул шла бешеная торговля.
В 1816 году ярмарку уничтожил пожар.
Загорелось сразу в четырех местах. Администрация не позволила тушить пожар под предлогом, что жители Макарьева должны охранять свои жилища, так как искры и пламя несло ветром в сторону города.
Всё это породило среди макарьевцев мысль, что пожар был не случайный.
Пожар произошел вскоре после пребывания на ярмарке канцлера графа Румянцева, когда Румянцев сильно поссорился с всесильным грузинским князем и, желая ему отомстить, стал хлопотать о переводе ярмарки в другое место.
Это стремление графа встретило сильнейший отпор купечества, не желавшего покидать насиженные места.
Пожар, таким образом, сразу устранял все препятствия и поставил вопрос о переводе ярмарки более остро.
В общем, «она сама сгорела», а нижегородский губернатор, кстати, подбавил пару. Он подал заявление о ненужности ее восстановления, ввиду того что Макарьевский берег ежегодно подмывается.
Купцы протестуют, но вопрос решен с небывалой быстротой.
Канцлер отомстил. Ярмарку решено перенести к Нижнему Новгороду.
Во главе построечного дела был поставлен инженер Бетанкур, полуфранцуз, полуиспанец, один из трех инженеров, которых Наполеон подарил Александру I в 1806 году.
Бетанкур предложил построить ярмарку на стрелке, при слиянии Оки с Волгой. И хотя местность была затопляемая, то есть такая же, как Макарьевская, — постройка была начата.
С Бетанкуром была целая иностранная колония, преимущественно испанцы.
Эта заграничная банда жила не стесняясь и спускала кучи казенных денег.
В промежутках — они строили.
С тем успехом, что вместо предположенных шести миллионов постройка обошлась в одиннадцать миллионов.
Всего было построено шестьдесят корпусов и две тысячи пятьсот лавок.
Как и у Макарья, для каждого рода торговли было свое место.
Были ряды: хрустальный, железный, канатный, жемчужный, галантерейный, серебряный, игольный, водочный, фруктовый, и так далее и далее.
Шире пошел торг, увеличивались обороты, и значение ярмарки для страны всё крепло.
Разгул водочный и административный тоже увеличивался.
Целая серия залихватских губернаторов висела над ярмаркой.
Особенно хорош был генерал-губернатор Огарев. В 1863 году он издал приказ, где предписывал задерживать всех женщин без кринолинов.
— Стриженых и в синих очках не допущу!
Неплох был Баранов. Он порол купцов и даже иностранцев.
Напивались до того, что преосвященный Иоаким откалывал русскую пляску как высококвалифицированный танцор.
Так кончалась старая ярмарка.
При советской власти, в 1918 году, была сделана попытка возобновления ярмарки для непосредственного товарообмена Севера с Югом и Востоком.
Но гражданская война на Средней Волге сделала эту попытку неудачной.
Разрушение ярмарки началось еще до революции, в 1917 году, когда на ярмарке были расквартированы воинские части и беженцы.
От временных печей сгорело сорок лавок в прелестных Китайских рядах.
Караула первое время не было.
Началось расхищение. От целых кварталов не осталось камня на камне. Остальное подверглось монументальному разрушению.
В 22-м году началась реставрация ярмарки.
Быт огромных цифр[править]
Через триста шагов от вокзала, пройдя орущую бригаду чистильщиков сапог, выходишь к деревянным башенным воротам. Это — вход на ярмарку с Московской улицы, с залов.
Можно было, конечно, промчаться шатким и валким трамваем прямо к расфранченному Главному дому, но какой-то заляпанный известью бородач отговорил:
— Не советую. Отсюда иди. Увидишь, с чего мы ее строить начинали!
За воротами — мертвое место.
Давно уже никто не топчет тротуаров. Они заросли зеленой млеющей в прохладе травой.
Куда хватает глаз, тянутся каменные двухэтажные построенные на один манер корпуса.
Страшенной толщины кот независимо и дико сидит под табличкой «Первая Сибирская улица».
Первая Сибирская улица и многие другие — Мурашкинская, Ивановская, другие Сибирские и куча Пожарских улиц — все на одно, запустевшее лицо.
Разорваны или вовсе пропали крыши.
Со страшной силой высажены окна и лабазные ворота.
Неизвестно какой черт унес внутренние перегородки.
Дома поэтому сквозные. С улицы видны огромные внутренние дворы.
Там цугом скачут рослые молчаливые собаки или мальчишки ногами гоняют кожаный мяч.
Такой была вся ярмарочная территория.
В двадцать втором году началась геркулесовская работа по восстановлению — и при нашей тысячу раз общеизвестной бедности (а мы умеем быть бедными) сделано порядочно.
Третья часть ярмарочных зданий восстановлена.
Лимонные с белым корпуса хвалятся прочностью перестройки и чистотой.
Пешеходные дорожки залиты асфальтом.
Гремят тяжелейшие в мире (только русская лошадь может вытерпеть такую тяжесть) возы, вприпрыжку летят к Главному дому коммерсанты, а на лицах гуляющих в черных фесках персов видно желание не только вступить в дружбу с великой Советской страной, но еще и много заработать на этом деле.
Последнее им не очень удается. За рис они хотят шесть рублей пуд, а наш Центросоюз предлагает по четыре с полтиной сколько угодно — полмира завали.
Но тут я уже коснулся важной вещи — торговой жизни ярмарки, ярмарочного быта.
Того, что себе обычно представляют (галдеж, толчея, битье по рукам и вообще карусель), этого на советской ярмарке нет и не должно быть.
То есть имеется, конечно, и писк, и треск, и через голову самой настоящей карусели, но всё это в розничных рядах или в увеселительном Бразильском саду и к самой ярмарке никакого, в сущности, отношения не имеет.
Настоящая ярмарка проходит без всякого грома, но быт имеет прекрасный.
— Быт огромных цифр!
Спрос — 500 000 аршин бязи! Спрос — 200 000 пудов льняного семени! Предложение — 200 000 пудов муки, 50 000 пар валенок, 30 000 топоров!
Быт ярмарочный в тишине глядит сквозь складские окна: пушнина, стекло, кишмиш, кардные ленты, валяные шляпы, мыло мраморное, американский гарпиус, глазастые ситцы, макароны, чугунное литье, шамотный кирпич, лавочная бумага, хоросанская шерсть, силикаты, бакалея, текстиль, металл, москатель, сырье и прочее, и прочее в тысячах названий и сотнях тысяч пудов.
Без шума, без воплей эти товары меняют хозяев на биржевом собрании.
За сегодня быт выразился в цифре немалой:
— Совершено сделок по купле и продаже на два миллиона триста двадцать пять тысяч шестьсот пятьдесят шесть рублей девяносто шесть копеек.
На пристанях[править]
Утро, сыплющее дождевую пыль, начинается страдальческими криками пароходов. Раньше всех приступают к своей бранчливой работе Окская и Средне-Волжская набережные.
С ярмарки попасть туда можно через плашкоутный Окский мост трамваем.
Шатаясь и дрожа, к Главному подкатывает вагон. Дергаясь, как в падучей, он отправляется дальше, и вы начинаете жалеть, что поехали.
Дело в том, что вагон явно расползается под вами. Стенки его тошно колеблются, и крыша, пренебрегая опасностью штрафа, непременно хочет соскочить на ходу.
На плашкоуте, где трамвайные рельсы приколоты к мосту чуть ли не кнопками, вагон начинает выкидывать такие курбеты, что вам остается только одно — уповать!
Для спасения трамвайного дела в Нижнем неизвестными благодетелями был куплен в Киеве большой, весьма прочный и подержанный вагон.
Страшно обрадованные трамвайные рабочие взапуски принялись его ремонтировать, любовно разрисовали советскими эмблемами, и на днях вагон этот красиво и величественно вышел на работу по линии Вокзал — Кремлевский элеватор.
Сейчас же и немедленно всякое движение по линии Вокзал — Кремлевский элеватор застопорилось на два часа.
«Киевлянин» сошел с рельс.
Его поставили обратно, и провожаемый восхищенными взглядами волжанок вагон снова двинулся в путь.
После этого движение по линии Вокзал — Кремлевский элеватор было прекращено на четыре часа.
«Красавец» опять сошел с рельс.
Слегка изумленные рабочие вновь поставили его «в рамки».
Засим движение по линии Вокзал — Кремлевский элеватор в этот день более не возобновлялось, а «киевлянина» ставили «в рамки» всю ночь.
Только тогда покраснели неизвестные благодетели — спецы. Оказалось, что вагон слишком тяжел для нижегородских путей и ходить по ним не может.
Итак, вас все-таки довезли по Рождественской улице до дебаркадера Волжского госпароходства.
При всех разговорах о слабости ярмарочного оборота и несмотря даже на то, что ярмарка превращается постепенно в ярмарку лишь образцов, все же пристани работают оживленно.
На ярмарку завезено, завозится и развозится порядочно грузов. Просторные дебаркадеры завалены бочками с астраханской сельдью, бунтами проволоки, ящиками стекла, чугунными горшками, сабзой, хлопком, лесом, мокро-солеными кожами и вообще всем, что можно свезти водой.
У стенок набережной под надписями «Чаль за кольца, решетку береги, стены не касайся» толпятся крючники.
Ждут работы!
Трубя и распространяя вокруг себя курчавые, как цветная капуста, волны, приваливает паротеплоход из Астрахани.
Пассажиры шаркают и восклицают, крючники вонзают свои железные когти в мешки, кто-то дивно и весьма нецензурно ругается, гремит железо, шныряют пискливые катера, и перс, молчаливый и тонкий, с легким страхом дает дорогу крючнику, волокущему шестипудовый ящик.
— Ворот расстегни! Задушит! — кричат сзади.
— Обойдется! — хрипит грузчик. — Тетка, сойди с дороги!
Тетка шарахается. Непрерывной цепью ползут грузчики. Трещит, как канарейка, пароходный флаг. По головам летит ветер.
В легком и секучем дожде работа продолжается. Дело и гулянье
В зеленом сквере Главного дома у фонтанного бассейна играют дети и толпятся дельцы.
Тут и острый московский башмак, и войлочная крестьянская шляпа, и черный колпачок перса.
Сдержанно бурлит «коммерческий» воздух.
Кругом, в ярмарочных складах, лежит завезенного товара четыре миллиона пудов.
Торгующих наехало много.
Они всюду снуют, присматриваются, трогают на ощупь, примериваются глазом.
За стеклянными перегородками банков есть деньги для кредита.
И все же сделки совершаются туговато. Не так много, как надо.
К первому сентября заключено сделок приблизительно на двадцать восемь миллионов, и за банковскими перегородками деньги лежат нетронутыми — кредит почти не использован.
Какие же есть препятствия к более сильному развитию торга?
Многие тресты и синдикаты, по сравнению с прошлым годом, товаров привезли:
— Меньше!
Вот что они говорят по этому поводу:
— Мы за этот год организовали ряд отделений.
У Текстильсиндиката их восемьдесят три.
У Резинотреста — тридцать, у Кожсиндиката — шестнадцать, а у остальных — в этом роде.
— Зачем же нам возить на ярмарку много товару, если мы снабжаем районы через эти отделения!
— А еще торгуем слабо, что покупатель ждет дальнейшего снижения цен и не торопится.
Так говорят тресты.
Но покупатель на ярмарке все-таки есть.
Кооперация привалила на ярмарку в большом числе.
Она имеет до тридцати пяти миллионов гарантированного кредита, а всего до семидесяти миллионов рублей.
— Но многих нужных товаров кооперация не находит!
А некоторые часто не удовлетворяют крестьянского спроса. — Вот товар! Хорош, и цена сходная, но нам не годится. Фасон не такой. У нас такой фасон не пойдет.
И кооперация, организованный потребитель, требует от организованной промышленности:
— Дайте то, что нужно.
Торгующий на ярмарке должен знать спрос на свой товар.
— Купец Кузнецов, — говорит т. Малышев, — знал потребность ярмарки в товаре. Нашим купцам нужно научиться тому же!
Дельцы бегут на работу — на биржевое собрание.
Милиционер строго озирает дорожки.
Не швырнул ли кто-нибудь окурка?
Но никто не нарушил институтской чистоты песочной аллеи, и милиционер отходит к входу в Пассаж.
В Бразильском саду, где между деревьями и матовым прудом расположились ярмарочные увеселения, раздаются разрозненные звука медного вальса.
Ахают, скрипят и летают качели.
Мордатые младенцы блаженно раскатывают на карусельных жирафах.
С воздушных перекидок слышится визг.
Атлет в пиджаке на голое тело ходит у входа в театр и железным голосом выкрикивает:
— Напрасно вы здесь стоите, здесь ничего не будет показано, будет показано только внутри, билет стоит тридцать копеек, напрасно вы здесь стоите, показано будет только внутри.
Клоун орет и щиплет себя за штаны.
Шестеро парней отважно дуют в медные трубы, директор зверинца кричит сквозь гром:
— Сейчас начинается грандиоз… — А что у тебя есть? — спрашивает недоверчивая толпа. — Тигр есть?
— Настоящий! — уверяет директор. — Настоящий тигр. Советский! — загадочно добавляет он.
Толпа ошеломленно покупает билеты.
В зверинце она находит одного каменного верблюда, пять штук медведей и черного моржа.
Морж походит на известного писателя Боборыкина и радостно хрипит, если ему сказать «Петя».
Тигра нет.
Но толпа не обижается и спешит дальше.
Трубы визжат так, будто в каждой из них спрятана рожающая кошка.
Гулянье и смех продолжаются до позднего вечера.