Генерал-адъютант, генерал-лейтенант
И. В. ГУРКО
(Рисовал П. Ф. Борель, грав. И. Матюшин)
С переходом русской армии через Дунай все русское общество с живейшим интересом следило за молодецкою деятельностью передового отряда, состоявшего под начальством энергичного генерала Гурко. Занятие Тырнова, переход через Балканы и действия передового отряда в тунджийской долине — все это, совершенное в течение одного месяца, разом обратило внимание на деятельного и храброго генерала, имя которого стало с этого времени одним из популярнейших. Затем генерал Гурко обратил на себя всеобщее внимание при занятии турецких позиций у Плевны и с того времени упрочил за собою славу одного из лучших боевых генералов. В настоящую пору Гурко, как и Скобелев, справедливо признан всем светом храбрейшим генералом нашей армии.
Свиты его величества генерал-лейтенант Иосиф Владимирович Гурко воспитывался в пажеском корпусе и, будучи восемнадцати лет, поступил на службу в 1846 году в лейб-гвардии Гусарский его величества полк. С целью ознакомиться практически со всеми отраслями военного образования И. В. Гурко в 1856 году по своему собственному желанию перешел на службу в пехотный генерала-фельдмаршала графа Дибича-Забалканского полк; прокомандовав некоторое время батальоном и узнав хорошо пехотную службу, он возвратился снова в Гусарский гвардейский полк, в котором начал свою службу, а в 1866 году получил в командование сперва 4-й гусарский мариупольский его высочества принца Фридриха-Кассельского полк, а потом с производством в генерал-майоры назначен командиром лейб-гвардии Конно-гренадерского полка. В 1874 году он был назначен командиром Первой бригады Второй гвардейской кавалерийской дивизии и вслед затем командующим этою же дивизией.
Что касается боевой деятельности И. В. Гурко, то он участвовал в 1849 году в бывшей тогда войне с Венгрией, в походе войск гвардии к западным пределам империи, а в 1854 году по случаю открытия военных действий с Англией, Францией и Турцией находился в составе петербургского гарнизона при оборонительных мерах, предпринятых для обеспечения берегов наших на Балтийском море. В 1856 году он находился некоторое время в Крыму на бельбекской позиции до прекращения военных действий и был неоднократно посылаем занимать передовые позиции.
Кроме военных занятий, И. В. Гурко получал нередко весьма серьезные поручения и по делам гражданским, которые исполнял всегда с необыкновенным усердием. Так, в 1862 году он удостоился получить именное монаршее благоволение за отличное исполнение возложенного на него поручения по крестьянскому делу.
Генерал Гурко имеет ордена: Святого Владимира 3-ей степени, Святого Станислава 1-ой степени, Святой Анны 1-ой степени, прусский орден Красного орла 2-ой степени со звездою: австрийский орден Франца Иосифа большого креста. За переход через Балканы он был назначен генерал-адъютантом к его императорскому величеству.
Генерал Гурко был вызван из Петербурга в действующую армию телеграммой после перехода русских войск через Дунай, когда был образован передовой отряд, начальство над которым он вскоре и принял. Первоначальная цель, поставленная отряду, заключалась в следующем: выдвинуться в направлении Тырново и Сельви; осветить всю окружающую местность и приготовиться к дальнейшему наступлению. Затем по особому приказанию августейшего главнокомандующего — двинуться вперед и стараться овладеть балканскими проходами. Кавалерию же выслать за Балканы. Под прикрытием передового отряда предполагалось приступить к разработке проходов через Балканы для движения обозов и тяжестей. Цель, как видно, весьма скромная сравнительно с теми результатами, которых генерал Гурко достиг на самом деле.
Со дня принятия командования над передовым отрядом начинается ряд блестящих дел. 25 июня генерал Гурко с одной кавалерией и 16-ой конной батареей налетает на Тырново, занятый тремя тысячами низамов и несколькими батареями полевой артиллерии. Драгуны спешились и с неустрашимостью кинулись на неприятеля. Низамы держались до тех пор, пока могли стрелять из прикрытых позиций и пока русские были от них еще в некотором отдалении; но как только драгуны, не обращая внимания на огонь артиллерии, бросились на занятые турками позиции с громким «ура», неприятель пустился бежать, успев захватить только орудия и оставив боевые и жизненные припасы. Так быстро и решительно было наступление войск под командою генерала Гурко на Тырново. Занятие русскими войсками этого большого города, можно положительно сказать, представляет одно из беспримерных дел в военной истории: бригада кавалерии занимает с бою город с сорока тысячами населения; город, расположенный в пересеченной и трудно проходимой местности, город, снабженный артиллерией, расположенный в великолепно устроенных батареях и снабженный всем необходимым для боя. Действительно, трудно верилось, чтобы это было так, что Тырново взяли два драгунских полка при одной батарее конной артиллерии; что наступление делали спешенные драгуны, что потери мы имели всего четыре человека; а между тем все это было действительно так.
Как говорят, генералу Гурко дано было приказание занять Тырнов во чтобы то ни стало в течение семи дней. Генерал выслал драгунскую бригаду под командою его высочества принца Евгения Максимилиановича Лейхтенбергского. Переменным аллюром и форсированным маршем быстро подошли драгуны и как снег на голову явились у ворот неприятельского города. Единственный путь к городу ведет чрез ущелье, для которого достаточно было одного неприятельского батальона, чтобы остановить не только бригаду кавалерии, но и более сильный отряд наступающих войск. Между тем наши драгуны, подскакав к предместью Тырнова, спешились и заняли левые возвышенности или холмы, укрываясь за которыми, начали наступление на правые высоты, занятые неприятелем и неприятельскою артиллерией. Несколько неприятельских выстрелов причинили сначала им вред и останавливали ход драгун; но как только конная батарея послала неприятелю пять-шесть выстрелов, они бросили и свои позиции, и лагерь, и все, что только имели там. Драгуны ударили в штыки, в атаку, полезли на горы и сделали все это так быстро, что неприятель не успел даже собрать свои лагерные запасы, патроны, палатки и оставил в покинутом лагере знамя.
Русские войска вошли в Тырнов и были радушно встречены христианским населением города. Болгары, видя в пришедших русских солдатах своих освободителей, старались принять давно жданных гостей со всею щедростью, свойственною этому гостеприимному народу.
Молодецкое занятие бывшей столицы Болгарии, было только началом дальнейших блестящих дел передового отряда. После взятия Тырнова, генерал Гурко решился на смелое предприятие: занять проходы через Балканы. Для возможно быстрого исполнения этого нужно было отыскать такой горный проход, по которому можно было бы обойти турок, занявших два прохода, ведущих из Тырнова на Елену (колесный путь); другой из Тырнова на Габрово, Шипку и Казанлык (шоссе). Отыскание прохода генерал Гурко поручил уряднику Кубанского казачьего полка, волонтеру, князю Цертелеву, покинувшему дипломатическую карьеру и поступившему простым солдатом в армию. Зная местные языки, князь Цертелев расcпросами у болгар-ратников из разных местностей, лежащих по пути, нашел проход, по которому имелись только тропинки да местные дороги между горными деревнями ущелья; по этому ущелью и двинулся наш отряд.
Перед началом движения было условлено, что по занятии прохода называемого иначе Ханкиейским, генерал Гурко двинется на Казанлык с тем, чтобы атаковать перевал Шипки с тыла, причем войска, оставленные им в Габрове, должны в тот же день начать демонстративную атаку с фронта. По расчету, одновременная атака на Шипку с тыла и фронта должна была состояться 5 июля.
Выступив из Тырнова 30 июня, генерал Гурко направил главные силы на Елену, лежащую к юго-востоку от Тырнова. Для разведки, насколько сильны турецкие войска, сосредоточенные, как сообщали, около Осман-Базара и простираются ли неприятельские позиции от Осман-Базара в южном направлении чрез Балканы, генерал Гурко повел кавалерию по дороге в Шумлу и по направлению Осман-Базара.
Разузнав все, что знать было необходимо, хотя и поплатясь значительной потерей, генерал Гурко оставил сопровождавший его отряд для наблюдения за турецкими позициями около Осман-Базара и, обратясь спиною к туркам, направился к югу на Балканы. Около Елены он стянул свои отряды и в два форсированных марша (около шестидесяти верст каждый) достиг середины Балкан, именно той части горной цепи, которая носит название Еленских Балканов. 2 июля утром генерал Гурко подошел к деревне Хаинкией, где застиг совершенно врасплох около трехсот человек низама. После слабого сопротивления турки бежали, а наши войска подошли к деревне Хаинкией и, таким образом, перевал находился уже в наших руках. Но путь, пройденный в этом месте, был чрезвычайно трудный, особенно для артиллерии, у которой орудия обрывались с едва проложенной дороги, причем два орудия оборвались и упали вместе с лошадьми в кручу, но, к счастью, их удалось вытащить. Особенно труден был спуск с перевала; конные орудия едва-едва провозили; что же касается до зарядных ящиков, то протаскивание их потребовало почти сверхъестественных усилий. Даже и это трудное движение было возможно лишь благодаря предварительным работам авангарда.
В день выхода в долину Тунджи, 2 июля, неприятель, получив подкрепление, перешел в наступление; но наши войска после энергичного отпора в свою очередь погнали турок, которые оставили в наших руках два лагеря, где мы нашли брошенное орудие, патроны, предметы обмундирования и снаряжения, хирургические предметы и перевязочные припасы; в плен взяли семь человек. Неприятель, которого было четыре батальона, отступил в Сливно. На следующий день генерал Гурко выслал разведочный отряд к стороне Сливно и Ени-Загры. Отряд этот был встречен толпами башибузуков и черкесов, за которыми следовало три батальона пехоты с двумя орудиями; наши, получив подкрепление, обратили турок в полнейшее бегство и преследовали до наступления темноты.
Затем на другой день генерал Гурко двинулся по дороге на Казанлык, но при деревне Уфлани встретил многочисленного неприятеля. Завязался бой и после упорного сопротивления неприятель был выбит штыками из занятых им позиций. Потеря турок была огромная, одних убитых найдено на поле сражения до четырехсот, мы же потеряли до девяноста человек. Город Казанлык был нами занят около двенадцати часов дня 5 июня. Генерал Гурко хотел было тотчас же идти к деревне Шипке, чтобы в тот же день занять перевал, но пехота была так утомлена палящим зноем, под которым ей приходилось сражаться и преследовать неприятеля, что необходимо было дать ей отдых.
В этот день должна была произойти атака перевала с северной стороны, как это было условлено заранее. Но так как при движении отряда генерала Гурко от Хаинкиоя до Казанлыка, приходилось иметь с неприятелем постоянные стычки, вследствие чего не представилось возможности начать атаку перевала 5 июля, то атака Шипкинского перевала с северной стороны была неудачна.
6 июля генерал Гурко начал движение от Казанлыка к деревне Шипки, и не поддерживаемый атакою габровского отряда с севера, очутился в таком же положении, в каком был габровский отряд вчера. Атака перевала с южной стороны началась тем, что два стрелковые батальона стали взбираться на кручу по лесной тропинке с восточной стороны; две роты пластунов с южной. Скрытно подойдя к первой неприятельской позиции, оба стрелковые батальона заняли ее и сразу хотели продолжать наступление, как вдруг на следующей позиции, на горе Святого Николая, показался белый флаг и турки стали показывать знаками, что хотят сдаться. В то же время два турецких офицера, также с белыми флагами в руках, отделились от войск и стали спускаться с горы Святого Николая к нашим стрелкам. Командиры обоих стрелковых батальонов тотчас остановили наступление и приказали прекратить огонь, что и было немедленно исполнено. Из наших рядов вышли навстречу предполагаемым парламентерам; но тогда турецкие офицеры тотчас повернули назад, на неприятельской стороне раздались какие-то сигналы и турецкие батальоны дали по нашим стрелковым батальонам залп.
После такого вероломства, наши стрелки тотчас возобновили атаку, взяли два укрепления и находившийся при них лагерь и подошли к главной позиции; но встреченные более многочисленным неприятелем отступили в полном порядке.
Впечатление, произведенное появлением отряда генерала Гурко за Балканами, которые считались такою надежною преградою, а равно впечатление, которое произвел ряд одержанных им в долине Тунджи побед, было чрезвычайно сильно. После дела 5 июля, при Казанлыке турки бросили свой лагерь у деревни Шипки и все ушли на перевал, не взяв с собою никакого продовольствия. Занятие нами Казанлыка и деревни Шипки отняло у них всякую возможность получать продовольствие из долины реки Тунджи.
Ввиду столь безвыходного положения турок, генерал Гурко утром 6 июня, до начала атаки, послал паше письмо с предложением сдаться на капитуляцию. В ответ явился турецкий офицер с письмом от паши, в котором тот изъявлял полное согласие на предложенную капитуляцию. Тотчас же были написаны ее условия и порядок обезоружения, началом которого назначено 12 часов дня 7 июля. При этом генерал Гурко спросил, чем объясняется вероломный поступок турецких войск накануне. На это парламентер ответил, что офицеры не в состоянии были удержать своих солдат от желания стрелять по русским войскам, когда они подошли на столь близкое расстояние. Затем парламентер уехал, обещая привезти часа через два ответ паши. Спустя некоторое время после его отъезда, генерал Гурко пожелал воспользоваться временем переговоров для уборки раненых, оставшихся на поле сражения 6 июля, и с этою целью послал на перевал безоружных санитаров, с белыми нарукавными повязками и белыми флагами.
Но пробило и 12 часов дня, а парламентер не возвращался. Тогда генерал Гурко начал подозревать, что турки обманули его присылкою парламентера и затеяли переговоры только для того, чтобы выиграть время и уйти по горным тропинкам без преследования. Так оно и вышло. Скоро оказалось, что турки бросили перевал, который уже был занят с севера частью габровского отряда. Таким образом, Балканы на протяжении двух с лишком переходов в ширину находились в наших руках; на этом протяжении мы завладели тремя горными проходами, из которых Шипкинский проход был сильно укреплен.
Мы не станем передавать дальнейших действий передового отряда, значение и результаты, достигнутые этим отрядом, хорошо выражены в приказе Гурко по войскам передового отряда от 31 июля, когда последовало предписание о расформировании этого отряда. Вот что между прочим говорится в этом приказе: «Вследствие предписания его императорского высочества главнокомандующего действующею армией, передовой отряд расформировывается и части войск, входившие в его состав, получают новые назначения. Расставаясь с вами, войска передового отряда, после сорокодневных трудов, лишений и блистательных подвигов вами совершенных, мне в настоящую минуту особенно приятно вспомнить вашу поистине геройскую службу, которую вы сослужили царю, России и вере православной. Едва только началось ваше движение от Систова, как через несколько дней, 25 июня, с боя овладели городом Тырновом, древнею столицею Болгарского царства. С занятием этого города нам открыт был путь к Балканам и 2 июля вы были уже по ту сторону Балкан, молодецки перешагнув через крайне трудный, едва доступный горный Ханкиеский проход. 2-го, 3-го, 4-го, 5-го и 6 июля, вы ежедневно сражались с врагом и каждый день был новым днем славы для вас и для русского оружия. Ханкиой, Канари, Фесари, Уфлани, Казанлык и Шипк навсегда связали ваше имя с долиною реки Тунджи и обессмертили его своими геройскими подвигами. Открыв для нашей армии после этих славных дней Шипкинский проход, вы заняли 10 июля город Эски-Загру и 12 июля кавалерийскими частями разрушили две линии турецких железных дорог. Эти подвиги ваши произвели потрясающее действие в рядах вашего врага. Все турецкие жители из всех окрестных городов и селений бежали в неописанном ужасе в Андрианополь и Константинополь, чиновники бросили свои места и искали спасения в бегстве. Для защиты Константинополя была отозвана из Черногории армия Сулейман-паши и морем перевезена в Андрианополь. Этим быстрым передвижением армии Сулейман-паши вы спасли наших братьев черногорцев от страшной беды, им грозившей. В самом Константинополе произошла смена министров. Все это было следствием ваших трудов, вашей молодецкой службы. 16 июля, узнав о сосредоточении армии Сулеймана-паши и о том, что она готовится перейти в наступление, я повел вас навстречу к ней. 17-го, 18-го и 19 июля вы сражались с нею, причем блистательные победы, одержанные вами при Ени-Загре 18 июля и при Джуранли 19 июля, заставили всю армию Сулеймана отступить назад, несмотря на то что у нас было тринадцать, а у неприятеля тридцать батальонов. К вам обращаюсь, болгарские дружины. 19-го числа под Эски-Загрой вы привлекли на себя пятнадцать неприятельских батальонов, то есть почти вчетверо сильнейшего неприятеля, при многочисленной артиллерии дальнего боя, против которой вы могли противопоставить всего четыре горных орудия. Несмотря на такое подавляющее превосходство турецких войск, вы с восьми часов утра до двух часов пополудни с удивительным мужеством защищали свой родной город и тем дали возможность остальным войскам передового отряда разбить турок при селении Джуранли, следствием чего было отступление всей армии Сулеймана-паши. Это было первое дело, в котором вы сражались с врагом, и в этом же деле вы сразу показали себя такими героями, что вся русская армия может гордиться вами и сказать, что она не ошиблась, послав в ряды ваши лучших своих офицеров. Вы — ядро будущей болгарской армии. Пройдут года, и эта будущая болгарская армия с гордостью скажет: мы потомки славных защитников Эски-Загры. Вследствие общего положения дел на театре войны, я получил приказание отвести войска на самые перевалы и затем другое приказание — расформировать передовой отряд. С болью в сердце расстаюсь с вами, войска передового отряда. Воспоминания о том, что я тридцать восемь дней провел среди вас, что я был свидетелем ваших молодецких подвигов и изумительно тяжелых трудов, что я видел, как все три рода оружия соревновались между собою в честном исполнении боевой службы, никогда не изгладятся из моего сердца и будут служить лучшими воспоминаниями моей жизни. Войска передового отряда! Вам выпала завидная роль в такое короткое время показать столько примеров мужества и самоотвержения. В подвигах уже вами совершенных, вы почерпнете силу для новых подвигов, и я уверен, что где бы ни встретились с неприятелем, вы не посрамите славу, заслуженную передовым отрядом».
После оставления нашими войсками долины реки Тунджи, произошло то, что предсказывал генерал Гурко. Он говорил:
— Если бы против меня выступила вся армия Сулеймана-паши, то и тогда я считал бы своей священнейшей обязанностью сопротивляться до последней крайности. Мысль о том, что здесь произойдет, когда я удалюсь, приводит меня в трепет. Судя по тому, что происходит в местах, покинутых нашими войсками, мое отступление послужит сигналом ко всеобщему избиению христиан. В тех местах, которые не заняты нашими войсками, все болгарские дома сожжены, население перерезано многие схоронены живыми в землю. Несмотря на все желание, я не могу предотвратить этих злодеяний, потому что мне нельзя слишком раздроблять свои войска и посылать отряды в каждое место.
После третьей атаки Плевно, когда приступлено было к осаде этой сильно укрепленной неприятельской позиции, генерал Гурко получил назначение командовать прибывшею на театр войны гвардией. Объезжая некоторые из поступивших под его команду части войск и здороваясь с офицерами и солдатами, он говорил, что для него большое счастье и честь стать начальником лучшего в России войска, при этом, обращаясь к офицерам, выразился между прочим:
— Господа! Я обращаюсь к вам и должен вам сказать, что люблю страстно военное дело; на мою долю выпала такая честь и такое счастье, о котором я никогда и не смел мечтать — вести гвардию, это отборное войско, в бой. Для военного человека не может быть большего счастья, как вести в бой войско с уверенностью в победе, а гвардия по своему составу, по обучению, можно сказать, лучшее войско в мире. Помните, господа, вам придется вступить в бой, и что на вас будет смотреть не только вся Россия, но весь свет, и от успехов ваших будет зависеть исход дела.
Бой, при правильном обучении, не представляет ничего особенного, это то же, что учение с боевыми патронами, только требует еще большего спокойствия, еще большего порядка. Влейте, если так можно сказать, в солдата, что его священная обязанность беречь в бою патрон, а сухарь на бивуаке, и помните, что вы ведете в бой русского солдата, который никогда от своего офицера не отставал.
Обращаясь к солдатам, генерал Гурко сказал:
— Помните, ребята, что вы гвардия русского царя, и что на вас смотрит весь крещеный мир. Турки, братцы, стреляют издалека и стреляют много, это их дело, а вы, братцы, стреляйте, как вас учили, — умною пулей, редко, но метко, а когда придется до дела в штыки, то продырявь его. Нашего «ура» враг не выносит. О вас, гвардейцы, заботятся больше, чем об остальной армии, у вас лучшие казармы, вы лучше одеты, накормлены, обучены, вот вам минута доказать, что вы достойны этих забот.
Вскоре блистательные дела под Горным Дубняком и Телишем оправдали надежды, возлагаемые на нашу славную гвардию. Занятие этих двух позиций, входившее в план полного обложения Плевны, лишило возможности осажденной армии Османа-паши получать подкрепления. До того времени набеги нашей кавалерии, хотя и сопровождались зачастую удачею, но при той системе обороны шоссе, ведущего из Плевны в Софию, которая была введена Османом, нельзя было серьезно думать остановить подвоз провианта и боевых припасов, следовавших по этому шоссе в Плевну. Оборона софийского шоссе состояла в следующем: по обе стороны шоссе была выдвинута редкая кавалерийская цепь, укрывавшаяся в ложементах. Далее через каждые пять-десять верст (Дольний и Горный Дубняки, Телиш, Луковица и другие) устроены были сильно укрепленные этапы, занятые довольно значительными гарнизонами.
Транспорты, следовавшие в Плевно, передвигались небольшими частями: повозок пятьдесят — сто. При нападении нашей кавалерии она всегда встречала пехоту, борьба с которой требовала времени, а между тем транспорт успевал укрыться в ближайшем этапе.
Было решено перерезать этот жизненный нерв Османа-паши, для чего занять все укрепленные пункты по шоссе, начав с Горного Дубняка. Исполнение этого и было поручено гвардии, находившейся под командою генерала Гурко.
12 октября авангард наших войск двинулся по направлению к Горному Дубняку и после незначительной стычки с турками перешел реку Вид, куда затем была перевезена и артиллерия. Наши орудия расположились обширным полукругом вокруг турецкой позиции и открыли общий огонь.
Снаряд за снарядом попадал в брустверы редута, но турки не переставали отвечать на огонь; в полдень от войск назначены были полки для атаки. Колонны взобрались на высоту и утвердились там на расстоянии пятисот метров от неприятельской позиции, турки осыпали их целым градом снарядов, но они, прикрытые одной рытвиной, терпели сначала незначительные потери. После кратковременного отдыха полки двинулись вперед, подошли еще на двести шагов, но заметили, что на этот раз вряд ли можно будет завладеть позицией. Вследствие этого переменили расположение артиллерии и вывели войска из неприятельского огня, чтобы предпринять потом второе нападение. В половине второго образовалась свежая колонна; в центре ее шел драгунский полк, который спешился и поручил охрану своих лошадей казачьему полку, стоящему в долине. В два часа пошла на приступ вторая штурмовая колонна под защитой артиллерии; войска взошли на высоту, заняли редант и остановились за ним для отдыха, чтобы продолжать потом наступление. Снаряд за снарядом рассекал воздух, дым окутывал всю окрестность и почти вовсе ничего не было видно, но зато слышался с обеих сторон страшный треск ружейного огня, который усиливался по мере того, как наступающие войска подходили к неприятельским позициям все ближе и ближе. Наши надвигались медленно, но зато в таком порядке, как на маневрах. Турки тоже отстаивали свои укрепления с отчаянным упорством. Все более и более усеивалась почва телами, все многочисленнее становилось число раненых, спускающихся, шатаясь, с высоты, но мужество противников еще не было сломлено. В половине четвертого застрельщики примкнули к драгунам, сражавшимся в первой линии и двинулись беглым шагом вперед; они заняли небольшую лощину, вследствие чего драгуны очутились во второй линии, и открыли по туркам такой убийственный огонь, какого еще никогда не бывало прежде. Турки однако решились, по-видимому, защищаться до последнего человека и в половине пятого, казалось, что позиция не будет взята. На долю гвардии выпадало спасти честь дня; эти отборные войска, от которых ожидали всего, не могли воротиться ни с чем; они должны были победить, как было признано, и это хорошо знал каждый солдат; имелась в виду только одна цель — опрокинуть врага и водрузить русские знамена на полуразрушенных брустверах.
Чтобы достигнуть успеха еще до наступления ночи, надо было решиться напасть концентрически, массами и во всяком случае сломить сопротивление неприятеля. Артиллерия приблизились на близкое расстояние и открыла такой огонь, который надо слышать, чтобы иметь о нем понятие. Каждый снаряд попадал в цель. Весь редут окутался густым облаком желтой пыли, но турки стреляли по-прежнему метко по наступающим отрядам. В пять часов войска выстроились в две линии для нанесения решительного удара.
Войска были одушевлены, и когда солдаты в порядке, редко бывающем даже на маневрах, ровно и мерно двинулись вперед, взошли на высоту и исчезли вскоре в пороховом дыму, из которого, подобно перекатам грома, раздался немедленно открытый скорострельный ружейный огонь, то резервные батальоны невольно сняли фуражки и перекрестились. Это была необыкновенно торжественная минута и невольно думалось, что никому не удастся вернуться живым из-под убийственного града пуль. В половине шестого огонь заметно ослабел, приготовлялись к атаке в штыки. Между тем блокгаузы, расположенные внутри редута, и все, находившиеся там горючие материалы, запылали, столбы черного дыма, перемешанные с облаками белого порохового дыма, фантастически освещались кровавыми лучами заходившего в это время солнца и представляли потрясающую картину.
Вдруг громогласное «ура!» пронеслось в воздухе; неприятель должен был быть докончен штыками. Беглым шагом прошли наши триста метров, отделявших их от рва; несмотря на то что ров наполнился трупами, турки все еще стояли непоколебимо на своих позициях. Так рассказывал потом один из участников, раненый измайловец: «Тут во рву, под валом, собралось достаточно наших солдат, да всё ждали, пока сил прибудет больше, чтобы разом на него (турка) ударить. А он сверху-то через вал иногда высунется да кулаком и грозит нам, а мы ему камнем или комом земли глаза-то и обсыплем. Бывало, так и ждешь, как высунется кто сверху, так камнем ему красную чуприну-то и расшибешь».
Отдельные храбрецы уже взбирались на бруствер, но пораженные насмерть падали головами вниз в ров. Место их заступали другие и наконец, в половине седьмого, наши войска проникли внутрь редута. Внутри загорелся упорный бой, несмотря на то что большая часть турецких войск уже начала отступление к Телишу. То, что происходило в турецких позициях, может себе представить только болезненно возбужденная фантазия. Батарейная упряжь, скот, собранный турками, раненые, убитые всякого рода, запасы оружия, одним словом, все, что только было в редутах, горело. Наши продолжали действовать штыками, но треск ружейного огня не переставал слышаться — это взрывало турецкие патроны, лежащие вокруг массами.
В это время вне редута началась новая битва — последний акт кровавой драмы, разыгравшейся 24 октября. Русские приготовлялись напасть на неприятеля в открытом поле.
Спастись туркам не было возможности. Со всех сторон раздались штурмовые сигналы, громогласное «ура!» опять потрясло воздух и русские колонны снова двинулись вперед. Враг был вскоре настигнут, окружен со всех сторон и ему не оставалось более выбора, как только сдаться в в плен.
Генерал Гурко в это время, не зная ничего о том, что наши молодцы заняли уже редут, при свете фонарика составлял вместе с генералом Нагловским новую диспозицию на ночь. Генерал Гурко решил провести ночь на курганчике. Между тем было уже совсем темно; на турецком редуте горел большой пожар, там пылали подожженные нашим артиллерийским огнем турецкие палатки и шалаши; треск ружейной пальбы не умолкал ни на минуту. На курганчике все приготовились к тревожной, бессонной ночи; у всех на сердце лежал тяжелый камень. Вдруг фигура всадника, летящего от редута к курганчику во весь опор, привлекла всеобщее внимание. Еще генерал Нагловский не докончил писать своей диспозиции, как подскакавший всадник осадил коня против генерала Гурко; то был ординарец генерала, ротмистр Скалон.
— Редут в наших руках, — доложил он генералу взволнованным голосом.
— Что? — переспросил генерал. — Наш? Редут наш?..
— Сию минуту войска ворвались и заняли редут; оставшиеся турки сдались.
— Ура!! — вырвалось у генерала.
— Ура! — подхватили все на курганчике. Все, как ошеломленные, повскакали со своих мест.
— Коня! — закричал генерал.
За генералом все в секунду были на конях.
— А что же значат не умолкающие частые ружейные выстрелы на редуте?
— Это лопаются с треском в огне разбросанные турками патроны.
Вся свита генерала, адъютанты и штаб неслись во весь опор за генералом от курганчика к редуту, как опьянелые, крича ура, перескакивая через ровики, через кучи мертвых тел. Редут был озарен красным широким заревом, на котором рисовались темные силуэты наших солдат. Собравшись кучами на редуте и вокруг него, солдаты подхватили «ура!» мчавшегося к ним генерала Гурко. Шапки полетели вверх; другие надевали шапки на штыки. Оглушительное, опьяняющее «ура!» стояло в воздухе. Солдаты кинулись навстречу генералу: словно живое море окружило генерала и его свиту со всех сторон.
— Молодцы — дети! — проговорил генерал взволнованно. — Спасибо, молодцы! — И в суровом голосе генерала зазвучала трогательная нота.
— Ура! ура! — повторялось и разносилось вдаль.
Вся картина была освещена одним ярким, красным заревом пожара, в котором трещали, как в сильной перестрелке, лопавшиеся патроны. Пленные, положившие оружие на редуте, были уже выведены и стояли кучей, оцепленные нашими солдатами. Пленных было до двух тысяч человек; остальные турки все полегли на месте во время сражения. К генералу Гурко подвели взятого в плен турецкого генерала Ахмед-Февзи-пашу. Лицо паши было грустно и убито. Он низко поклонился генералу Гурко и стал, опустив голову. Генерал Гурко протянул ему руку и сказал: «Уважаю в вас храброго противника!..»
Надо было видеть на другой день картину поля сражения, позы валявшихся трупов, число убитых, чтобы понять, какую трудность одолела наша гвардия. Но занятием Горного Дубняка еще не представлялось возможности окончательно командовать над софийским шоссе, да к тому же и войска, бывшие в занятом редуте, находились между двух огней: с одной стороны Османа-паши, с другой турецких войск, сосредоточенных по софийскому шоссе, в Телише. Заняв Горный Дубняк, генерал Гурко говорил:
— Воздуху здесь мне мало! — выражая этим то, что пребывание корпуса на таком тесном пространстве было беспокойно.
Поэтому занятие Телиша являлось настоятельною необходимостью.
С этою целью приказано было 16 октября двинуть к Телишу сто орудий и, окружив это укрепление, открыть канонаду сначала гранатами, а потом действовать шрапнелью. Батареи действовали преимущественно залпами. Пальба должна была производиться до двух часов, а затем приказано было прекратить огонь на полчаса. Этим перерывом генерал Гурко желал воспользоваться, чтобы предложить гарнизону капитуляцию, грозя в противном случае безустанно громить его из ста орудий. С этою целью были взяты между прочим пять пленных турок, испытавших все ужасы дубнякского боя, и им вручено письмо к телишскому паше с условиями капитуляции. Пленных подвели к цепи, откуда они двинулись, помахивая белыми платками и обещая рассказать о массах и непобедимости русских, собравшихся около Телиша. Так как в два с половиной часа ответ не был получен, то канонада опять началась. Турецкие орудия, подбитые нашей артиллерией, перестали отвечать, а пехота почти не стреляла, вероятно, за дальностью дистанций и отсутствием хороших целей, так как некоторые наши батареи и цепь окопались во избежание потерь.
Генерал Гурко верхом, в сопровождении офицеров генерального штаба выехал на одну из батарей с целью видеть действие нашей артиллерии. Не прошло минут двадцати, как замечен был турецкий парламентер и позиция наша огласилась потрясающими криками «ура», возвещавшими об этой, почти бескровной для нас, победе. Артиллеристы по-преимуществу праздновали свой успех.
— Матушка ты наша! — говорил молодой канонир, целуя и обнимая свою девятифунтовку.
Генерал Гурко рысью направился в сопровождении конвоя на шоссе, выслав вперед для переговоров свиты его величества генерал-майора Бреверна и князя Цертелева. Паша быстро согласился на капитуляцию и хлопотал только о праве сохранения офицерами своих собственных вещей. Когда же получил на это разрешение, то с веселым духом передал себя в наши руки.
В ожидании прибытия пленных генерал Гурко (называемый турками «Гяурко-паша») остановился на шоссе, посреди общей радости и шумного говора. Здесь окончательно уяснилось стратегическое и моральное значение дубнякской победы: мотивируя свою сдачу, телишский паша между прочим говорил:
— Если мой начальник (дубнякский паша) сдался, то почему же и мне не капитулировать?!
Около часа времени войска простояли на шоссе в ожидании пленных; наконец показалась небольшая кучка, а позади длинная колонна семи таборов. Впереди на жалкой кляче ехал паша в сопровождении своих пеших слуг и адъютантов. Наружность паши была далеко не представительна…
Подъехав к генералу Гурко, он с веселой улыбкой раскланялся, объяснил, что он очень плохо говорит по-французски, и затем через переводчика перечислил состав гарнизона.
После того паша в сопровождении офицера отправлен был в Горный Дубняк. Таборы двигались вслед за пашою один за другим между шпалерами из лейб-гвардии Московского полка, который конвоировал их к месту ночлега — большому редуту у Дубняка, занятому нами 12 октября. Офицеры (числом до ста) были выделены и провели ночь особо, на биваке.
Пленные принадлежали преимущественно к низаму и редифу; было, впрочем, и два батальона мустахфиза. Особенно подавляющего впечатления на лицах не было заметно: напротив, многие курили, смеялись, а офицеры положительно радовались, что избавляются, наконец, от бедствий войны. Здесь же забрано было пять англичан-врачей с белой повязкой на левой руке.
Пропустив пленных, генерал Гурко поехал в очищенные турецкие укрепления. Там — обычная картина: убитые, раненые, разорванные на части гранатами люди, бегающие лошади и тому подобное. Особенно нас поразила масса патронов, оставленных турками в укреплениях: целые груды их валялись в деревянных ящиках на протяжении всего бруствера, а шоссе в некоторых местах на протяжении сажени и более было сплошь завалено ими, так что наши лошади давили их в огромном количестве.
Немедленно по занятии укрепления войсками, генерал Гурко приказал сделать опись всему оставленному турками имуществу, собирать ружья, патроны, скот и прочее, поставить, где нужно, караулы и тому подобное.
Главными нашими трофеями были четыре стальных орудия. Таким образом, гвардия приобрела уже себе восьмиорудийную батарею с достаточным количеством снарядов.
Поздно, в темноте, генерал Гурко возвратился к себе, проследовав среди бесчисленных бивачных огней нашей гвардии, и мог спокойно закончить этот хороший день, стоивший нам только нескольких убитых и раненных. Уже теперь начали обнаруживаться следствия наших двух побед на Софийском шоссе: Шефкет-паша, двигавшийся с двенадцатью таборами и десятью орудиями к Телишу, узнав о падении последнего и Дубняка, быстро повернул назад и отступил перед нашими конно-гренадерами.
В дополнение к описанию капитуляции Телиша, заимствованному нами из «Русского инвалида», приводим несколько интересных подробностей из берлинской «National Zeitung»: «Когда огонь русских орудий ослабел, то генерал Гурко послал к турецкому начальнику, Измаил-Хакки-паше, князя Церетелева с письмом, в котором требовал сдачи турецких войск и присылки для переговоров уполномоченного высшего офицера. Паша, по-видимому, не понял письма генерала Гурко; он хотя и прислал одного полковника, но без всяких полномочий. Тогда терпение генерала лопнуло.
— Я даю паше, — сказал он полковнику, — двадцать минут срока. Если по истечении их я не получу решительного ответа, то прикажу разбить ваши позиции в пух и прах и не велю давать вам пощады. Итак, поторопитесь.
После этого, не прошло еще двадцати минут, как полковник вернулся с желаемым ответом. Краткое заявление генерала Гурко было понятнее паше, чем письмо, и он сдался со всеми своими войсками. Турки в скором времени положили оружие и когда это было окончено, то генерал Гурко велел спросить пашу, разойдутся ли его солдаты спокойно по домам, если он подарит им свободу? Он же сам и его офицеры должны, конечно, остаться военнопленными. Измаил-паша отвечал сначала утвердительно, но потом тотчас же послал вдогонку адъютанта и объяснил, что сами турки желают остаться в плену, так как если они вернутся на родину, то их снова заберут в солдаты, а они вовсе не желают этого. Таким образом, в руках русских осталось около четырех тысяч пленных.
Во время капитуляции Телиша разыгрался один кровавый эпизод. Оба эскадрона черкесов только что положили оружие, как вдруг полтораста из них снова схватили его, бросились на лошадей и погнали прочь, надеясь спастись бегством. Стоявший вблизи гвардейский Уланский полк устремился за беглецами в погоню: уланы вскоре нагнали черкесов, но последние стали сопротивляться и были все изрублены. Полагают, что черкесы решились на эту безумную попытку из стыда явиться домой безоружными. Оружие, как известно, переходит у них из рода в род и между ними попадается много старинных и драгоценных экземпляров. Лишиться оружия считается у них крайним бесчестьем и от обезоруженного отвертываются с презрением даже его ближайшие родственники.
С занятием Телиша, Горного Дубняка и прочих укрепленных позиций по Софийскому шоссе, устроенных Османом-пашою для обеспечения своего отступления на Софию, турецкая армия, сидевшая в Плевне, была окружена окончательно. Подвоз провианта и боевых припас для нее с этого времени прекратился.
После геройского взятия Телиша, войска, находившиеся под командою генерала Гурко, составили отдельный отряд, назначение которого состояло в занятии Орханийского прохода через Балканы, ведущего в Софию. Для обеспечения успеха надлежало первоначально освободить от неприятеля всю местность, лежащую к северу от Орханийского прохода, вследствие этого войска под начальством своего доблестного генерала скоро заняли город Врацу, а затем в несколько переходов подошли к самому проходу.
Ознакомившись с славною боевою деятельностью генерала Гурко, в нынешнюю войну, сделавшею его имя популярным не только в отечестве, но и во всем мире, излишне было бы передавать здесь те многочисленные рассказы, в которых Гурко является храбрым, энергичным и умным начальником, заслужившим себе любовь и уважение в среде своих боевых товарищей. Таких рассказов о Гурко, как и о Скобелеве, существует громадное число; из них мы приведем только один, лучше всего знакомящий с необыкновенною храбростью генерала. Этот рассказ заключающий описание интересного состязания в личной храбрости неустрашимых генералов Скобелева и Гурко, был напечатано в «Московских ведомостях» князем Шаховским.
«На прощанье с Дольним Дубником, пишет князь Шаховской, мне припомнилась любопытная сцена свидания генерала Гурко с генералом Скобелевым под Плевной, имевшая место в редуте Мирковича на Волынской горе. Личная храбрость и отвага обоих генералов не подлежат ни дли кого сомнению, а презрение к опасности Скобелева вошло даже в поговорку; но тут, в редуте Мирковича, обоим генералам вместе пришлось состязаться друг перед другом в отваге или выдержать дуэль храбрости. Условившись свидеться между собою для переговоров о выборе места для возведения новых укреплений на позициях под Плевной, генералы Гурко и Скобелев назначили местом свидания для себя редут Мирковича и съехались там, каждый в сопровождении своих ординарцев, начальников вверенных им частей и других, так что небольшой редут наполнился многочисленною свитой обоих генералов. Этот редут расположен от ближайшего турецкого укрепления на расстоянии каких-нибудь восьмисот — тысячи сажен, и турки до того пристрелялись к нему из своих орудий, что без промаха направляли свои снаряды в самую середину редута, куда съехались на свидание два генерала. В обыкновенное время турки редко стреляют в наши укрепления и первые не открывают никогда огня из орудий, а только изредка отвечают на наши выстрелы. На этот раз турки, по обыкновению, разгуливали по своим укреплениям, иные работали с лопатами в руках, другие сидели кучками на насыпи; турецкий офицер внутри укрепления разъезжал верхом на белой лошади… Гурко, разговаривая со Скобелевым и заметив эту sans gène турок в таком близком расстоянии от нашего редута, обратился к батарейному командиру с приказанием: «Дать по ним залп из двух орудий!» Залп был дан, и турки мгновенно попрятались за насыпью; но через минуту снова появились с лопатами на поверхности укрепления. Но вот на их стороне показался белый дымок. «Ложись!» — раздался крик дежурного фейерверкера, и все, что было в редуте, кинулось на землю; остались на ногах только два генерала в позах разговаривающих между собою людей. Турецкая граната, с воем, шипом и свистом разрывая воздух, влетела в редут и зарылась в землю по самой середине редута; офицер-артиллерист бросился к месту упавшего снаряда, разрыл землю, вынул еще горячую от полета, но не разорвавшуюся гранату и положил ее на землю перед генералами. Через минуту раздался новый крик «ложись!», и новая граната ворвалась в редут и зарылась рядом с первою. Гурко и Скобелев вошли на барбет и продолжали при второй гранате, также стоя, разговаривать и сохранять хладнокровный вид друг перед другом. Турки, если отвечают на наши выстрелы, то выпускают обыкновенно одним выстрелом более того, чем пущено в них; поэтому надо было ожидать прибытия третьей гранаты, которая при новом крике «ложись» и не замедлила удариться в землю шагах в пяти от беседовавших и как раз впереди их. По счастью, этот вновь прибывший снаряд не лопнул; в противном случае обоих генералов не было бы в живых, так как осколки лопнувшего снаряда летят вперед по силе инерции и неминуемо должны были бы задеть Гурко и Скобелева. При этой третьей гранате оба генерала были бледны, но ни в чем не изменили себе, сохраняя прежнюю позу и не прерывая беседы, как будто ни в чем не бывало».