Акоста, Уриель (первоначально — Gabriel da Costa) — мыслитель-рационалист, боровшийся против традиционного иудаизма; род. в семье маранов около 1590 г. в Опорто (Португалия), ум. в Амстердаме в апр. 1640 г. Отец А. был, по сообщению сына в автобиографии, «действительным христианином» (т. е. не притворным, подобно многим маранам) и воспитывал своего старшего сына Габриеля в католическом духе. A. получил разностороннее для того времени образование. По желанию отца он изучал юриспруденцию; но юношу гораздо больше занимали религиозно-этические проблемы; особенно волновали его те мрачные мысли о спасении души, о загробной жизни и муках ада, которыми наполнили его воображение наставники-иезуиты. Он старался ревностно исполнять все католические обряды и в ранней молодости сделался каноником-казначеем монастырской церкви в Опорто; но его мятущаяся душа не нашла успокоения и здесь. От ортодоксального католицизма он скоро перешел к скептицизму. В двадцать два года Α., как он пишет в автобиографии, стал сомневаться в истинности католической догмы о загробной жизни (in dubium vocavi, accidit hoc mihi circa vicesinmm secundum aetatis annum, possetne fieri, ut ea, quae de altera vita dicebantur, minus vera essent). A. углубился в изучение «ветхозаветных» книг Библии и нашел опору своим сомнениям в том, что в этих книгах ничего не говорится о загробной жизни. Библейское мировоззрение оказалось ближе ему по настроению, а может быть — и в силу атавизма. В Португалии было тогда множество маранов, возвращавшихся в иудейство даже с риском попасть в когти инквизиции, — и Α. после долгих размышлений также решил вернуться к религии предков. О своем решении он сообщил матери и четырем своим братьям (отца тогда уже не было в живых), которые и сами, может быть, помышляли о перемене религии. Вскоре вся семья тайно, чтобы не возбудить подозрения агентов инквизиции, покинула Португалию (1617 г.) и направилась в страну веротерпимости — Голландию. Приехав в Амстердам, А. с матерью и братьями (Аарон, Мордухай, Авраам и Иосиф) приняли еврейство, причем А. переменил свое имя Габриель в Уриель. — Новообращенного А. ожидали в Амстердаме большие разочарования. Единственным источником, откуда он черпал свои сведения об иудействе, была Библия. О всех дальнейших наслоениях в иудаизме, об огромной духовной эволюции, которую совершил еврейский народ за длинный ряд веков, отделяющий библейский период от ΧVIΙ века, А. не имел ясного представления. Он надеялся встретить в Амстердаме евреев, живущих по библейским заповедям, с ветхозаветной патриархальностью, а увидел нечто иное. Он видел во всех наслоениях побиблейского периода, во всем обрядовом талмудическом и раввинском иудаизме явное «отклонение от Моисеева закона», сознательное измышление властолюбивых и корыстных людей, помышлявших лишь о том, как бы одурачить народ, дабы он не вышел из повиновения. Разочарованный в своих ожиданиях, А. со свойственной ему горячностью стал нападать на «фарисеев» (как он, привыкший к языку церкви, называл раввинов), доказывая, насколько они своей сложной обрядностью и сухим формализмом отклонились от истинного пути и исказили чистое Моисеево учение. Представители амстердамской общины, состоявшей преимущественно из пострадавших за свою веру бывших маранов, пригрозили вольнодумцу отлучением. Родные советовали А. отказаться от борьбы и подчиниться требованиям традиционного иудейства, на что тот возразил: «Неужели я, пожертвовавший столь многим для того, чтобы добиться свободы, отступлюсь теперь перед угрозой отлучения и стану скрывать истину во избежание кары». Тогда раввины привели угрозу в исполнение (1618 г.), и А. очутился одиноким в многолюдном городе. Все от него отвернулись. Когда он выходил на улицу, мальчишки бросали в него камни и плевали на него; даже дома не оставляли его в покое, мешая ему работать. Родные братья, советовавшие ему смириться, теперь отреклись от него; об отношении матери А. к сыну после отлучения ничего определенного не известно, так как А. в автобиографии обходит этот пункт молчанием. Только в одном раввинском респонсе того времени, трактующем о вредном еретике, под которым (по мнению Перлеса) подразумевается Уриель Α., — вполне определенно говорится, что мать всецело разделяла заблуждения своего сына-отступника (Schaaloth u’teschuboth Rabbi Jacob l’beth Halevy, Венеция, 1632, № 49).
Отлученный раввинами, Акоста решил продолжать борьбу. Для обличения раввинского иудаизма он задумал издать книгу, в которой хотел доказать, что вера в загробную жизнь является измышлением «фарисеев» и что в Пятикнижии такой догмы нет. Еврейская община узнала об «опасности» и предупредила ее. Прежде чем А. успел выпустить из печати свой труд, появилась направленная против него книга амстердамского врача Самуила да Сильва «Tratado da Immortalidade da Alma… em que Tambem se mostra а Ignoraneia de certo Contrariador etc.» («Трактат o бессмертии души… с целью опровержения невежества известного противника», Амстердам, 1623, изд. Paul Ravestein, 12°, 178 стр.). Ha этот вызов возмущенный А. поспешил ответить книгой «Examen dos Tradiçoens Phariseas conferidas con а Ley Escrita… com Reposta а hum Semuel da Silva, seu Falso Calumniador» («Испытание фарисейской традиции в сравнении с писанным законом и ответ лживому клеветнику Самуилу да Сильва»), Амстердам, 1624, изд. Paul Ravestein, 8° [Следует отметить, что и критика Сильвы, и антикритика А. были напечатаны в одной типографии — Равестейна, и что на заглавном листе книги А. автор именуется «Uriel, jurista hebreo»; см. Kayserling, Bibl. Espan. etc. 40. «Uriel jurista» называет А. и его современник, гамбургский пастор Мюллер, в своей книге «Judaismus», стр. 71, изд. 1644 г.; Graetz, Gesch. X, Note 1]. Так как сочинение A. было направлено не только против еврейской, но и христианской догмы бессмертия души, то амстердамская еврейская община подала жалобу в городской магистрат, прося принять меры против вредного еретика. Магистрат привлек А. к ответственности и заключил его в тюрьму, где он просидел около недели. Суд приговорил его к денежному штрафу в 300 гульденов, а книга была конфискована и публично сожжена, так что не осталось почти ни одного экземпляра; никто из биографов А. не цитировал ничего из этой книги (см. Перлес, l. c.). Биограф Перлес предполагает, что магистрат присудил А. к изгнанию из города на все время отлучения; но сам А. в своей автобиографии говорит только о 15-летнем отлучении, не упоминая о своем изгнании из Амстердама (redii in communionem istorum… annis quindecim jam transactis, quibus ab illis separatus egeram). Из цитируемого Перлесом источника (Johannis Mulleri Flensburgensis, Cimbria literata, II, 954) видно только, что A. после суда покинул Амстердам и уехал в Гамбург, где пережил много неприятностей, так как тамошняя сефардская община не хотела его принять из-за тяготевшего над ним отлучения; с христианами же он не мог сойтись из-за незнания языка; поэтому он через некоторое время принужден был вернуться в Амстердам.
В своем вынужденном одиночестве, постоянно размышляя над религиозными вопросами, А. все дальше шел по пути отрицания: он стал сомневаться и в истинности библейского иудаизма. Он думал, что и Моисеев закон не может быть божественного происхождения, потому что в нем есть многое, противоречащее законам человеческой природы; если допустить, что Моисеев закон есть продукт божественного Откровения, то пришлось бы прийти к абсурдному выводу, что Бог, творец законов природы, противоречит самому себе (In dubium vocavi, utrum lex Mosis deberet pro Dei lege haberi etc.; Exemplar humanae vitae, 348). A. делает смелую для того времени попытку освободить мораль от теологической оболочки, от санкции «положительной религии»; высшую санкцию этических начал он видит не в религиозном кодексе, а в законах человеческой природы (Die igitur, hanc legem omnibus hominibus esse communem et innatam, eo ipso quod homines sunt. Haec omnes inter se mutuo amore colligat, inscia divisionis, quae totius odii et maximorum malorum causa et origo est. Haec magistra est bene vivendi, discernit inter justum et injustum, inter foedum et pulchrum; l. c., 351). Любовь к ближнему, поучает Α., есть основная догма человеческого общежития не потому, что так велит писаный закон, а потому, что этого требует природа человеческая, причем, что вполне понятно у писателя 17 в., под природой человеческой А. подразумевает нечто неизменное, раз навсегда данное, абсолютное. А. при этом не без едкости замечает, что сами «фарисеи» принуждены признать моральный авторитет естественной религии, свободной от обрядности; он ссылается на талмудическое мнение о достаточности для язычников натуральной религии, в форме «семи Ноевых заповедей» (שבע מצזת בני נח), запрещающих убийство и т. п. «Ведь, если все другие народы, кроме евреев, соблюдают семь заповедей, которые, как вы говорите, соблюдал Ной и другие до Авраама, то и этого достаточно для их спасения. Есть, следовательно, религия, признаваемая и вами, на которую я могу опереться, хотя я еврейского происхождения» (Si cum gentes omnes, exceptis judaeis… servent praecepta septem, quae vos dicitis Noam servasse, et alios, qui ante Abraham fuerunt, hoc illis satis est ad salutem; jam ergo est aliquae religio… cui ego possum inniti, etiamsi а Judaeis originem ducam; l. c., 351). Bсe лучшее, что есть в так называемых религиях Откровения, говорит Α., взято из естественной религии человека; но религии Откровения затемнили и исказили естественную религию, и вместо свойственной человеческой природе братской любви и солидарности они сеют злобу и ненависть из-за различия убеждений даже между родными братьями (Diximus inter parentes et filios, fratres et amicos, naturaïe esse amoris viniculum. Tale vinculum dissolvit et dissipat lex positiva, sive illa sit Mosis, sive cujuscunque alterius, quando praecipit, ut pater, frater, conjux, amicus, filium, fratrem, conjugem, amicum occidat vel prodat religionis ergo; l. c., 352). Не подлежит сомнению, говорит Α., что если бы все люди использовали надлежащим образом свой природный разум и жили согласно естественной религии, они все любили бы друг друга, сочувствовали бы страданиям ближних и поддерживали бы друг друга в несчастии. Кто поступает иначе, тот поступает противно человеческой природе. И если люди совершают подобные поступки, то лишь потому, что они выдумали множество противоречащих природе законов. По иронии судьбы именно в тот момент, когда А. внутренне окончательно порвал с еврейством, он принужден был делать шаги к официальному примирению с ним. Пятнадцать лет отлучения надломили душевные силы Α.; жена его умерла, и он задумал вторично жениться, «чтобы иметь утешение и опору в последние годы жизни»; но, как отлученный, А. не мог осуществить свое намерение. Он решил поэтому «стать обезьяной среди обезьян»: при содействии одного из своих родственников (по Иеллинеку — дядя, по Грецу — племянник, по Перлесу — кузен) он подал амстердамскому раввинату письменное заявление, что отрекается от своих заблуждений. Отлучение было снято с него (1633). Но примирение было непродолжительно. За поведением покаявшегося грешника был учрежден надзор. Тот самый родственник, который склонил А. к отречению, считал своим долгом довести до сведения раввинов, что отречение было неискреннее, так как А. не исполняет религиозных обрядов и ест запрещенную законом пищу. Вскоре раввинам было доложено еще об одном проступке Α.: двое христиан, испанец и итальянец, приехавшие в Амстердам с намерением принять иудейство, спросили у A. совета, и он им ответил, что лучше им оставаться в прежней вере, так как не стоит добровольно налагать на себя тяжелое ярмо обрядового иудейства. Раввины под угрозой вторичного «херема» потребовали от А. публичного отречения в синагоге. А. не согласился на публичное унижение — и был подвергнут вторичному отлучению. Тогда еретику, как он пишет в автобиографии, была объявлена война с двух сторон: со стороны родных (bellum domesticum) и со стороны общины (publicum bellum, nempe rabbinorum et populi). Особенно притесняли его родные, желавшие сломить его непокорный нрав. Семь лет длилась борьба. В это время A., по его словам, черпал силы в сознании, что «его дело настолько правее дела его противников, насколько истина предпочтительнее лжи, ибо они отстаивают ложь и стремятся людей превратить в рабов, а он борется за истину, за естественную свободу человека». Но под конец он не выдержал тяжелой опалы. «Не хватило сил», — признается он. И он решил согласиться «на все условия, какие они (раввины) поставят». Новый акт отречения, подробно описанный самим А. в автобиографии, состоялся при крайне унизительной обстановке. В переполненной мужчинами и женщинами синагоге полуобнаженного, с привязанными к столбу руками, кающегося грешника подвергли традиционным 39 ударам («malkot»); затем заставили его лечь у порога синагоги, и все присутствующие при выходе переступали через него. Перенести подобное унижение не могла бы и менее гордая натура, чем А. Через несколько дней после этого А. выстрелил в проходившего мимо его окна родственника, которого он считал «самым заклятым врагом его чести, жизни и имущества»; пистолет дал осечку; А. взял другой пистолет и одним выстрелом покончил с собой (апрель 1640 года, дата 1647 г. отвергнута основательными доказательствами Греца, Gesch., X2, Note 1). Когда открыли дверь комнаты, на стол нашли небольшую латинскую рукопись, автобиографию Α., под заглавием «Exemplar humanae vitae» («Пример человеческой жизни»). Написанная в минуты крайнего раздражения, автобиография пропитана чувством непримиримой ненависти к еврейству вообще и к «фарисеям», т. е. раввинам, в частности. А. описывает свою печальную жизнь, подробно рассказывает о пережитых им унижениях и заканчивает свою исповедь следующими словами: «Вот вам истинное повествование о моей жизни; я указал на роль, какую я играл на суетной арене сего мира. В своей многосуетной и неустойчивой жизни я в особенности вас (фарисеев) клеймил. И теперь, сыны человеческие, судите справедливо без всякого пристрастия; выскажите свое мнение свободно, как повелевает истина… Если вы здесь найдете что-либо достойное сострадания, пожалейте о печальной участи людей, к которой и вы причастны. Для большей полноты я назову свое имя: в Португалии, как христианин, я назывался Габриель Акоста, а среди евреев — о если бы я никогда не приблизился к ним! — я с маленьким изменением назывался Уриель» (l. c., 353—54).
Около 1687 г. рукопись автобиографии А. была найдена голландским писателем Филиппом Лимборхом и издана им в виде добавления к своему сочинению «De veritate religionis christianae: amica collatio cum erudito judaeo»; p. 346—354 (Gouda, 1687), а затем была переиздана в Лейпциге Веллером (1847). В том же 1847 г. один из виднейших представителей «молодой Германии», Карл Гуцков, избрал трагическую жизнь «амстердамского саддукея» сюжетом для драмы, где мир новых идей бросает вызов старому отживающему миру (еврейский перевод драмы «Уриель Акоста», сделанный С. Рубиным, вышел в 1856 г., русский перевод П. Вейнберга — в 1880 г.) Как в передаче фактов, так и в обрисовке самой личности Акосты Гуцков сильно уклонился от исторической правды; его популярная драма, служащая доселе главным источником, откуда широкая публика черпает свои сведения об Α., способствовала распространению неверных представлений о трагической фигуре еврейского вольнодумца 17 века. Драма Гуцкова вдохновила двух русских композиторов; на этот сюжет написаны: пятиактная опера А. Серова и четырехактная опера A. C. Фаминцына (1883). Один эпизод драмы послужил сюжетом для картины С. Гиршберга «Уриель Акоста и Спиноза». В 1847 г. появилась монография Германа Иеллинека (см.) «Uriel Acosta’s Leben und Wirken», написанная, по заявлению автора, с целью исправления «выдумок Гуцкова об Акосте». Монография эта является страстной апологией Α.; автор проявляет по отношению к иудаизму еще больше нетерпимости, чем сам А. В идеализированном же виде А. изображен Зангвилем в его «Dreamers of the ghetto» («Мечтатели гетто»). — Ср.: Limborch, De veritate religionis christianae etc., ed. 1687, 342—54; Wolf, Biblioth. Hebr., III, 1115—16 (краткое содержание книги да Сильвы, ставшей библиогр. редкостью); Bayle, Dict. historique et critique, I, 67; Barbosa Machado, Bibliotheca Lusitana, II, 311—311; Whiston, The Remarkahle Life of Uriel Acosta, an Eminent Free-thinker, London, 1740; Peignot, Dict. critique des principaux livres condamnés au feu, etc., II, 208, Paris, 1806; Grätz, Geschichte d. Juden, X, 132 sqq.; Van der Aa, Biographich. Woordenboek der Nederlanden, s. v.; H. Jellinek, Acosta’s Leben etc., Zerbst, 1847; J. E., I, 167—8; Perles, Eine neu erschlossene Quelle über Uriel Acosta (Monatsschrift, 1877, p. 193—213); Güdemann, Bemerkungen und Ergänzungen (ibid., 327—29); Kayserling, Biblioteca espanola-portugueza-judaica, стр. 40 и 102 (Strassburg, 1890).
С. Цинберг.5.