Ам-гаарец, עם הארץ (буквально — «народ земли») — выражение, употребляемое в разговорном еврейском языке для обозначения неуча, невежды, особенно в области еврейской письменности и знания религиозных законов. В этом же смысле оно иногда употреблялось и в талмудическую эпоху; напр. Гиллелю, сыну редактора Мишны, приписывается изречение: «Не может А.-Г. быть благочестивым» (Абот, II 5), т. е. человек, не знающий всех предписаний закона, не может их точно исполнять. В этом смысле следует понимать также известный афоризм: «незаконнорожденный, но ученый, имеет преимущество перед первосвященником ам-гаарецом», ממזר תלמיד חכם קודם לכהן גדול עם הארץ (Гориот, 13а). Очевидно, здесь слово А.-Г. употреблено не в смысле земледельца или вообще человека из простонародья; первосвященники ведь принадлежали к высшему слою еврейского народа, к родовой его аристократии. — Слово А.-Г. в разное время имело различное значение, а в эпоху так наз. второго храма присвоено было народной массе в деревнях Палестины в отличие от более ученых городских жителей. Презрительная кличка А.-Г. сыграла очень роковую роль в истории еврейского народа. Выражение А.-Г., так часто встречающееся в Библии, сначала ничего презрительного в себе не заключало. В единственном числе сочетание этих двух слов означало всегда «народ страны», о которой в каждом данном случае шла речь, и применялось одинаково как к евреям (напр. II Цар., 11, 18), так и к другим народам (напр. Быт., 4, 16). Во множественном числе выражения עמי הארץ (народы земли) и עמי הארצות (народы земель) — относились исключительно к другим народам в противоположность евреям, первоначально без всякого обидного в каком-либо отношении смысла. Однако начиная со времен Эзры и Нехемии «народы земель» приняло некоторый обидный оттенок в смысле необходимости для евреев воздерживаться от всякого общения с ними, остерегаться их «нечистоты», в особенности не вступать с ними в родственные связи. Многие отождествляют выражение А.-Г. (II кн. Цар., 24, 14), встречающееся у Эзры и Нехемии, с термином דלת עם הארץ, т. е. с той «бедной частью народа земли», которую Навуходоносор решил оставить в Иудее после уведения лучших граждан в Вавилонию. Историки, которые придерживаются подобного мнения, полагают, что именно от этого бедного класса «народа земли», или от этих, как они их называют, «полуевреев» Эзра и предписал вернувшимся из Вавилонии полную изоляцию (J. E., I, 484). Но это мнение должно быть отвергнуто по следующим соображениям: 1) термин «народы земель» в множествен. числе неприменим к одному народу одной земли; 2) все оставшиеся в Иудее жители, в том числе и пророк Иеремия, были уведены после убийства Гедалии в Египет (Иерем., 41, 42, 43); 3) если даже допустить, что некоторая часть народа осталась в Иудее, то трудно предположить, чтобы она не слилась с теми, которые 80 лет раньше вернулись туда вместе с Зерубабелем. Что национальное чувство было живо у оставшихся, видно из того, что некоторые жители пограничных с Иудеей городов обратились к вернувшимся священникам и пророкам с вопросом, следует ли им ввиду возрождения Иерусалима продолжать соблюдение постов и траура, установленных в память разрушения святого града, причем пророк Захария объявил всему «народу земли» (А.-Г. в единств. числе), что «отныне посты эти отменены» (Захария, 7, 8). При всем своем ригоризме Эзра навряд ли приравнял бы их к «народам» окружающих земель относительно запрета брачных с ними союзов. Нет сомнения, что под названием «Амме га-ароцот» надо понимать только враждебные иудеям племена окрестных земель: аммонитян, моавитян, а также идумеев, поселившихся в южной части Иудеи. Надо думать, что название А.-Г. в смысле «неуча» вошло в употребление лишь во времена Хасмонеев: Иоанн Гиркан, завоевав соседнюю Идумею, заставил ее жителей поголовно принять еврейство («Иуд. война», I, 2, § 6); то же самое сделал сын его Аристобул с завоеванной Итуреею; таким же образом поступали, вероятно, с языческим населением всех присоединенных к Иудее городов («Древности», XI, 11, § 3). Нет сомнения, что еврейская религия, подчиняя своим ритуалам все стороны повседневной жизни, обладает могущественными ассимилирующими свойствами и потому все эти вольные или невольные прозелиты из «народов земли» (amme-haarez) вскоре превратились в настоящих правоверных евреев. Но законы ритуальной чистоты, которые составляли в то время главное содержание религиозной практики евреев, были слишком сложны и запутанны для того, чтобы «народы земли» легко могли освоиться с ними. При всей своей добросовестности в исполнении всех обрядов новой религии им вначале трудно было сравниться в этом отношении с коренными евреями, у которых привычка жить по закону выработалась веками и вошла, так сказать, в плоть и кровь. В том виде, в каком указанные законы изложены в кн. Левит, они крайне тягостны, а в сложной городской жизни почти невыполнимы; но по простоте своей они, по крайней мере, доступны изучению, тем более, что Пятикнижие было в то время достаточно популярно в народе. Однако хасидеи времен первых Хасмонеев прибавили целый ряд новых, весьма запутанных правил, изучение которых шло устно в специальных школах так назыв. книжников (סופרים). Эти правила «народы земли» не могли исполнять, и не по недостатку усердия, а просто по незнанию. Таким образом, слово «народы земли» стало синонимом людей неученых, незнакомых со школьными учениями; а от прозелитов оно перешло и на коренных евреев-неучей, приняв форму единственного числа «ам-гаарец» для каждого отдельного невежды (Л. Каценельсон, «Саддукеи и фарисеи», «Восход», 1898; ср. также Geiger, Urschrift, 151). Не следует, однако, представлять себе, как это делают многие библейские комментаторы, а за ними и историки, будто простонародье, «амме-гаарец», вовсе не соблюдало ритуальной чистоты (Маймонид, Комментарий к Мишне, Тагарот, VIII, 1) и что это служило причиной недоверия к нему со стороны высших классов. Это неверно. В Мишне имеются прямые указания на то, что простонародье не только во время годовых праздников (Мишна, Хагига, III, 6), когда все стекались в Иерусалим, но и в остальное время года по мере сил и возможности добросовестно соблюдало эти законы. В Мишне (Агалот, V, 2—9) приводится галахическое разногласие между школами Гиллеля и Шаммая по вопросу о распространении так назыв. «шатерной нечистоты», טומאת אוהל, на верхний этаж при нахождении источника трупной нечистоты в нижнем этаже дома. В целом ряде случаев шаммаиты установили, а гиллелиты должны были с ними согласиться, что люди и вещи в верхнем этаже подвергаются высшей степени нечистоты, семидневной, между тем как пищевые продукты, к которым эти люди прикасались, остаются чистыми. Когда р. Иошуа бен-Хананья (жил в конце I и начале II века христианской эры) обратился за разъяснением этого парадокса к одному из учеников шаммаитской школы, тот объяснил ему, что все эти правила были изданы к руководству для «амме-гаарец», а отнюдь не для фарисеев, и между прочими аргументами привел также тот, что «амме-гаарец вовсе не считают своих вещей нечистыми, напротив, они убеждены, что соблюдают правила чистоты строже, чем сами фарисеи» (Тосефта Агалот, V), которые придумали целый ряд фикций для смягчения строгости этих правил. В вышецитированной работе («Восход», 1898) автор доказал ошибочность общепринятого мнения (которое разделяет также D-r Büchler в своей книге «Der galiläische Amhaarez des II Jahrhunderts», 1907), будто законы ритуальной чистоты были обязательны только для священников и что для мирян они были обязательны лишь при употреблении сакральной пищи. Из многочисленных соображений, опровергающих этот взгляд, достаточно привести два: 1) из Мишны (Махширин, I, 6) видно, что жители Иерусалима строго соблюдали данные законы даже во время последней осады, несмотря на свирепствовавший тогда голод; 2) евангелист Иоанн рассказывает (IV, 9), что, когда Иисус, встретив у колодца самарянку, попросил у нее напиться, та сказала ему: «Как это ты, иудей, можешь пить из сосуда самарянки?». Очевидно, в то время было уже общеизвестно, что никакой иудей, к какой бы секте и к какому бы классу он ни принадлежал, не может пить из посуды иноверца, которая а priori должна считаться ритуально-нечистой. Женщина, очевидно, еще не знала о новом и смелом для того времени учении Иисуса, что все, что входит в уста, — чисто и лишь то, что выходит из уст, может быть нечистым (Матв., XV, 11), т. е. об учении, которое представляло единственную радикальную реформу в законодательстве Моисея.
Законы ритуальной чистоты хотя и соблюдались всем народом, не имели, однако, характера фактора объединяющего, а напротив — разъединяющего. В силу разных отягощений этих законов, введенных древними хасидеями, и облегчений, установленных фарисеями в силу целой массы наслоений, чисто партийных и далеко не общепризнанных, народ раскололся на группы, друг друга чуждавшиеся в житейском обиходе. Вместо того чтобы изолировать евреев от других народов, что составляло цель Моисея при издании его законов (Левит, 20, 26), они стали изолировать одну часть народа от другой. Одно весьма древнее изречение гласит: «Платье А.-Г. является источником нечистоты, מדרם, для фарисея, платье фарисея — источником нечистоты для употребляющих сакральный хлеб, תרומה, т. е. для священников, а платье последних — источником нечистоты для едящих жертвенное мясо». В силу этого изречения фарисей не мог обедать, или выпить кружку воды, или даже просто присесть в доме А.-Γ.; саддукей и вообще священник, употреблявший сакральный хлеб, должен был воздерживаться от всего этого у фарисея; но и фарисеи, в свою очередь, должны были остерегаться общения со священниками-саддукеями. так как последние признавали только букву Моисеева закона и отвергали все, что получено путем традиции от древних книжников (соферимов), чем особенно дорожили фарисеи. О ессеях уже и говорить нечего: их щепетильность в соблюдении указанных законов была доведена до таких пределов, что им невозможно было оставаться среди городского общества и они вынуждены были удалиться в пустыню. Даже изгнанный за какой-нибудь проступок из секты в силу данной им клятвы ессей предпочитал умереть с голода, чем съесть что-нибудь у не принадлежащего к его секте еврея («Иуд. война», II, 8, § 8). Только во время больших праздников, когда всем стекавшимся в Иерусалим евреям приходилось есть сакральное мясо, все перегородки между классами отпадали, временно воцарялось доверие одного класса к другому и евреи объединялись в один народ, по крайней мере, до конца праздника. С другой стороны, не следует, однако, преувеличивать значение этого факта и утверждать вместе с Монтефиоре и Колером (см. J. E., I, Am-Haarez), что отчужденность фарисеев от народной массы направила последнюю в объятия новой религии. Это мнение, которое высказано было независимо от Монтефиоре автором настоящей статьи в упомянутой выше работе его в 1898 г., должно считаться ошибочным. Глубокой вражды между фарисеями и народной массой никогда за время второго храма не было. Флавий Иосиф многократно подчеркивает тот факт, что народная масса глубоко уважала фарисеев как защитников демократического принципа и в борьбе их против Хасмонеев с полною готовностью проливала за них свою кровь («Древности», XIII, 10, § 6, а также XVIII, 1, § 3). Народная масса, по-видимому, вовсе не считала обидной для себя отчужденность от нее фарисеев в еде и питье, тем более, что подобная же отчужденность господствовала между разными группами высшего класса; это было в порядке вещей, и ничье самолюбие этим не оскорблялось. — Однако существовала среди А.-Г. особая немногочисленная группа людей, которые, кроме отчужденности, пользовались также и глубоким презрением в народе. Это были так называемые мытари, גבאין, или агенты римского фиска (М. Тагарот, VII, 6). В силу постоянных сношений с язычниками они решительно не имели возможности соблюдать ритуальную чистоту. Их-то евреи вдвойне ненавидели — и как представителей ненавистного Рима, и как религиозных отщепенцев, и из них-то, главным образом, рекрутировались первые адепты нового учения, которое сумело приласкать вместе с другими страждущими и этих отверженных.
В Мишне и родственных ей сборниках очень часто встречается рядом с А.-Г. и (как нечто противоположное ему) название «хабер», חבר. Некоторые комментаторы Талмуда и за ними большинство новейших историков полагают, что названия «хабер» и «фарисей» тождественны, даже синонимы (Маймонид, Jad ha-Chas.; Aboth, 13, 1; Tifereth Israel к Хагиг., II, 7; Weiss, Dor, I, 109; Schürer, Gesch., 3 Aufl., II, 399). Это неверно! Справедливо утверждает Бюхлер, что хаберы появились тогда, когда фарисеев уже не было, хотя Бюхлер затрудняется сказать что-либо определенное об их происхождении (Der galilälische Amhaarez и т. д.). Слово «хабер» буквально означает товарища или члена товарищества — «хабура», חבורה. В упомянутой уже выше работе «Фарисеи и саддукеи» автор настоящей статьи доказал, что хотя Мишна в общем представляет продолжение и дальнейшее развитие учения фарисеев, однако в нее вошло очень много чисто ессейских элементов. Это произошло следующим образам. Из трех еврейских партий саддукейская, как состоявшая из представителей правящего класса и священнослужителей при храме, еще во время революции потеряла значение, а с падением Иерусалима и разрушением храма исчезла окончательно. Секта ессеев к тому времени раскололась на две партии; одна часть пристала к новому религиозному течению, и от нее-то первобытная христианская община получила свою ессейскую окраску; другая часть, у которой живо было национальное чувство, не могла оставаться равнодушной к гибели народа и, присоединившись, по словам Флавия, к восставшим, храбро сражалась в их рядах за независимость родины. После разгрома Иерусалима остатки этой партии слились с родственной ей по духу партией фарисеев, главною целью которых и раньше было культивирование закона. Слившись с фарисеями, ессеи внесли в их среду значительную часть своего нравственного и бытового багажа. Ессеи раньше жили замкнутыми товариществами; они стали устраивать и теперь такие же товарищества или кружки, но уже не на основах коммунизма, чуждого духу еврейского народа, а для целей исключительно религиозных. Не только бывшие ессеи, в мистике которых законы ритуальной чистоты играли очень важную роль, но и многие из последователей фарисеев, раньше стремившихся к ослаблению строгости этого института, стали теперь с особенной тщательностью соблюдать законы ввиду отрицательного отношения к ним христианствующих евреев. Однако бывшие ессеи внесли в данный институт и те наслоения, которые развились у них во время их изолированной жизни. Целый ряд новых форм нечистоты, со специальной терминологией, этимологически часто непонятной, введен был ессеями в академический обиход; таковы, напр., термины היסט (нечистота отрыжки), מדף (навеянная нечистота), אכן מסמא (нечистота, проникающая через каменную глыбу; см. Ритуальная чистота). Соблюдение этих особенных форм нечистоты, собственно, и отличало хабера от ам-гаареца, и только относительно этих форм хаберы не доверяли ам-гаарецам (Мишна, Тагарот, X, 1; Тосеф. Тагар., IX, 4). Кроме этих наслоений в ритуальной чистоте, члены кружков соблюдали еще разные правила относительно очищения употребляемых в пищу продуктов от установленных Моисеевым законом налогов в пользу священников и левитов, налогов, которые в то время народом уже почти не уплачивались. По точному смыслу закона, на все продукты земли ежегодно налагалось три налога натурою: 1) Терума, תרומה (вознесение), в пользу священников; она считалась сакральной и несвященнику запрещалось употреблять ее в пищу. Если же не было священника или она стала ритуально нечистой, она должна была быть сожигаема. Величина этой повинности не определена законом; обыкновенно она принимается в 2% всего урожая, но, по учению фарисеев, одно пшеничное зерно освобождает целую скирду, חטה אחת פוטרת כל הכרי (Хулин, 137б); относительно терумы всякий А.-Г. пользовался полным доверием. 2) Первая десятина, מעשר ראשון, не сакральная, в пользу левитов, которые в свою очередь должны были из нее выделять десятую часть полученных продуктов в пользу священников, תרומת מעשר; эта десятина считается уже сакральной. Во время второго храма священники-саддукеи и представители династии Хасмонеев с большой жестокостью взыскивали в свою пользу всю эту десятину, которая и служила главным источником их богатства; фарисеи, однако, придумали целый ряд способов, посредством которых им легко можно было освободиться от этой повинности. 3) Вторая десятина, מעשר שני; каждый хозяин обязан был отложить 10-ю часть всех своих продуктов в натуре или заменить ее деньгами, чтобы прожить на них хоть раз в три года некоторое время в Иерусалиме. По учению фарисеев, строгой оценки при замене продуктов деньгами не требуется. Продукты в 100 динаров можно выкупить одной перутой (копейкой), которую после разрушения храма полагалось бросать в море. 4) Вторая десятина каждый третий год заменялась десятиной в пользу бедных, מעשר עני; это, конечно, была самая полезная десятина, но о ней в правилах о хаберах ничего не говорится. Из сказанного ясно, что все приведенные правила хаберов об уплате разных десятин никакого практического значения не имели, так как ни левитам, ни священникам почти ничего из этих десятин не доставалось. Это были чистые фикции, которыми «хаберы» (члены кружков) ловко усыпляли свою религиозную совесть, что они-де продолжают исполнять все законы Моисея, хотя последние в реальном их значении были уже более не применимы к новым условиям жизни. Из обширной и сложной казуистики этого вопроса приведем один пример, иллюстрирующий фиктивный характер данных правил и, кстати, доказывающий, что эти правила нисколько не мешали трапезному общению хабера с А.-Г. «Если хабер находится в гостях у А.-Г. и ему предложат кружку вина, то он должен мысленно сказать: десятую часть этого вина, на дне кружки, я теперь определяю в первую десятину, десятая часть этой последней, на самом дне кружки, пусть будет «терумат маасер», а то, что у меня во рту, пусть будет второй десятиной, которую я обменяю на деньги, лежащие у меня в кармане. Затем он выпивает всю кружку, за исключением сотой ее части (которую выливает на землю? — Мишна Демай, XII, 2). Все эти и подобные им правила в совокупности носили общее название דברי חבירת — «кружковые установления»; они соблюдались только членами полуессейских кружков; весь же народ, в том числе и люди ученые, не принадлежавшие к кружкам, игнорировали их. В кружки принимались и неученые, А.-Г., но одна ученость еще не давала человеку право на название «хабера». Это видно из следующих определений: 1) «Кто желает принять на себя кружковые установления (Dibre Chaberuth), должен это сделать в присутствии трех хаберов, и даже ученый, תלמיד חכם, обязан это сделать в присутствии трех «хаберов» (Бехорот, 30а; Toc. Демай, II, 13); 2) «Ам-гаарец», принявший на себя кружковые обязательства и оказавшийся в подозрении относительно одного какого-нибудь пункта, лишается доверия уже во всех остальных пунктах; так говорит р. Меир; другие же говорят: он содержится в подозрении только относительно одного этого пункта» (Бехорот, 30б; Газ., II, 3). Мы видим, след., что для вступления в круг «хаберов» никакого ценза не требовалось: A.-Г. и даже раб его (там же, 16) мог стать хабером, а, с другой стороны, самый ученый еврей не считался хабером, пока он не дал торжественного обещания в присутствии трех хаберов, что он точно будет исполнять все требования указанного ордена. Следовательно, вся обширная казуистика в трактатах «Демай» и «Тагарот» об отношениях хаберов к А.-Г. ничего общего не имеет с антагонизмом, существовавшим будто бы между ученым классом населения и простым народом, если даже раб из язычников мог стать хабером. И напрасно д-р Бюхлер, желая очистить древних законоучителей от упрека в высокомерном отношении к простонародью, старается доказать, что все постановления об А.-Г. в Мишне и Тосефте относятся к периоду после Адриана, что речь идет исключительно о галилейских А.-Г. священниках, не всегда исполнявших законы, а ритуальной чистоты вовсе не соблюдавших, и что речь идет о сакральном хлебе (терума и хала), относительно которого требуется строгое соблюдение данных законов. Все это неверно. В Тосефте (Тагарот,VIII, 7) приводится казуистический спор по затронутому вопросу между шаммаитами и гиллелитами, а эти школы существовали не в Галилее, а в Иудее, притом раньше периода Адриана. Затем, д-р Бюхлер исходит из того положения, что законы ритуальной чистоты были обязательны только для священников и лишь при употреблении сакральной пищи, что, как было указано выше, абсолютно неверно. Но не прав и Монтефиоре, утверждая, что «амме-гаарец представляли реакцию против обременительности аграрных повинностей и законов о чистоте» (Lectures, 497, 502). Против обременительности аграрных повинностей и особенно против способов их взимания неоднократно протестовали сами фарисеи и — надо отдать им справедливость — много сделали для того, чтобы облегчить народу эти повинности, напр. известным постановлением о «вознесении», תרומה, что одно пшеничное зерно освобождает от повинности целую скирду, חיטה אחת פוטרת את כל הכרי. Но навряд ли могли вызвать оппозицию все те мелочные, чисто фиктивные требования, от которых никто никаких убытков не терпел. Из всего сказанного видно, что название А.-Г. в разное время имело разное значение, которое, однако, ничего обидного в себе не заключало. В агадической части Талмуда, правда, приводится очень много изречений, весьма нелестных для А.-Г. (в смысле невежды), и действительно указывается на некоторый антагонизм, существовавший тогда между ученым классом и народной массой. Все эти изречения относятся к периоду после разрушения Иерусалима и в особенности после гонений Адриана. Примеры: «Ни одно бедствие не постигло Израиля без того, чтобы в нем не повинны были А.-Г.» (Баба Батра, 8а). «Сильнее ненависть, которую питают А.-Г. к ученым, чем ненависть язычников к Израилю, а ненависть их жен еще сильнее» (Beresch. r., L). — «Кто ведает свою дочь замуж за А.-Г., тот как бы бросает ее, связанную, к ногам льва» (Песах., 49б). Рабби Акиба говорит о себе: «Когда я был А.-Г., я бывало, говорил: Если бы мне попался ученый, я укусил бы его, как осел» (там же). — Были и весьма обидные советы относительно А.-Г.; напр. «Шесть вещей сказано про Α.-Γ.: им не поручают быть свидетелями, их не приглашают в свидетели, не открывают им тайны, их не назначают опекунами над сиротами или попечителями благотворительных касс и не берут их себе в попутчики во время путешествия» (там же). Все это объясняется известной манерой агадистов к преувеличениям с целью пробудить в народе интерес к изучению Торы; ни один еврейский суд не решился бы отвергнуть свидетельские показания А.-Г. только потому, что свидетель человек неученый (Хаг., 22а). В агадической литературе нет недостатка также и в благоприятных для А.-Г. изречениях. Когда рабби Элеазар, толкуя один стих Св. Писания, сделал из него вывод, что только тот, кто при жизни пользовался светом Торы, благодаря этому свету воскреснет из мертвых, но что А.-Г. не будут удостоены воскресения, то его учитель, р. Иоханан, заметил ему: «Неприятно должно быть их Творцу, что ты так их судишь». Р. Элеазар, видя страдание на лице своего собеседника, стал его успокаивать: «Учитель, я нашел для них выход; ибо сказано: A вы, прилепившиеся к Господу, Богу вашему, живы все (Второз., 4, 4) — разве можно прилепиться к Богу? Но это надо понимать так: если А.-Г. выдает свою дочь замуж за ученого, если он дает заработок ученому или своим достоянием доставляет удовольствие ученому, то это ему засчитывается, как будто бы он присоединился к Богу» (Кетуб., III 5). Маймонид говорит: «Запрещается человеку (стоящему во главе общины) высокомерно относиться к членам общины, хотя бы они были А.-Г.; и хотя они неучи и низки, они все-таки потомки Авраама, Исаака и Якова, Божье воинство, выведенное им из Египта…» (Jad ha-Chasaka, Sanhedrin, XXV, 2). — В виде курьеза прибавим, что известный антисемит Ролинг в своем «Der Talmudjude» толкует слово А.-Г. в смысле «народ земли», т. е. «христиане», отнеся к последним все обидные для А.-Г. изречения Талмуда. Едва ли это толкование нуждается в опровержении. Достаточно перевести изречение ממזר תלמיד חכם קודם לכהן גדול עם הארץ в духе Ролинга: «Незаконнорожденный, но ученый имеет преимущество перед первосвященником-иноверцем», чтобы обнаружить всю нелепость этого толкования. — Ср.: Geiger, Urschrift, 155; Hamburger, Realencycloped., II, 54—56; Rosenthal, Vier apocryphische Bücher aus der Zeit u. Schule R. Akibas, 1885, 25—29; A. Montefiore, Hibbert lectures. 1892, 495—502; Schürer, Geschichte, 3. Aufl., II, 400; Acten u. Gutachten im Prozesse Rohling contra Bloch, 1890, 284—285 и 345—359; Л. Каценельсон, «Институт ритуальной чистоты у древних евреев»; ряд статей в книжках «Восхода» за 1897 год: «Саддукеи и фарисеи», ряд статей, «Восход» за 1898 г.; Dr. Büchler, Der Galiläische Amhaarez, Wien, 1907.