Страница:Андерсен-Ганзен 1.pdf/42

рику-поэту было такъ уютно и тепло возлѣ печки, гдѣ ярко горѣлъ огонекъ и, весело шипя, пеклись яблоки.

— Плохо бѣднякамъ въ такую погоду; нитки сухой на тѣлѣ не останется!—сказалъ онъ.

Онъ былъ очень добрый.

— Впустите, впустите меня! Я озябъ и весь промокъ!— закричалъ за дверями ребенокъ.

Онъ плакалъ и стучалъ въ дверь, а дождь такъ и лилъ, вѣтеръ такъ и бился въ окошки.

— Бѣдняжка!—сказалъ старикъ-поэтъ и пошелъ отворять двери.

За дверями стоялъ маленькій мальчикъ, совсѣмъ голенькій. Съ его длинныхъ золотистыхъ волосъ бѣжала вода; онъ дрожалъ отъ холода; если бы его не впустили, онъ бы, навѣрно, не вынесъ такой непогоды.

— Бѣдняжка!—сказалъ старикъ-поэтъ и взялъ его за руку.—Пойдемъ ко мнѣ, я обогрѣю тебя, дамъ тебѣ винца и яблоко; ты такой хорошенькій мальчуганъ!

Онъ и въ самомъ дѣлѣ былъ прехорошенькій. Глазенки у него блестѣли, какъ звѣздочки, а мокрые золотистые волосы вились кудрями,—ну, совсѣмъ ангелочекъ! Только онъ весь посинѣлъ отъ холода и дрожалъ, какъ осиновый листъ. Въ рукахъ у него былъ чудесный лукъ; бѣда только, онъ весь испортился отъ дождя; краски на стрѣлахъ совсѣмъ полиняли.

Старикъ-поэтъ усѣлся къ печкѣ, взялъ малютку на колѣни, выжалъ его мокрые волосы, согрѣлъ рученки въ своихъ рукахъ и вскипятилъ ему сладкаго вина. Мальчикъ оправился, щечки у него зарумянились, онъ спрыгнулъ на полъ и сталъ плясать вокругъ старика-поэта.

— Ишь, ты, какой веселый мальчуганъ!—сказалъ старикъ-поэтъ.—А какъ тебя зовутъ?

— Амуръ!—отвѣчалъ мальчикъ.—Ты развѣ не знаешь меня? Вотъ и лукъ мой! Я умѣю стрѣлять! Посмотри, погода разгулялась, мѣсяцъ свѣтитъ!

— А лукъ-то твой испортился!—сказалъ старикъ-поэтъ.

— Вотъ было бы горе!—сказалъ мальчуганъ, взялъ лукъ и сталъ его осматривать.—Онъ совсѣмъ высохъ, и ему ничего не сдѣлалось! Тетива натянута, какъ слѣдуетъ! Сейчасъ попробую.

И онъ натянулъ лукъ, положилъ стрѣлу, прицѣлился и выстрѣлилъ старику-поэту прямо въ сердце!

Тот же текст в современной орфографии

рику-поэту было так уютно и тепло возле печки, где ярко горел огонёк и, весело шипя, пеклись яблоки.

— Плохо беднякам в такую погоду; нитки сухой на теле не останется! — сказал он.

Он был очень добрый.

— Впустите, впустите меня! Я озяб и весь промок! — закричал за дверями ребёнок.

Он плакал и стучал в дверь, а дождь так и лил, ветер так и бился в окошки.

— Бедняжка! — сказал старик-поэт и пошёл отворять двери.

За дверями стоял маленький мальчик, совсем голенький. С его длинных золотистых волос бежала вода; он дрожал от холода; если бы его не впустили, он бы, наверно, не вынес такой непогоды.

— Бедняжка! — сказал старик-поэт и взял его за руку. — Пойдем ко мне, я обогрею тебя, дам тебе винца и яблоко; ты такой хорошенький мальчуган!

Он и в самом деле был прехорошенький. Глазёнки у него блестели, как звёздочки, а мокрые золотистые волосы вились кудрями, — ну, совсем ангелочек! Только он весь посинел от холода и дрожал, как осиновый лист. В руках у него был чудесный лук; беда только, он весь испортился от дождя; краски на стрелах совсем полиняли.

Старик-поэт уселся к печке, взял малютку на колени, выжал его мокрые волосы, согрел ручонки в своих руках и вскипятил ему сладкого вина. Мальчик оправился, щёчки у него зарумянились, он спрыгнул на пол и стал плясать вокруг старика-поэта.

— Ишь, ты, какой весёлый мальчуган! — сказал старик-поэт. — А как тебя зовут?

— Амур! — отвечал мальчик. — Ты разве не знаешь меня? Вот и лук мой! Я умею стрелять! Посмотри, погода разгулялась, месяц светит!

— А лук-то твой испортился! — сказал старик-поэт.

— Вот было бы горе! — сказал мальчуган, взял лук и стал его осматривать. — Он совсем высох, и ему ничего не сделалось! Тетива натянута, как следует! Сейчас попробую.

И он натянул лук, положил стрелу, прицелился и выстрелил старику-поэту прямо в сердце!