Страница:Полное собрание сочинений Н. С. Лескова. Т. 18 (1903).pdf/60: различия между версиями

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
[досмотренная версия][досмотренная версия]
мНет описания правки
 
Статус страницыСтатус страницы
-
Вычитана
+
Проверена
Тело страницы (будет включаться):Тело страницы (будет включаться):
Строка 20: Строка 20:
Но они же не достоят здесь до полуночи, — их сменят, да и притом им ведь страшна не «не{{Акут}}жить», а серый человек, которого пора — в сумерках.
Но они же не достоят здесь до полуночи, — их сменят, да и притом им ведь страшна не «не{{Акут}}жить», а серый человек, которого пора — в сумерках.


Теперь и были самые густые сумерки: мертвец в гробу и вокруг самое жуткое безмолвие… На дворе с свирепым неистовством выл ветер, обдавая огромные окна целыми потоками мутного осеннего ливня, и гремел листами кровельных загибов: печные трубы гудели с перерывами, — точно они вздыхали или, как будто, в них что-то врывалось, задерживалось и снова еще сильнее напирало. Вс{{ё}} это не располагало ни к трезвости чувств, ни к спокойствию рассудка. Тяжесть всего этого впечатления еще более усиливалась для ребят, которые должны были стоять, храня м{{ё}}ртвое молчание: вс{{ё}} как-то путается; кровь, приливая к голове, ударялась им в виски и слышалось что-то в роде однообразной мельничной стукотни. Кто переживал подобные ощущения, тот знает эту странную и совершенно особенную стукотню крови, — точно мельница мелет, но мелет не зерно, а перемалывает самоё себя. Это скоро приводит человека в тягостное и раздражающее состояние, похожее на то, которое непривычные люди ощущают, опускаясь в т{{ё}}мную шахту к рудокопам, где обычный для нас дневной свет вдруг заменяется дымящейся плошкой… Выдерживать молчание становится невозможно, — хочется слышать хоть свой собственный голос, хочется куда-то сунуться, — что-то сделать самое безрассудное.
Теперь и были самые густые сумерки: мертвец в гробу и вокруг самое жуткое безмолвие… На дворе с свирепым неистовством выл ветер, обдавая огромные окна целыми потоками мутного осеннего ливня, и гремел листами кровельных загибов: печные трубы гудели с перерывами, — точно они вздыхали или, как будто, в них что-то врывалось, задерживалось и снова ещ{{ё}} сильнее напирало. Вс{{ё}} это не располагало ни к трезвости чувств, ни к спокойствию рассудка. Тяжесть всего этого впечатления ещ{{ё}} более усиливалась для ребят, которые должны были стоять, храня м{{ё}}ртвое молчание: вс{{ё}} как-то путается; кровь, приливая к голове, ударялась им в виски и слышалось что-то в роде однообразной мельничной стукотни. Кто переживал подобные ощущения, тот знает эту странную и совершенно особенную стукотню крови, — точно мельница мелет, но мелет не зерно, а перемалывает самоё себя. Это скоро приводит человека в тягостное и раздражающее состояние, похожее на то, которое непривычные люди ощущают, опускаясь в т{{ё}}мную шахту к рудокопам, где обычный для нас дневной свет вдруг заменяется дымящейся плошкой… Выдерживать молчание становится невозможно, — хочется слышать хоть свой собственный голос, хочется куда-то сунуться, — что-то сделать самое безрассудное.


{{c|ГЛАВА ВОСЬМАЯ.}}
{{c|ГЛАВА ВОСЬМАЯ.}}
Нижний колонтитул (не включается):Нижний колонтитул (не включается):
Строка 1: Строка 1:
<!-- -->
<!-- -->
<references /></div>
<references />

Текущая версия от 15:42, 15 марта 2018

Эта страница выверена


положеніе здѣсь становилось сиротливѣе, — точно ихъ привели сюда и замуровали съ мертвецомъ за какое-то оскорбленіе, котораго мертвый не позабылъ и не простилъ, а, напротивъ, встанетъ и непремѣнно отмститъ за него. И отмститъ страшно, по-мертвецки… Къ этому нуженъ только свой часъ, — удобный часъ полночи.

…«Когда поетъ пѣтухъ,
И не́жить мечется въ потемкахъ…»

Но они же не достоятъ здѣсь до полуночи, — ихъ смѣнятъ, да и притомъ имъ вѣдь страшна не «нѐжить», а сѣрый человѣкъ, котораго пора — въ сумеркахъ.

Теперь и были самыя густыя сумерки: мертвецъ въ гробу и вокругъ самое жуткое безмолвіе… На дворѣ съ свирѣпымъ неистовствомъ вылъ вѣтеръ, обдавая огромныя окна цѣлыми потоками мутнаго осенняго ливня, и гремѣлъ листами кровельныхъ загибовъ: печныя трубы гудѣли съ перерывами, — точно онѣ вздыхали или, какъ будто, въ нихъ что-то врывалось, задерживалось и снова еще сильнѣе напирало. Все это не располагало ни къ трезвости чувствъ, ни къ спокойствію разсудка. Тяжесть всего этого впечатлѣнія еще болѣе усиливалась для ребятъ, которые должны были стоять, храня мертвое молчаніе: все какъ-то путается; кровь, приливая къ головѣ, ударялась имъ въ виски и слышалось что-то въ родѣ однообразной мельничной стукотни. Кто переживалъ подобныя ощущенія, тотъ знаетъ эту странную и совершенно особенную стукотню крови, — точно мельница мелетъ, но мелетъ не зерно, а перемалываетъ самоё себя. Это скоро приводитъ человѣка въ тягостное и раздражающее состояніе, похожее на то, которое непривычные люди ощущаютъ, опускаясь въ темную шахту къ рудокопамъ, гдѣ обычный для насъ дневной свѣтъ вдругъ замѣняется дымящейся плошкой… Выдерживать молчаніе становится невозможно, — хочется слышать хоть свой собственный голосъ, хочется куда-то сунуться, — что-то сдѣлать самое безразсудное.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

Одинъ изъ четырехъ, стоявшихъ у гроба генерала, кадетовъ, именно К—динъ, переживая всѣ эти ощущенія, забылъ дисциплину и, стоя подъ ружьемъ, прошепталъ:

— Духи лѣзутъ къ намъ за папкинымъ носомъ.


Тот же текст в современной орфографии

положение здесь становилось сиротливее, — точно их привели сюда и замуровали с мертвецом за какое-то оскорбление, которого мертвый не позабыл и не простил, а, напротив, встанет и непременно отмстит за него. И отмстит страшно, по-мертвецки… К этому нужен только свой час, — удобный час полночи.

…«Когда поет петух,
И не́жить мечется в потемках…»

Но они же не достоят здесь до полуночи, — их сменят, да и притом им ведь страшна не «не́жить», а серый человек, которого пора — в сумерках.

Теперь и были самые густые сумерки: мертвец в гробу и вокруг самое жуткое безмолвие… На дворе с свирепым неистовством выл ветер, обдавая огромные окна целыми потоками мутного осеннего ливня, и гремел листами кровельных загибов: печные трубы гудели с перерывами, — точно они вздыхали или, как будто, в них что-то врывалось, задерживалось и снова еще сильнее напирало. Все это не располагало ни к трезвости чувств, ни к спокойствию рассудка. Тяжесть всего этого впечатления еще более усиливалась для ребят, которые должны были стоять, храня мертвое молчание: все как-то путается; кровь, приливая к голове, ударялась им в виски и слышалось что-то в роде однообразной мельничной стукотни. Кто переживал подобные ощущения, тот знает эту странную и совершенно особенную стукотню крови, — точно мельница мелет, но мелет не зерно, а перемалывает самоё себя. Это скоро приводит человека в тягостное и раздражающее состояние, похожее на то, которое непривычные люди ощущают, опускаясь в темную шахту к рудокопам, где обычный для нас дневной свет вдруг заменяется дымящейся плошкой… Выдерживать молчание становится невозможно, — хочется слышать хоть свой собственный голос, хочется куда-то сунуться, — что-то сделать самое безрассудное.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

Один из четырех, стоявших у гроба генерала, кадетов, именно К—дин, переживая все эти ощущения, забыл дисциплину и, стоя под ружьем, прошептал:

— Духи лезут к нам за папкиным носом.