Описание торжества в доме князя Потёмкина (Державин)

Описание торжества в доме князя Потёмкина по случаю взятия Измаила
автор Гавриил Романович Державин (1743—1816)

См. Стихотворения 1791. Дата создания: 1791. Источник: Сочинения под ред. Я. Грота. Т. 1. (1864)

Описание торжества в доме князя Потёмкина по случаю взятия Измаила^[1]

Пространное и великолепное здание, в котором было празднество, не из числа обыкновенных. Кто хочет иметь об нем понятие, прочти, каковы были загородные домы Помпея и Мецената. Наружность его не блистает ни резьбою, ни позолотою, ни другими какими пышными украшениями: древний изящный вкус — его достоинство; оно просто, но величественно. Возвышенная на столпах сень покрывает вход и составляет его преддверие. Торжественные врата с надписью: «Екатерине Великой», сооруженные из двух огромных гранитных и четырех яшмовых столпов, с позлащенными подножиями и надглавиями, ведут из притвора в кругловатый чертог, подобный афинскому одеуму[9].

Любопытство остановило бы здесь осмотреть печи из лазоревого камня, обширный купол, поддерживаемый осмью столпами, стены, представляющие отдаленные виды, освещенные мерцающим светом, который вдыхает некий священный ужас; но встречающаяся внезапно из осмнадцати столпов[10] сквозная преграда, отделяющая чертог сей от последующего за ним, поражает взор и удивляет. Наверху вкруг висящие хоры с перилами, которые обставлены драгоценными китайскими сосудами, и с двумя раззолоченными великими органами разделяют внимание и восторг усугубляют[11]. Что же увидишь, вступя во внутренность? При первом шаге представляется длинная овальная зала, или, лучше сказать, площадь, пять тысяч человек вместить в себя удобная и разделенная в длину в два ряда еще тридцатью шестью столпами[12]. Кажется, что исполинскими силами вмещена в ней вся природа. Сквозь оных столпов виден обширный сад и возвышенные на немалом пространстве здания. С первого взгляда усомнишься и помыслишь, что сие есть действие очарования, или, по крайней мере, живописи и оптики; но, приступив ближе, увидишь живые лавры, мирты и другие благорастворенных климатов древа, не токмо растущие, но иные цветами, а другие плодами обремененные. Под мирною тению их, инде как бархат, стелется дерн зеленый; там цветы пестреют, здесь излучистые песчаные дороги пролегают, возвышаются холмы, ниспускаются долины, протягиваются просеки, блистают стеклянные водоемы. Везде царствует весна, и искусство спорит с прелестями природы. Плавает дух в удовольствии. Но едва успеешь насладиться издали зрением вертограда, нечувствительно приходишь к возвышенному на степенях сквозному алтарю, окруженному еще осмью столпами, кои поддерживают свод его. Вокруг оного утверждены на подставках яшмовые чаши, а сверху висят лампады и цветочные цепи и венцы; посреди же столпов на порфировом подножии с златою надписью[13] блистает изсеченный из чистого мрамора образ божества, щедротою которого воздвигнут дом сей[14]. Единое воззрение на него рождает благоговение и воспламеняет душу к делам безсмертным. Сколько людей великих, смотря на него, из почтения или из любочестия прольют слезы! Но, может быть, для того, что не легко достигнуть подобного обожания и славы, алтарь сей окружен лабиринтом. По извивающимся и отененным тропам его, между древесными ветвями, показываются жертвенники благодарности и усердия, истуканы славных в древности мужей, из мрамора и из других редких веществ сосуды, на подножиях возвышенные. На зеленом лугу, позади алтаря, стоит высокая алмазовидная, обделанная в злато, пирамида. Она украшена висящими гранеными цепочками и венцами, из разных цветно-прозрачных каменьев составленными.. Верх ея, из каменьев же, увенчан лучезарным именеме Екатерины II. Сим блестящим памятником хозяин хотел, кажется, изобразить твердость и сияние вечной славы своея благотворительницы. Лучи солнечные, сквозь стен, или забрал стеклянных, ударяя в него, отражаются, и, преломляясь несколько крат в телах столь же прозрачных, такое производят радужное сверкание, которого описать не можно. Иногда в самых мрачных тенях мелькают пурпуровые и златые зари. Нельзя лучше представить добродетель, разливающую всюду свое сияние. За обелиском, в самой глубине вертограда, зеркальная пещера. Внутри оной водный кладезь и купель резная из паросского мрамора, выше роста человеческого[15]. Такие же две стоят по концам залы пред двумя возвышениями, из коих на одном помещается многочисленный хор музыки, а на другом избраннейшая беседа. Для прочих гостей устроены между столпов ложи. Везде виден вкус и великолепие; везде торжествует природа и художество; везде блистает граненый кристалл, белый мрамор и зеленый цвет, толико глазам приятный. По приличности висят цветочные вязи и венцы, а по надобности лампады и фонари. Невероятной величины зеркала! Все они инде предметы усугубляют, инде увеличивают, а инде удаляют и умаляют. Притом сладкогласное пение птиц, приятное благовоние ароматов, соделывая сие жилище некоею новою поднебесностию или волшебною страною, заставляют каждого в восторге самого себя вопрошать: не се ли Эдем? — Кроме торжественных врат, еще четырьмя большими дверями проходят из сего чертога, однеми во внешний сад, а другими в прочие покои. Хотя по множеству оных, пространству и богатым приборам, приличным более роскоши, нежели земному раю, забудешь красоты его, воображая их в единой токмо блаженной природе; однако в изумлении своем чаешь быть в цветущей Греции, где одеум, лицея, стадии, экседры и театры из разных городов и мест собрались и в одном сем здании воскресли. Там отделено довольное пространство, где мужественная юность может упражняться в военных телодвижениях и прочих гимнастических играх; здесь любящие музыку, пение и пляску найдут себе место для увеселения. Там пленяющиеся живописью могут заниматься творениями Рафаэля, Гвидо-Рени и иных славнейших художников всея Италии; здесь эстампы с оных взоры привлекают. Там азиятской пышности мягкие софы и диваны манят к сладкой неге; здесь европейские драгоценные ковры и ткани внимание на себя обращают. Там уединенные покои тишиною своею призывают в себя людей государственных беседовать о делах, им порученных; здесь обсаженная древами прямовидность представляет гульбище, где бы и Платон с удовольствием мог собирать академию и преподавать свою философию. Словом, для всякого возраста, пола и состояния находятся чертоги, в которых, по склонностям каждого, с приятностию время препроводить можно. Везде достаточная и пристойная услуга, редкая утварь, всего обилие; и если бы какой властелин всемощного Рима, преклоня под руку свою вселенную, пожелал торжествовать звуки своего оружия или отплатить угощения своим согражданам: то не мог бы для празднества своего создать большего дома или лучшего великолепия представить. Казалось, что все богатство Азии и все искусство Европы совокуплено там было к украшению храма торжеств Великой Екатерины. Едва ли есть ныне где такой властитель, которому бы толь обширное здание жилищем служило.

Великолепные чертоги
На столько разстоят локтях,
Что глас в трубы, в ловецки роги
Едва в их слышится концах.
Над возвышенными стенами,
Как небо, наклонился свод;
Между огромными столпами
Отворен в них к утехам вход[16].

Если дом по сему описанию заслуживает внимание, то празднество, бывшее в нем, еще более[17].

По всеподданнейшему от хозяина прошению великой государыни и их высочеств и по нарочному зву знатного обоего пола дворянства, к 6-ти часам по полудни все собралися. Все были в маскарадном платье. Хотя от множества карет заперлись улицы, но в доме такой был простор, что можно бы, без сомнения, пригласить такое же или еще большее число гостей. Наконец прибыл двор. В самое то время, на устроенном нарочно против дома амфитеатре, украшенном зеленью, взыграли трубы, и открылся пир для народа. Представлены были в дар ему разного рода одежды, всякое съестное и сладкие напитки. Повсюду раздавалось восклицание в честь и славу всемилостивейшей обладательницы: простосердечное ура наполняло воздух. Самая лучшая похвала доброму государю — радостный клик его народа[18]. Под сим гласом искренности хозяин встретил высочайших своих посетителей в подобающем августейшему их сану месте, со всевозможным благоговением и знаками подданнического усердия. Глубокое молчание и жадное устремление взоров нескольких тысяч гостей на священных императорских особ, вступивших сперва в большую залу, было первое приятное зрелище[19].

Во древни времена так боги
На олимпийски торжества,
Оставя горние чертоги
И светлы троны божества,
Сходили, скрыв от смертных взора
Сияние лучей своих.
Среди народного собора
Священное прибытье их
Подобно так же познавалось,
Как сходит к нам когда заря:
Роптанье ветров укрощалось,
Румянились эфир, моря;
Вниманье на горах блистало,
Поля лобзала тишина.
Все бренно естество молчало,
Смотря, как шествует она;
Ея улыбка разливала
На всю природу блеск и свет[20].

Как скоро высочайшие посетители соизволили возсесть на приуготовленные им места, то вдруг загремела голосовая и инструментальная музыка, из трех сот человек состоявшая. Торжественная гармония разлилась по пространству залы. Выступил от алтаря хоровод, из двадцати четырех пар знаменитейших и прекраснейших жен, девиц и юношей составленный. Они одеты были в белое платье столь великолепно и богато, что одних брильянтов на них считалось более, нежели на десять миллионов рублей. Сие младое и избранное общество тем больший возбудило в Россиянах восторг, что государи великие князья Александр и Константин Павловичи удостоили сами быть в оном. Видели Россияне соприсутствующую веселию их любезную матерь отечества, кроткую и мудрую свою обладательницу; видели при ней мужественного ея сына и достойную его супругу, украшенных всеми добродетелями; видели младых их чад, великих князей и княжен, радостную и твердую надежду будущего империи блаженства, а притом последних в сообществе с детьми их. Какою радостию, каким восторгом наполняло сие их чувства и что изображалося на их то удивленных, то улыбающихся лицах, того никакое перо описать не в состоянии; удобно было токмо сие видеть и чувствовать. Сия великолепная кадриль, так сказать, из юных Граций, младых полубогов и героев составленная, открыла бал польским танцем. Громкая музыка его сопровождаема была литаврами и пением; слова оного и последующего за ним польского же были следующие:

ХОР I [21].

1.‎Гром победы, раздавайся!
Веселися, храбрый Росс!
Звучной славой украшайся:
Магомета ты потрес.
Славься сим, Екатерина,
Славься, нежная к нам мать!

2.‎Воды быстрые Дуная
Уж в руках теперь у нас;
Храбрость Россов почитая,
Тавр под нами и Кавказ.
Славься сим, Екатерина,
Славься, нежная к нам мать!

3.‎Уж не могут орды Крыма
Ныне рушить наш покой;
Гордость низится Селима
И бледнеет он с Луной.
Славься сим, Екатерина,
Славься, нежная к нам мать!

4.‎Стон Синила[22] раздается
Днесь в подсолнечной везде;
Зависть и вражда мятется
И терзается в себе.
Славься сим, Екатерина,
Славься, нежная к нам мать!

5.‎Мы ликуем славы звуки,
Чтоб враги могли то зреть,
Что свои готовы руки
В край вселенной мы простерть.
Славься сим, Екатерина,
Славься, нежная к нам мать!

6.‎Зри, премудрая царица,
Зри, великая жена,
Что твой взгляд, твоя десница —
Наш закон, душа одна.
Славься сим, Екатерина,
Славься, нежная к нам мать!

7.‎Зри на блещущи соборы[23],
Зри на сей прекрасный строй:
Всех сердца тобой и взоры
Оживляются одной.
Славься сим, Екатерина,
Славься, нежная к нам мать!

ХОР II.

1.‎Возвратившись из походов,
Принеся с собой трофей,
Среди звуков, среди громов
Плод победы вы своей
Торжествуйте, Россы бранны,
Славой, честию венчанны!
Торжествуйте, ликовствуйте,
Наполняйте плеском свет!
Всей вселенной доказуйте,
Что храбрей вас в свете нет;
Нет храбрее и сильнее
Вас, царям своим вернее!

2.‎Вы, в полях ли где сражались,
Били тысячи вы стом;
На морях ли в бой пускались,
Флоты рушили огнем.
Где вы грады осаждали,
Страшны стены их упали,
Пали с треском, пали с громом,
Раздалася слава в свет,
Что с Российским храбрым родом
Сопротивника днесь нет;
Нет им спорника во брани,
Рвут везде их лавры длани.

3.‎В лаврах мы теперь ликуем,
Исторженных у врагов;
Вам, Россиянки, даруем
Храбрых наших плод боев.
Разделяйте с нами славу;
Честь, утехи и забаву
Разделяйте; одобряйте
И вперед к победам нас;
Жар в сердца вы нам вливайте:
Ваш над нами силен глас;
За один ваш взгляд любови
Лить мы рады токи крови.

4.‎За одну твою щедроту,
За один твой кроткий взгляд
Сердце, душу, жизнь, охоту
Росс принесть на жертву рад.
О любезна мат народа!
Верь, что щедрая природа
С тем тобой нас наградила,
Чтобы звучны чудеса
С храбрым Россом ты творила.
Продолжите, небеса,
Продолжите ея лета
К удивлению вы света!

Расположение пляски всей кадрили, которая чрез несколько колен польского прерывалась контратанцами, было изобретения самого хозяина. Славный Пик искусством своим сообщил ей всю приятность, как в важных, так и в веселых телодвижениях[24]. Что вы пред сим, буйные, пьянственные и шутовские позорища! что вы пред сим?

1.‎Не так ли лира восхищенна[25],
В Пиндаровы цветущи дни,
Была при торжествах почтенна,
И он, возседший пальм в тени,
Венцом покрытый, багряницей,
Перед премудрости царицей
Дела своих героев пел,
Рукой златые движа струны?
Какие сладкие перуны!
Какой огонь от них летел!

2.‎Под поражающим согласьем
Его приятных сердцу стрел,
Орел, нагнув на перси выю,
И млечным облаком сокрыв
В пол-яблока зеницы быстры,
Хребтом пернатым тихо зыблясь,
Дремал, казалось, близ его,
Спустив свои на розы крылья;
Но нерастленно негой сердце
И дух его парил у звезд.

3.‎И самые забавы,
И самая любовь
Наукой были славы
И к подвигам жгли кровь
Души благорожденной.
Что слух внял восхищенный,
Что зрел прельщенный взор,
То юность вся твердила
И по домам своим,
По тем стезям ходила,
Что пел пиита им
И что гремел их хор.

4.‎Он пел им витязей ристанье
И крики на коней возниц,
И молний по мечам блистанье,
И пыль столпом от колесниц;
Он пел им непорочны нравы,
Желание честей и славы,
И к общему любовь добру;
Он пел им к божеству почтенье,
Вдыхал к порокам омерзенье,
Мздоимну злату, серебру.

5.‎Седые старцы, преклоненны
Вокруг его на их жезлах,
Внимая добродетель чтиму,
Струили ток блестящих слез.
Приятно было им то слышать,
Что хвалят добры их дела;
Но сердцу их еще стократ
Того милей и слаще было,
Что тот же на сынах их виден
Был знак ко славе страстных душ.

6.‎Минерва с Марсом зрели
На юнош полк младых,
По взорам разумели
Свою породу в них;
И чрез лета толики
Кто Александр Великий,
Кто будет Константин;
Божественные взгляды
Свою читали честь
И весь в них блеск Эллады:
Тот громы к Персам несть,
Сей вновь построит Рим.

В самом деле, сии танцы кадрили сопровождались громкою музыкою и хорами, воспевавшими победы, кажется, не с иным каким намерением, как чтобы по примеру древних возбуждать юношество к славе. Приятно было видеть некоторых младых людей, столько сим тронутых, что слезы у них на глазах являлись.

Что принадлежит до прекрасного пола, то разве только Анакреон изобразил бы все его прелести.

Нежный, нежный воздыхатель и проч.[26]

В продолжение танцев августейшая гостья, оказав свое благоволение участвовавшим в оных, изволила оставить собрание и уклонилась для отдохновения в чертог, устланный коврами и обитый драгоценными тканями. Здесь на стенах изображена история персидского вельможи Амана и Мардохея Израильтянина. Исткание толь живо, что, кажется, слышен глас последнего:

И если я не мил того вельможи оку[27],
Ты ведаешь, могу ль я быть рабом пороку?
Тебе известно все, о кроткая Эсфирь,
Владычица сердец и красота порфир!
Судьба на трон тебя с тем царский возводила,
Чтоб милость ты и суд на троне воцарила,
Невинность бы спасла, низвергла б клевету,
И сердце нежное и духа высоту,
Совокупя в себе, вселенной показала,
Ты мудростью б пример мужей великих стала!

Между тем как, разсматривая здесь обои, воображение мечтало сие, или что-либо сему подобное, разум с почтением похвалял вкус и намерение хозяина или всякого вельможи, которого душа непричастна была клевете и мщению, и который подобными нравоучительными бытиями украшал свое жилище и сердце. Тогда в другой комнате подле сей, золотой слон, обвешанный жемчужными бахромами, убранный алмазами и изумрудами, начал обращать хобот[28]. Он был как бы жив, и поставлен нарочно на страже у Ассуира, пред которым происходила помянутая история. Персиянин, сидящий на нем, ударил в колокол, и сие было возвещением театрального представления[29]. Хозяин всеподданнейше просил к оному высочайших своих посетителей и пригласил прочих гостей. Открылся занавес. Место действия и помост осветился лучезарным солнцем, в средине которого сияло в зеленых лаврах вензеловое имя Екатерины II. Выступили танцовщики, представлявшие поселян и поселянок. Воздевая руки к сему благотворному светилу, они показывали движениями усерднейшие свои чувствования. Балет препровождаем был музыкою и пением.

ХОР III.

Сколь твоими чудесами,
Взгляда твоего лучами,
Именем твоим блаженны!
Сколь тобой мы восхищенны!
Зри на наши ты днесь лица,
Кроткая небес зеница!
Где твое лишь имя, взоры
Нам возблещут, — песни, хоры
Там повсюду раздаются,
Восклицания несутся:
Всех с тобой мы в свете краше,
Лучезарно солнце наше!

За сим следовала комедия, а после оной балет, представлявший смирнского купца, торгующего невольниками всех народов. Но, ке чести российского оружия, не было ни одного соотечественника нащего в плену сего корыстолюбивого варвара. Какая перемена политического нашего состояния! Давно ли Украйна и низовые места подвержены были непрестанным набегам хищных орд? давно ли? О, коль приятно напоминание минувших напастей, когда оне прошли, как страшный сон! Теперь мы наслаждаемся в пресветлых торжествах благоденствием. О потомство! ведай: все сие есть творение духа Екатерины. Она рекла:

Создал Румянцов по степям,
Подвѝг ходящи с громом грады[30];
Крылаты Этны по морям[31]
Текли с Орловым до Эллады:
Они три света потрясли[32].
Подобны лавры возрасли
И днесь Потемкина рукой.
Коль силен дух ея средь боев!
Коль он везде велик собой!
Он манием творил героев,
Которых в поздни времена
Деянья, память, имена
Гремящей славой будут вечны,
Грозой стихиев непресечны.

Уже наступила ночь, и когда из театра возвращалися в залу, предвозвещено было концертом великолепнейшее зрелище.

XОР IV.

От крыл Орлов парящих[33]
По югу воет шум:
Погрязли в море флоты;
Легли в полях полки;
С холмов низверглись грады,
Затмилася Луна;
Под росскою рукою
Склонил чело Дунай.

Владычица полсвета,
Россиян храбрых мать!
В богоподобной славе,
В сияньи благ твоих,
Твоим небесным взором,
Как радуга на понт,
Благоволи приникнуть
На сонм твоих побед.

Воззри, как в небе звезды,
Как в доме сем огни,
Так ревностью горели
В боях твои сыны.
Мое ж к тебе усердье,
Коль можно б с чем сравнить,
Давно б тебе вселенна
Воздвигнула алтарь.

Вступили в освещенные чертоги. Что ж представилось? Сама августейшая императрица вопрошает: «Неужели мы там, где прежде были»? Сто тысяч лампад внутри дома: карнизы, окна, простенки, все усыпано чистым кристалом, наполненным возжженного белого благовонного воску. Граненые паникадила и фонари, висящие с высоты, а со сторон позлащенные светильники, одни как жар горят, а другие как воды переливаются и, совокупляя лучи свои в веселое торжественное сияние, все покрывали светозарностию[34]. Какой блеск! Волшебные замки Шехеразады! сравнитесь ли вы с сим храмом, унизанным звездами, или лучше с целою поднебесностию, увешанною солнцами? Безсмертные певцы храмов вкуса и славы[35]! почто вы не видали сего великолепия? — Что я вижу? тут играет яркий и живый луч, и как бы зноем африканского лета притупляются взоры. Там, как бы в пасмурный день, разливается блеск тонкий и умеренный: я весь в зарях. Окна окружены звездами. Горящие полосы звезд по высоте стен простираются. Рубины, изумруды, яхонты, топазы блещут. Разноогненные, с живыми цветами и зеленью переплетенные венцы и цепи висят между столпами; тенистые радуги бегают по пространству; зарево сквозь лес проглядывает; искусство везде подражает природе. Но что, кроме сего, было чрезъестественного, описать трудно. Высочайшие пальмы, по подбористым и ровным их стеблям до самых вершин увиты как бы звездами, и горят, как пламенеющие столпы. Ароматные рощи обременены златопрозрачными померанцами, лимонами, апельсинами; зеленый, червленный и желтый виноград, виясь по тычинкам огнистыми кистями своими, и в тенях по черным грядам лилеи и тюльпаны, ананасы и другие плоды пламенностию своею неизреченную пестроту и чудесност удивленному взору представляют. Где находишься? Что видишь? Не обманываешься ли? Сам себе не веришь! — Но если природа, искусство и самое, так сказать, волшебство неодушевленными и неподвижными предметами приводят здесь в изумление; то каким безмолвным восторгом, каким приятным оцепенением остановляешься, когда внезапно находишь под густотою древесных ветвей чистые воды и в них плавающих золотых и серебряных рыб? когда тут же, средь грома музыки и литавр, слышишь звонкие соловьиные свисты? Одни в светлой стихии приятным движением, а другие из отдаленной мрачности прерывающимся сладким пением, жадные слух и взоры несказанным увеселением наполняют. Такая необыкновенная и восхитительная внезапность совсем новое чувствие рождает. Но что с тобою будет, когда посреди всех оных див представится тебе в сапфирных, розовых и янтарных лучах горящий и всеосвещающий памятник любезной матери твоего отечества, алтарь ея и образ, вокруг которых, по сторонам, в зеленых и лиловых зарях видны дражайшие имена всего ея наследия?[36] Всякий Россиянин вообразит и почувствует ни с чем несравненное удовольствие, от благодарности за прошедшее, от любви за настоящее и от надежды ожидаемого блага. Ежели он благоразумен, то в умилении сердца скажет: «Сей чистый и ясный огнь есть истинное подобие моего к ней усердия; сие лиловое и зеленое пламя — образ безсмертной моей и потомства моего на них надежды». Если же он чувствителен, то пролиет ангельские слезы и блаженством своим приближится к небожителям, созерцающим непостижимое, вечное сияние.

Не так ли солнцев дом стоит среди небес,
Весь радугой объят и весь покрыт зарями?
Моря сверкают в нем, поля, долины, лес;
Рубина рдяного поддержан он горами;
В сапфире, кристале, в нем звезды — как свещи,
Кругом и внутрь его колеблются лучи.
В каленом злате ввек горит и не сгарает,
И око смертное сияньем притупляет.

Щедротою своею виновница блеска сего, достойная, чтоб и в позднейшие времена такие храмы в честь ея воздвигаемы были, ходит вокруг, осматривает все с обыкновенною ей милостию[37]. Пред нею, кажется, все живее становится, все приемлет большее сияние; следы ея суть блистательные волны теснящагося за нею веселого, радостного, торжествующего собрания. Сие паче всего ее утешает. Светлое лицо ея ободряет улыбки, игры, пляски, лики, забавы. Се подобие матери, се монархиня, окруженная славою, любовию, великолепием!

‎Все три,
Казалось, оны божества
С владычицею душ с небес
‎Пришли
Умножить блески, звуки, радость
‎Торжества.
‎Все три,
Казалось, меж собою
Как будто спор вели,
Кому быть празднества душою?
Но Слава здесь с венцом лавровым,
‎С короною из звезд,
‎На подвиги душам готовым
‎Трубой с высоких мест
‎Свой огнь вливала;
Во всех сердцах одна торжествовала.
‎И Нимф и Сильф соборы
Ея все пели хоры,
Ея твердили глас,
Плясали, бегали, скакали,
Качались[38], в воздухе летали,
И все согласно восклицали:
«Утехам время, делу час»!

Между прочими танцами были также пляски по малороссийским и русским простым песням, из которых одна ниже сего следует. А как собственное народное пение любящим свое отечество нравится более иностранного, то какое было удовольствие видеть пред лицом монарха одобрение к своим увеселениям? О вы, которые не пленяли таким образом сердец, а хотели быть страшными! цари, могли ль вы наслаждаться такими приятными зрелищами?

XОР V.

На бережку у ставка,
На дощечке у млинка и проч.[39]

Между тем, как такими забавами занимались в покоях, во внешнем, весьма пространном и прекрасном саду возжжены были увеселительные огни. Хотя пасмурная погода не позволяла всем утешаться ими, но любопытство приметило оные. Там, на прекрасных прудах, чешуящихся между открытою пологою зеленью, а инде древами осененных, зыблилась флотилия, из нескольких судов состоявшая, украшенная разноцветными флагами и фонарями, со множеством матросов и гребцов, богато одетых. Рощи, приятно разбросанные, и алеи, далеко простирающиеся, также испещрены были разными огнями. Всего приятнее казалось помавание дерев, над водами стоящих, которые, от случившагося тогда нарочитого ветра наклоняясь и возвышаясь, заставляли по колеблющемуся под ними стеклу пробегать то зеленые, то красные струи. Все дороги были покрыты народом, толпящимся подобно рою пчел, привившихся к тому месту, где матка их находится. Шорох дерев, шум вод катящагося водопада, жужуканье говорящих, глас вдалеке гребецкого рога и песень, слышимый с гулом музыки, вырывающимся из дому, погружали мысли в некую забывчивость. Какие разговоры, какие вопросы о причине праздника и щедрости хозяина! Мне слышится ответ его:

Я чем могу воздать ея ко мне щедроте?
Величие мое — творенье рук ея;
Все счастие мое — души ея в доброте,
И слава торжества — ея, а не моя[40].

Угощенные толь приятным образом, посетители внутри и вне дома[41] ничего уже более не ожидали, что бы могло усугубить их удовольствие; но вдруг, по данному от хозяина знаку, театр уничтожается; на месте же его и еще в нескольких других покоях являются для 600 человек накрытые столы, кроме тех, которые приставлены были к стенам для всякого, кто чего мимоходом пожелает. Где были театральное действие и зрители, там чрез несколько минут открылись горы серебра с разным кушаньем, вокруг с золотыми подсвечниками. Достойны были удивления расторопная услуга и порядок, а паче хозяйское распоряжение и присмотр его повсюду.

Он мещет молнию и громы
И рушит грады и берет,
Волшебны созидает домы
И дивны праздники дает.
Там под его рукой гиганты,
Трепещут земли и моря;
Другою чистит брилиянты[42]
И тешится, на них смотря.
Сегодня бурю представляет,
Летает завтра, как зефир,
И лавр и мирты собирает,
И в бой ведет и строит мир;
То крылья вдруг берет орлины,
Парит к Луне и смотрит вдаль;
То рядит щеголей в ботины[43],
Любезных дам в прелестну шаль[44].
И еслиб он имел злодеев,
Согласны б были все они,
Что видят образ в нем Протеев,
Который жил в златые дни.

Начался ужин. Места театра и оркестра удостоены были высочайшего императорского присутствия. На первом, в числе кадрили, изволили кушать государи великие князья Александр и Константин Павловичи; а на втором всемилостивейшая государыня и его императорское высочество наследник престола с высочайшею его супругою; партер и несколько картинных покоев заняты были прочими обоего пола особами. Порядок постановленных столов достоин примечания: всех взоры обращены были к лицу государыни, и от сцены по степеням до некоего особого возвышения возносилась освещенная гора с приборами, услугою и гостями, подобно как бы с зрителями. На Самой высоте оной сияли стеклянные разноогненные сосуды, что также представляло некое необычайное зрелище[45]. Казалось, что вся империя пришла со всем своим великолепием и изобилием на угощение своей владычицы и теснилась даже на высотах, чтоб насладиться ея лицезрением.

Богатая Сибирь, наклоншись над столами,
Разсыпала по них и злато и сребро;
Восточный, западный, седые океаны,
Трясяся челами, держали редких рыб;
Чернокудрявый лес и беловласы степи,
Украйна, Холмогор несли тельцов и дичь;
Венчанна класами, хлеб Волга подавала,
С плодами сладкими принес кошницу Тавр;
Рифей, нагнувшися, в топазны, аматистны
Лил кубки мед златый, древ искрометный сок,
И с Дона сладкие и крымски вкусны вина;
Прекрасная Нева, прияв от Бельта с рук
В фарфоре, кристале чужие питья, снеди,
Носила по гостям, как будто бы стыдясь,
Что потчевать должна так прихоть по неволе.
Обилье тучное всем простирало длань.
Картины по стенам, огнями освещенны,
Казалось, ожили и, рдяны лица их
Из мрака выставя, на славный пир смотрели;
Лукуллы, Цезари, Траян, Октавий, Тит,
Как будто изумясь, сойти со стен желали
И вопросить: Кого так угощает свет?
Кто, кроме нас, владеть отважился вселенной?

Вскоре после ужина высочайшая посетительница, обозрев еще веселящихся, соизволила со всем своим августейшим домом уклониться к покою. Уже подвезены были колесницы: внезапно раздалось нежное пение с тихим звуком органов, нисходящее с висящих хоров, которые закрыты были разноцветными, озаренными ярким цветом стеклянными сосудами. Все безмолвствуют, внимают и обращают всюду взоры свои и, не видя поющих, в приятном восхищении думают созерцать облака или зари, с которых слышалось ангельское пение, сопровождаемое небесною гармониею.

ХОР VI.

Царство здесь удовольствий,
Владычество щедрот твоих;
Здесь вода, земля и воздух,
Дышит все твоей душой;
Лишь твоим я благом
И живу и счастлив.
Что в богатстве и честях,
Что в великости моей,
Если мысль тебя не зреть
Дух ввергает в ужас?

Стой и не лети ты, время,
И благ наших не лишай.
Жизнь наша путь есть печалей:
Пусть в ней цветут цветы[46].

По окончании хора хозяин с благоговением пал на колени пред своею всемилостивейшею самодержицею и облобызал ея руку, принося усерднейшую благодарность за посещение. Паки новая и трогающая сердце картина! Великолепный двор и все многочисленное собрание видят толь славную монархиню, с величественным и милостивым взором стоящую пред своим подданным, который несколько минут держит ея десницу с некаким особливым душевным умилением. Тако оставляла божественная Минерва сына Улиссова.

Нисшедшим облакам,
Богиня в них возсела;
Подъемлясь к высотам,
К нему с улыбкой зрела.
От брони ветром звуки,
От взоров луч летел;
Воздев он к небу руки,
Ей в след безмолвно зрел[47].

Примечание I.

По смешанной форме этого Описания может представиться вопрос, не справедливее ли было бы поместить его между сочинениями Державина в прозе. По нашему мнению, оно более относится сюда, потому что основную часть его составляют стихи, написанные к Потемкинскому празднику. К ним уже после приделано описание, на которое можно смотреть как на комментарий к стихам.

Так как описанный Державиным праздник дан был по случаю взятия Измаила (см. выше, стр. 341, оду на этот подвиг), то здесь не излишне будет упомянуть о впечатлении, произведенном на императрицу этим событием. «Не Измаил», доносил ей Потемкин из Бендер, «но армия турецкая, состоящая в 30-ти слишком тысячах, истреблена в укреплениях пространных ... Более уже 20,000 сочтено тел, да слишком 7,000 взято в плен, а еще отыскивают; знамен 310 уже привезено, а еще сообщают; пушек будет до 300; войски ваши оказали мужество примерное и неслыханное и проч. Повергаю к освященным стопам в. и. в. командующего штурмом генерала графа Суворова Рымникского, его подчиненных, отлично храброе ваше войско и себя».

Поздравляя Потемкина с этим успехом, Екатерина между прочим писала ему в ответ: «Измаильская эскалада города и крепости с корпусом в половину противу турецкого гарнизона, в оном находящагося, почитается за дело, едва ли еще где в истории находящееся, и честь приносит неустрашимому российскому воинству... Дай Боже, чтобы успехи ваши заставили Турок взяться за ум и скорее заключить мир... Спасибо тебе, мой друг сердечный и любезный, за все добрые и полезные дела, тобою поделанные, за порядок и неустрашимость войск: скажи им спасибо от меня, а о награждении себе предоставляю говорить по получении чрез Попова подробности и твои представления».

После взятия Измаила Потемкин жил то в Бендерах, то в Яссах, с безмерным великолепием, окруженный двором, как государь. Тревожась по поводу разных слухов, которые давно доходили до него из Петербурга, он просил у государыни позволения приехать в столицу. Екатерина отвечала ему, что, как всегда, рада его видеть, но вместе напоминала, не упустит ли он тем важные минуты, которыми может воспользоваться на месте для скорейшего возстановления мира. Поэтому она требовала, чтоб он дождался известий о впечатлении, какое произведет в Царьграде взятие Измаила, и дозволяла ему приехать «с нами побеседовать» только в таком случае, если сам он удостоверится, что его отъезд дела не испортит, а о мире не отдалит переговоров, или раннего открытия новой кампании не остановит. В противном случае, прибавляла императрица, «нахожусь в необходимости усердно тебя просить предпочитать пользу дел и не отлучаться; но, заключа мир, возвратиться яко миротворец, либо, устроя все к принуждению Турок к оному самыми действиями, тогда приехать». Потемкин, находя, что для дел была глухая пора, пустился в путь, но перед выездом из Ясс не забыл однакож сделать всех нужных распоряжений для открытия новой кампании. 28 февраля 1791 года он приехал в Петербург. Екатерина, по словам Надеждина, приняла его с прежним радостным лицом, с знаками неизменившейся благосклонности и уважения, возвысившагося соразмерно с заслугами. Давно уже она подарила ему Конногвардейский дом, построенный по плану, им самим избранному. Потом он продал это здание в казну за 460 т. р. Когда же зашла речь о построении ему дома, в награду за его победы, он снова выпросил себе это здание, следовательно получил и дом и около полумиллиона денег^[2].

Новые милости Екатерины к Потемкину не могли скрыть от него перемены, происшедшей в ея расположении; он видел подтверждение слухов, доходивших до него еще в Молдавии, о перевесе влияния Зубова. Болезненная тоска, тайные предчувствия снедали Потемкина. Он хотел как будто испытать еще последнее средство, чтобы доказать государыне, что в преданности к ней никто не может с ним сравниться. Он задумал дать ей в своем Таврическом доме праздник, который неслыханным великолепием должен был затмить все прежния празднества этого рода (Светлейший князь Потемкин-Таврич., Н. Надеждина, Одесса, 1839; Потемкинский праздник, из рукописи современника, Москвитян. 1852 г., № 3; Словарь достоп. людей, М. 1836, ч. IV; Описание Спбурга, И. Пушкарева, ч. I, Спб., 1839, стр. 350; немецкие описания Петербурга, Георги, Шторха и Реймерса; также выписки из бумаг государственного архива).

Приближенные Екатерины нередко угощали ее роскошными пирами. Так в 1776 г. 10 декабря у князя Вяземского был для царской фамилии бал с театром^[3], и семилетняя дочь его сказала при этом речь на французском языке (Спб. Ведомости, 1776, № 104, прибавление). Через три года Потемкин, по случаю рождения в. к. Константина Павловича, дал праздник в Озерках. Эта пожалованная любимцу дача находилась на Неве, непосредственно за Александро-Невской лаврой. В лесу были два озера, от когорых и все место получило название. При Потемкине тут явились разные постройки, именно: на одном из озер великолепный увеселительный фрегат, в лесу деревянный дом для балов (впоследствии перенесенный на петергофскую дорогу), а близ берега Невы два стеклянные завода, по смерти Потемкина поступившие в собственность казны (см. в Географическом словаре Щекатова статью: Озерки). В сказке Екатерины о царевиче Февее есть место, написанное явно с мыслью об этой даче: «Царевич, поехав верхом за город, мимоездом невзначай заехал к барину Решемыслу», под именем которого императрица здесь разумела этого вельможу (см. выше, стр. 170, в примечании 1 к оде Решемыслу). «Царевичь», говорится тут далее, «позавтракал у него в беседке на большом озере: сидя на лавке, увидел из окна малую лодку» и т. д. На этой-то даче Потемкин, 25 июня 1779 г.^[4], устроил маскарад и бал с фейерверком на озере, при чем явились разные новые изобретения прихотливого воображения, например пловучая картина, представлявшая храм с именами членов императорского дома. Во всю ночь прододжалась иллюминация; аллея от большой дороги к дому освещена была горящими гирляндами, по кустам развешенными; над озером видны были разного рода здания, блиставшие разноцветными огнями. Место, где приготовлен был ужин, представляло пещеру кавказских гор (находившихся в одном из наместничеств, вверенных хозяину); пещера была убрана миртовыми и лавровыми деревьями, между которыми вились розы и другие цветы; ее прохлаждал ручей, стремительно падавший с вершины горы и разбивавшийся об утесы, и проч. Во время ужина, устроенного по обычаю древних, хор певцов под звуки органа пел в честь славной посетительницы строфы, составленные на эллиногреческом языке; оне были переведены по-русски Петровым, который пользовался особенным покровительством Потемкина. Как подлинник, так и перевод стихов напечатаны, вместе с описанием праздника, в Академич. известиях (ч. II, 1779 г., июль, стр. 320; см. также Соч. В. Петрова, ч. I, стр. 192).

При всем своем блеске этот праздник может назваться скромным в сравнении с тем, который Потемкин дал в своем Таврическом доме, в понедельник, 28 апреля^[5] 1791 года. «Многие из подобных празднеств, стоившие рублей по 20 т.», сказано в рукописи современника, «были только образчики сего великого празднества». В приготовлениях к нему принял участие и Державин, стоявший тогда на высшей степени своей литературной славы, — сочинением, по вызову князя, стихов для пения на празднике.

Это были четыре хора, тогда же и напечатанные отдельно в большую четвертку, без заглавного листа, без означения года и места печатания, с заглавием Хоры на 1-й странице, после которого шли самые стихи в таком порядке : I. Для концерта (От крыл Орлов парящих); II. Для кадрили (Гром победы раздавайся); III. Для польского (Возвратившись из походов); IV. Для балета (Сколь твоими мы делами). Заглавия, означенные здесь курсивом, в подлиннике напечатаны красными чернилами. Редким экземпляром оттиска этих Хоров, приготовленного конечно для раздачи гостям на самом празднике, мы обязаны служащему при академии наук Н. М. Михайловскому, доставившему нам и несколько других оттисков отдельно изданных сочинений Державина.

Довольный Хорами, Потемкин после пригласил к себе автора обедать и просил его составить описание праздника. Исполнив это желание вельможи, Державин сам отвез ему свою работу; Потемкин пригласил его было остаться обедать; но, прочитав тетрадь и увидев, что в описании нет никаких особенных ему похвал и что ему отдана честь наравне с Румянцовым и гр. Орловым-Чесменским, избалованный временщик разсердился и уехал со двора, пока Державин дожидался в канцелярии у секретаря его, В. С. Попова (Зап. Держ., Рус. Бес, стр. 307). Сюда же относится следующее место из Записок Дмитриева (Москвитянин 1842 г., № 1, стр. 152): «Державину поручено было от князя заблаговременно сочинить, по сообщенной ему программе, описание праздника^[6]. Знакомство наше началось вместе с этой работою. Почти в моих глазах она была продолжаема и окончена. Праздник изумил всю столицу; описание напечатано, но не полюбилось, как слышно было, Потемкину, вероятно за поэтическую характеристику хозяина, довольно верную, но не у места шутливую».

Уже в июне месяце того же года Хоры помещены были в Московском журнале (ч. II, стр. 281) в таком же порядке, как в упомянутых выше отдельных оттисках, с краткими при заглавиях объяснениями и с следующим примечанием Карамзина: «Вчера получил я сие стихотворение от почтенного сочинителя и спешу оное сообщить читателям Московского журнала. 20 мая. — К.».

Затем в том же журнале, за август 1791 г. (ч. III, стр. 115), появились два стихотворные места из описания праздника, начинающиеся так: «Во древни времена так боги» и «Не так ли лира восхищенна».

Хоры были перепечатаны в LXVII ч. Новых ежемесячных сочинений (январь 1792). В этом же издании (ч. LXVI, дек. 1791) появился перевод в прозе написанных по-французски от имени Потемкина стихов императрице с изъявлением ей благодарности за присутствие на его празднике.

Наконец, в апрельской книжке Московского журнала 1792 г. (ч. VI, стр. 3) напечатан был еще отрывок из описания празднества, именно стихи: «Богатая Сибирь, наклоншись над столами» и проч.

Между тем, около того же времени, т. е. уже по смерти знаменитого временщика, Описание его праздника было издано отдельною брошюрой в четвертку (40 страниц, последняя — белая) с таким заглавием, занимающим целую страницу: «Описание празднества, бывшего по случаю взятия Измаила у его св. г. генерал-фельдмаршала и великого гетмана кн. Г. А. Потемкина-Таврического, в присутствии ея имп. ведичества и их имп. высочеств, в Петербурге в доме близ Конной гвардии, 1791 г. Апреля 28 дня. В С. Петербурге, с дозволения указного печатано у И. К. Шнора, 1792 года».

На обороте заглавного листа стихи, которые после уже не перепечатывались:

Хотя свирепая судьбина,
Увы! от нас его взяла,
Исчезли звуки, торжество;
Но не умрут его дела.
К ним вспламенявше божество
Жить будет ввек — Екатерина.

Во второй раз Описание торжества было напечатано в издании 1808 г., ч. IV, iii, с сокращением заглавия и с заменою приведенных стихов, на обороте заглавного листа, следующим примечанием:

«Для сего торжества составлена была кадриль из 24 пар, в которой удостоили принять участие их имп. выс. великие князья, ныне царствующий император Александр Павлович и в. к. Константин Павлович. Прочие особы обоего пола были из самых знатнейших фамилий, и все в великолепнейшем убранстве». В экземпляре, принадлежавшем самому Державину, он к этому примечанию приписал карандашем: «NB. Надобно спросить имена у Абрамова^[7], хотя не все, но сколько их есть»...

Для поверки и дополненья Описания Державина мы помещаем в примечаниях соответствующия места из другого, более полного с фактической стороны описания праздника, которое было сперва напечатано по-немецки в Minerva, а потом по-русски в Москвитянине (см. нашу выноску на стр. 380). Иногда представляем также параллельные места из описания Шторха.

Стоит заметить, как любопытную черту превратности всего житейского, что о великолепном празднестве 1791 года не было упомянуто ни слова в русских газетах того времени, тогда как данный тем же вельможею в 1779 г. праздник, который в пышности много уступал позднейшему, удостоился подробного описания как в академическом журнале, так и в Спбургских Ведомостях (2-го июля того же года, № 53). Сколько нам известно, при жизни Потемкина о знаменитом празднестве по случаю взятия Измаила печатно на русском языке только и было упомянуто в Московском журнале, в примечаниях к заглавиям стихов Державина. Причина такого молчания заключалась конечно в могуществе Зубова.

Приложенный к Описанию торжества рисунок, сделанный в оригинале нарочно для нашего издания, изображает внутренность залы, где происходил праздник. Зала до сих пор сохраняет свое прежнее устройство.

Комментарий Я. Грота

1. В издании 1808 г. полное заглавие было следующее: «Описание торжества, бывшего по случаю взятия города Измаила, в доме генерал-фельдмаршала князя Потемкина-Таврического, близ Конной Гвардии, в присутствии императрицы Екатерины II, 1791 года 28 апреля».
2. Сперва на этом месте был простой частный дом Потемкина; потом, в 80-х годах, после присоединения Крыма, императрица велела архитектору Старову выстроить тут дом, в котором останавливался князь, когда приезжал в Петербург, и который, по близости от казарм Конной гвардии, стал называться Конногвардейским, или, позже, по титлу владельца, Таврическим. После смерти Потемкина это здание, переименованное в Таврический дворец, в сентябре 1792 г. поступило в ведение двора и было значительно распространено; императрица всякий год стала проводить здесь часть весны и осени.
3. В представлении участвовали две дочери Г. Н. Теплова, граф Вахмейстер и князь А. Н. Трубецкой. Играли Французскую комедию Les folies amoureuses и потом комическую оперу La servante maîtresse. В оркестре играли гр. Бриль, А. Г. Теплов, кн. Хованский и др. На столе, приготовленном для ужина, стоял великолепный египетский обелиск, вверху которого на серебряном щите блистало имя Екатерины II, а вокруг изображены были времена года. Число гостей простиралось до 80-ти человек.
4. Великий князь Константин родился 27 апреля этого года.
5. В рукописи современника, которою мы часто пользуемся в этих примечаниях, днем празднества показано 9-е мая. Так было действительно по новому стилю. Это одно уже заставляет думать, что неизвестный автор, писавший спустя долгое время после событий, справлялся с иностранными источниками. Рукопись окончена, как видно из заключения ея, в 1807 году. Сличение рукописи с известными на других языках сочинениями, касающимися Потемкина, подтверждает, что в ней многое извлечено из них; так и помещенное в ней описание Потемкинского праздника заимствовано почти в буквальном переводе из выходившего в Гамбурге журнала Архенхольца Minerva, из декабр. кн. 1800 г., где помещено окончание обширной статьи: Potemkin der Taurier. Там днем праздника показано именно 9-е мая. Оттуда это описание перешло в сокращенном виде и в книжку: Potemkin. Ein interessanter Beitrag zur Regierungsgeschichte Katharina’s der Zweiten. Halle und Leipzig, 1804. Другое, менее обстоятельное описание праздника находится в книге Шторха Gemählde von St. Petersburg, из которой взято Массоном в известные мемуары и Эльменом, автором шведского сочинения Några underrättelser om Ryssland, Stockholm, 1809.
6. Здесь Дмитриев явно ошибается: конечно, Державину было заранее поручено написат хоры к празднику; но описание самого его хода мог он составить только после, по воспоминанию того, что сам видел. Как сказано в Записках его, Потемкин и просил его о том уже после празднества. Есть и другие неточности в этом разсказе Дмитриева, который писал по памяти. Так из предыдущего места Записок его видно, что он познакомился с Державиным несколько ранее, во время шведской войны или вскоре после окончания ея, следовательно еще в 1790 году. Притом и описание праздника было напечатано только после смерти Потемкина.
7. Астафий Михайлович Абрамов был «домашний секретарь его, находившийся при нем в продолжение многих лет и остававшийся в его доме по самую смерть свою, согласно завещанию Державина» (из «Воспоминаний» В. Панаева, Братчина, Спб., 1859, стр. 109).