Описание торжества в доме князя Потёмкина (Державин)

Описание торжества в доме князя Потёмкина по случаю взятия Измаила
автор Гавриил Романович Державин (1743—1816)

См. Стихотворения 1791. Дата создания: 1791. Источник: Сочинения под ред. Я. Грота. Т. 1. (1864)

Описание торжества в доме князя Потёмкина по случаю взятия Измаила^[1]

Пространное и великолепное здание, в котором было празднество, не из числа обыкновенных. Кто хочет иметь об нем понятие, прочти, каковы были загородные домы Помпея и Мецената. Наружность его не блистает ни резьбою, ни позолотою, ни другими какими пышными украшениями: древний изящный вкус — его достоинство; оно просто, но величественно. Возвышенная на столпах сень покрывает вход и составляет его преддверие. Торжественные врата с надписью: «Екатерине Великой», сооруженные из двух огромных гранитных и четырех яшмовых столпов, с позлащенными подножиями и надглавиями, ведут из притвора в кругловатый чертог, подобный афинскому одеуму^[2].

Любопытство остановило бы здесь осмотреть печи из лазоревого камня, обширный купол, поддерживаемый осмью столпами, стены, представляющие отдаленные виды, освещенные мерцающим светом, который вдыхает некий священный ужас; но встречающаяся внезапно из осмнадцати столпов^[3] сквозная преграда, отделяющая чертог сей от последующего за ним, поражает взор и удивляет. Наверху вкруг висящие хоры с перилами, которые обставлены драгоценными китайскими сосудами, и с двумя раззолоченными великими органами разделяют внимание и восторг усугубляют^[4]. Что же увидишь, вступя во внутренность? При первом шаге представляется длинная овальная зала, или, лучше сказать, площадь, пять тысяч человек вместить в себя удобная и разделенная в длину в два ряда еще тридцатью шестью столпами^[5]. Кажется, что исполинскими силами вмещена в ней вся природа. Сквозь оных столпов виден обширный сад и возвышенные на немалом пространстве здания. С первого взгляда усомнишься и помыслишь, что сие есть действие очарования, или, по крайней мере, живописи и оптики; но, приступив ближе, увидишь живые лавры, мирты и другие благорастворенных климатов древа, не токмо растущие, но иные цветами, а другие плодами обремененные. Под мирною тению их, инде как бархат, стелется дерн зеленый; там цветы пестреют, здесь излучистые песчаные дороги пролегают, возвышаются холмы, ниспускаются долины, протягиваются просеки, блистают стеклянные водоемы. Везде царствует весна, и искусство спорит с прелестями природы. Плавает дух в удовольствии. Но едва успеешь насладиться издали зрением вертограда, нечувствительно приходишь к возвышенному на степенях сквозному алтарю, окруженному еще осмью столпами, кои поддерживают свод его. Вокруг оного утверждены на подставках яшмовые чаши, а сверху висят лампады и цветочные цепи и венцы; посреди же столпов на порфировом подножии с златою надписью^[6] блистает иссеченный из чистого мрамора образ божества, щедротою которого воздвигнут дом сей^[7]. Единое воззрение на него рождает благоговение и воспламеняет душу к делам бессмертным. Сколько людей великих, смотря на него, из почтения или из любочестия прольют слезы! Но, может быть, для того, что не легко достигнуть подобного обожания и славы, алтарь сей окружен лабиринтом. По извивающимся и отененным тропам его, между древесными ветвями, показываются жертвенники благодарности и усердия, истуканы славных в древности мужей, из мрамора и из других редких веществ сосуды, на подножиях возвышенные. На зеленом лугу, позади алтаря, стоит высокая алмазовидная, обделанная в злато, пирамида. Она украшена висящими гранеными цепочками и венцами, из разных цветно-прозрачных каменьев составленными. Верх ея, из каменьев же, увенчан лучезарным именем Екатерины II. Сим блестящим памятником хозяин хотел, кажется, изобразить твердость и сияние вечной славы своея благотворительницы. Лучи солнечные, сквозь стен, или забрал стеклянных, ударяя в него, отражаются, и, преломляясь несколько крат в телах столь же прозрачных, такое производят радужное сверкание, которого описать не можно. Иногда в самых мрачных тенях мелькают пурпуровые и златые зари. Нельзя лучше представить добродетель, разливающую всюду свое сияние. За обелиском, в самой глубине вертограда, зеркальная пещера. Внутри оной водный кладезь и купель резная из паросского мрамора, выше роста человеческого^[8]. Такие же две стоят по концам залы пред двумя возвышениями, из коих на одном помещается многочисленный хор музыки, а на другом избраннейшая беседа. Для прочих гостей устроены между столпов ложи. Везде виден вкус и великолепие; везде торжествует природа и художество; везде блистает граненый кристалл, белый мрамор и зеленый цвет, толико глазам приятный. По приличности висят цветочные вязи и венцы, а по надобности лампады и фонари. Невероятной величины зеркала! Все они инде предметы усугубляют, инде увеличивают, а инде удаляют и умаляют. Притом сладкогласное пение птиц, приятное благовоние ароматов, соделывая сие жилище некоею новою поднебесностию или волшебною страною, заставляют каждого в восторге самого себя вопрошать: не се ли Эдем? — Кроме торжественных врат, еще четырьмя большими дверями проходят из сего чертога, однеми во внешний сад, а другими в прочие покои. Хотя по множеству оных, пространству и богатым приборам, приличным более роскоши, нежели земному раю, забудешь красоты его, воображая их в единой токмо блаженной природе; однако в изумлении своем чаешь быть в цветущей Греции, где одеум, лицея, стадии, экседры и театры из разных городов и мест собрались и в одном сем здании воскресли. Там отделено довольное пространство, где мужественная юность может упражняться в военных телодвижениях и прочих гимнастических играх; здесь любящие музыку, пение и пляску найдут себе место для увеселения. Там пленяющиеся живописью могут заниматься творениями Рафаэля, Гвидо-Рени и иных славнейших художников всея Италии; здесь эстампы с оных взоры привлекают. Там азиятской пышности мягкие софы и диваны манят к сладкой неге; здесь европейские драгоценные ковры и ткани внимание на себя обращают. Там уединенные покои тишиною своею призывают в себя людей государственных беседовать о делах, им порученных; здесь обсаженная древами прямовидность представляет гульбище, где бы и Платон с удовольствием мог собирать академию и преподавать свою философию. Словом, для всякого возраста, пола и состояния находятся чертоги, в которых, по склонностям каждого, с приятностию время препроводить можно. Везде достаточная и пристойная услуга, редкая утварь, всего обилие; и если бы какой властелин всемощного Рима, преклоня под руку свою вселенную, пожелал торжествовать звуки своего оружия или отплатить угощения своим согражданам: то не мог бы для празднества своего создать большего дома или лучшего великолепия представить. Казалось, что все богатство Азии и все искусство Европы совокуплено там было к украшению храма торжеств Великой Екатерины. Едва ли есть ныне где такой властитель, которому бы толь обширное здание жилищем служило.

‎Великолепные чертоги
На столько расстоят локтях,
Что глас в трубы, в ловецки роги
Едва в их слышится концах.
Над возвышенными стенами,
Как небо, наклонился свод;
Между огромными столпами
Отворен в них к утехам вход^[9].

Если дом по сему описанию заслуживает внимание, то празднество, бывшее в нем, еще более^[10].

По всеподданнейшему от хозяина прошению великой государыни и их высочеств и по нарочному зву знатного обоего пола дворянства, к 6-ти часам по полудни все собралися. Все были в маскарадном платье. Хотя от множества карет заперлись улицы, но в доме такой был простор, что можно бы, без сомнения, пригласить такое же или еще большее число гостей. Наконец прибыл двор. В самое то время, на устроенном нарочно против дома амфитеатре, украшенном зеленью, взыграли трубы, и открылся пир для народа. Представлены были в дар ему разного рода одежды, всякое съестное и сладкие напитки. Повсюду раздавалось восклицание в честь и славу всемилостивейшей обладательницы: простосердечное ура наполняло воздух. Самая лучшая похвала доброму государю — радостный клик его народа^[11]. Под сим гласом искренности хозяин встретил высочайших своих посетителей в подобающем августейшему их сану месте, со всевозможным благоговением и знаками подданнического усердия. Глубокое молчание и жадное устремление взоров нескольких тысяч гостей на священных императорских особ, вступивших сперва в большую залу, было первое приятное зрелище^[12].

‎Во древни времена так боги
На олимпийски торжества,
Оставя горние чертоги
И светлы троны божества,
Сходили, скрыв от смертных взора
Сияние лучей своих.
Среди народного собора
Священное прибытье их
Подобно так же познавалось,
Как сходит к нам когда заря:
Роптанье ветров укрощалось,
Румянились эфир, моря;
Вниманье на горах блистало,
Поля лобзала тишина.
Все бренно естество молчало,
Смотря, как шествует она;
Ея улыбка разливала
На всю природу блеск и свет^[13].

Как скоро высочайшие посетители соизволили воссесть на приуготовленные им места, то вдруг загремела голосовая и инструментальная музыка, из трех сот человек состоявшая. Торжественная гармония разлилась по пространству залы. Выступил от алтаря хоровод, из двадцати четырех пар знаменитейших и прекраснейших жен, девиц и юношей составленный. Они одеты были в белое платье столь великолепно и богато, что одних брильянтов на них считалось более, нежели на десять миллионов рублей. Сие младое и избранное общество тем больший возбудило в Россиянах восторг, что государи великие князья Александр и Константин Павловичи удостоили сами быть в оном. Видели Россияне соприсутствующую веселию их любезную матерь отечества, кроткую и мудрую свою обладательницу; видели при ней мужественного ея сына и достойную его супругу, украшенных всеми добродетелями; видели младых их чад, великих князей и княжен, радостную и твердую надежду будущего империи блаженства, а притом последних в сообществе с детьми их. Какою радостию, каким восторгом наполняло сие их чувства и что изображалося на их то удивленных, то улыбающихся лицах, того никакое перо описать не в состоянии; удобно было токмо сие видеть и чувствовать. Сия великолепная кадриль, так сказать, из юных Граций, младых полубогов и героев составленная, открыла бал польским танцем. Громкая музыка его сопровождаема была литаврами и пением; слова оного и последующего за ним польского же были следующие:

ХОР I^[14].

1.‎Гром победы, раздавайся!
Веселися, храбрый Росс!
Звучной славой украшайся:
Магомета ты потрес.
Славься сим, Екатерина,
Славься, нежная к нам мать!

2.‎Воды быстрые Дуная
Уж в руках теперь у нас;
Храбрость Россов почитая,
Тавр под нами и Кавказ.
Славься сим, Екатерина,
Славься, нежная к нам мать!

3.‎Уж не могут орды Крыма
Ныне рушить наш покой;
Гордость низится Селима
И бледнеет он с Луной.
Славься сим, Екатерина,
Славься, нежная к нам мать!

4.‎Стон Синила^[15] раздается
Днесь в подсолнечной везде;
Зависть и вражда мятется
И терзается в себе.
Славься сим, Екатерина,
Славься, нежная к нам мать!

5.‎Мы ликуем славы звуки,
Чтоб враги могли то зреть,
Что свои готовы руки
В край вселенной мы простерть.
Славься сим, Екатерина,
Славься, нежная к нам мать!

6.‎Зри, премудрая царица,
Зри, великая жена,
Что твой взгляд, твоя десница —
Наш закон, душа одна.
Славься сим, Екатерина,
Славься, нежная к нам мать!

7.‎Зри на блещущи соборы^[16],
Зри на сей прекрасный строй:
Всех сердца тобой и взоры
Оживляются одной.
Славься сим, Екатерина,
Славься, нежная к нам мать!

ХОР II.

1.‎Возвратившись из походов,
Принеся с собой трофей,
Среди звуков, среди громов
Плод победы вы своей
Торжествуйте, Россы бранны,
Славой, честию венчанны!
Торжествуйте, ликовствуйте,
Наполняйте плеском свет!
Всей вселенной доказуйте,
Что храбрей вас в свете нет;
Нет храбрее и сильнее
Вас, царям своим вернее!

2.‎Вы, в полях ли где сражались,
Били тысячи вы стом;
На морях ли в бой пускались,
Флоты рушили огнем.
Где вы грады осаждали,
Страшны стены их упали,
Пали с треском, пали с громом,
Раздалася слава в свет,
Что с Российским храбрым родом
Сопротивника днесь нет;
Нет им спорника во брани,
Рвут везде их лавры длани.

3.‎В лаврах мы теперь ликуем,
Исторженных у врагов;
Вам, Россиянки, даруем
Храбрых наших плод боев.
Разделяйте с нами славу;
Честь, утехи и забаву
Разделяйте; одобряйте
И вперед к победам нас;
Жар в сердца вы нам вливайте:
Ваш над нами силен глас;
За один ваш взгляд любови
Лить мы рады токи крови.

4.‎За одну твою щедроту,
За один твой кроткий взгляд
Сердце, душу, жизнь, охоту
Росс принесть на жертву рад.
О любезна мать народа!
Верь, что щедрая природа
С тем тобой нас наградила,
Чтобы звучны чудеса
С храбрым Россом ты творила.
Продолжите, небеса,
Продолжите ея лета
К удивлению вы света!

Расположение пляски всей кадрили, которая чрез несколько колен польского прерывалась контратанцами, было изобретения самого хозяина. Славный Пик искусством своим сообщил ей всю приятность, как в важных, так и в веселых телодвижениях^[17]. Что вы пред сим, буйные, пьянственные и шутовские позорища! что вы пред сим?

1.‎Не так ли лира восхищенна^[18],
В Пиндаровы цветущи дни,
Была при торжествах почтенна,
И он, возседший пальм в тени,
Венцом покрытый, багряницей,
Перед премудрости царицей
Дела своих героев пел,
Рукой златые движа струны?
Какие сладкие перуны!
Какой огонь от них летел!

2.‎Под поражающим согласьем
Его приятных сердцу стрел,
Орел, нагнув на перси выю,
И млечным облаком сокрыв
В пол-яблока зеницы быстры,
Хребтом пернатым тихо зыблясь,
Дремал, казалось, близ его,
Спустив свои на розы крылья;
Но нерастленно негой сердце
И дух его парил у звезд.

3.‎И самые забавы,
И самая любовь
Наукой были славы
И к подвигам жгли кровь
Души благорожденной.
Что слух внял восхищенный,
Что зрел прельщенный взор,
То юность вся твердила
И по домам своим,
По тем стезям ходила,
Что пел пиита им
И что гремел их хор.

4.‎Он пел им витязей ристанье
И крики на коней возниц,
И молний по мечам блистанье,
И пыль столпом от колесниц;
Он пел им непорочны нравы,
Желание честей и славы,
И к общему любовь добру;
Он пел им к божеству почтенье,
Вдыхал к порокам омерзенье,
Мздоимну злату, серебру.

5.‎Седые старцы, преклоненны
Вокруг его на их жезлах,
Внимая добродетель чтиму,
Струили ток блестящих слез.
Приятно было им то слышать,
Что хвалят добры их дела;
Но сердцу их еще стократ
Того милей и слаще было,
Что тот же на сынах их виден
Был знак ко славе страстных душ.

6.‎Минерва с Марсом зрели
На юнош полк младых,
По взорам разумели
Свою породу в них;
И чрез лета толики
Кто Александр Великий,
Кто будет Константин;
Божественные взгляды
Свою читали честь
И весь в них блеск Эллады:
Тот громы к Персам несть,
Сей вновь построит Рим.

В самом деле, сии танцы кадрили сопровождались громкою музыкою и хорами, воспевавшими победы, кажется, не с иным каким намерением, как чтобы по примеру древних возбуждать юношество к славе. Приятно было видеть некоторых младых людей, столько сим тронутых, что слезы у них на глазах являлись.

Что принадлежит до прекрасного пола, то разве только Анакреон изобразил бы все его прелести.

Нежный, нежный воздыхатель и проч.^[19]

В продолжение танцев августейшая гостья, оказав свое благоволение участвовавшим в оных, изволила оставить собрание и уклонилась для отдохновения в чертог, устланный коврами и обитый драгоценными тканями. Здесь на стенах изображена история персидского вельможи Амана и Мардохея Израильтянина. Исткание толь живо, что, кажется, слышен глас последнего:

‎И если я не мил того вельможи оку^[20],
Ты ведаешь, могу ль я быть рабом пороку?
Тебе известно все, о кроткая Эсфирь,
Владычица сердец и красота порфир!
Судьба на трон тебя с тем царский возводила,
Чтоб милость ты и суд на троне воцарила,
Невинность бы спасла, низвергла б клевету,
И сердце нежное и духа высоту,
Совокупя в себе, вселенной показала,
Ты мудростью б пример мужей великих стала!

Между тем как, рассматривая здесь обои, воображение мечтало сие, или что-либо сему подобное, разум с почтением похвалял вкус и намерение хозяина или всякого вельможи, которого душа непричастна была клевете и мщению, и который подобными нравоучительными бытиями украшал свое жилище и сердце. Тогда в другой комнате подле сей, золотой слон, обвешанный жемчужными бахромами, убранный алмазами и изумрудами, начал обращать хобот^[21]. Он был как бы жив, и поставлен нарочно на страже у Ассуира, пред которым происходила помянутая история. Персиянин, сидящий на нем, ударил в колокол, и сие было возвещением театрального представления^[22]. Хозяин всеподданнейше просил к оному высочайших своих посетителей и пригласил прочих гостей. Открылся занавес. Место действия и помост осветился лучезарным солнцем, в средине которого сияло в зеленых лаврах вензеловое имя Екатерины II. Выступили танцовщики, представлявшие поселян и поселянок. Воздевая руки к сему благотворному светилу, они показывали движениями усерднейшие свои чувствования. Балет препровождаем был музыкою и пением.

ХОР III.

‎Сколь твоими чудесами,
Взгляда твоего лучами,
Именем твоим блаженны!
Сколь тобой мы восхищенны!
Зри на наши ты днесь лица,
Кроткая небес зеница!
Где твое лишь имя, взоры
Нам возблещут, — песни, хоры
Там повсюду раздаются,
Восклицания несутся:
Всех с тобой мы в свете краше,
Лучезарно солнце наше!

За сим следовала комедия, а после оной балет, представлявший смирнского купца, торгующего невольниками всех народов. Но, к чести российского оружия, не было ни одного соотечественника нашего в плену сего корыстолюбивого варвара. Какая перемена политического нашего состояния! Давно ли Украйна и низовые места подвержены были непрестанным набегам хищных орд? давно ли? О, коль приятно напоминание минувших напастей, когда оне прошли, как страшный сон! Теперь мы наслаждаемся в пресветлых торжествах благоденствием. О потомство! ведай: все сие есть творение духа Екатерины. Она рекла:

‎Создал Румянцов по степям,
Подвѝг ходящи с громом грады^[23];
Крылаты Этны по морям^[24]
Текли с Орловым до Эллады:
Они три света потрясли^[25].
Подобны лавры возрасли
И днесь Потемкина рукой.
Коль силен дух ея средь боев!
Коль он везде велик собой!
Он манием творил героев,
Которых в поздни времена
Деянья, память, имена
Гремящей славой будут вечны,
Грозой стихиев непресечны.

Уже наступила ночь, и когда из театра возвращалися в залу, предвозвещено было концертом великолепнейшее зрелище.

XОР IV.

‎От крыл Орлов парящих^[26]
По югу воет шум:
Погрязли в море флоты;
Легли в полях полки;
С холмов низверглись грады,
Затмилася Луна;
Под росскою рукою
Склонил чело Дунай.

‎Владычица полсвета,
Россиян храбрых мать!
В богоподобной славе,
В сияньи благ твоих,
Твоим небесным взором,
Как радуга на понт,
Благоволи приникнуть
На сонм твоих побед.

‎Воззри, как в небе звезды,
Как в доме сем огни,
Так ревностью горели
В боях твои сыны.
Мое ж к тебе усердье,
Коль можно б с чем сравнить,
Давно б тебе вселенна
Воздвигнула алтарь.

Вступили в освещенные чертоги. Что ж представилось? Сама августейшая императрица вопрошает: «Неужели мы там, где прежде были»? Сто тысяч лампад внутри дома: карнизы, окна, простенки, все усыпано чистым кристалом, наполненным возжженного белого благовонного воску. Граненые паникадила и фонари, висящие с высоты, а со сторон позлащенные светильники, одни как жар горят, а другие как воды переливаются и, совокупляя лучи свои в веселое торжественное сияние, все покрывали светозарностию^[27]. Какой блеск! Волшебные замки Шехеразады! сравнитесь ли вы с сим храмом, унизанным звездами, или лучше с целою поднебесностию, увешанною солнцами? Бессмертные певцы храмов вкуса и славы^[28]! почто вы не видали сего великолепия? — Что я вижу? тут играет яркий и живый луч, и как бы зноем африканского лета притупляются взоры. Там, как бы в пасмурный день, разливается блеск тонкий и умеренный: я весь в зарях. Окна окружены звездами. Горящие полосы звезд по высоте стен простираются. Рубины, изумруды, яхонты, топазы блещут. Разноогненные, с живыми цветами и зеленью переплетенные венцы и цепи висят между столпами; тенистые радуги бегают по пространству; зарево сквозь лес проглядывает; искусство везде подражает природе. Но что, кроме сего, было чрезъестественного, описать трудно. Высочайшие пальмы, по подбористым и ровным их стеблям до самых вершин увиты как бы звездами, и горят, как пламенеющие столпы. Ароматные рощи обременены златопрозрачными померанцами, лимонами, апельсинами; зеленый, червленный и желтый виноград, виясь по тычинкам огнистыми кистями своими, и в тенях по черным грядам лилеи и тюльпаны, ананасы и другие плоды пламенностию своею неизреченную пестроту и чудесность удивленному взору представляют. Где находишься? Что видишь? Не обманываешься ли? Сам себе не веришь! — Но если природа, искусство и самое, так сказать, волшебство неодушевленными и неподвижными предметами приводят здесь в изумление; то каким безмолвным восторгом, каким приятным оцепенением остановляешься, когда внезапно находишь под густотою древесных ветвей чистые воды и в них плавающих золотых и серебряных рыб? когда тут же, средь грома музыки и литавр, слышишь звонкие соловьиные свисты? Одни в светлой стихии приятным движением, а другие из отдаленной мрачности прерывающимся сладким пением, жадные слух и взоры несказанным увеселением наполняют. Такая необыкновенная и восхитительная внезапность совсем новое чувствие рождает. Но что с тобою будет, когда посреди всех оных див представится тебе в сапфирных, розовых и янтарных лучах горящий и всеосвещающий памятник любезной матери твоего отечества, алтарь ея и образ, вокруг которых, по сторонам, в зеленых и лиловых зарях видны дражайшие имена всего ея наследия?^[29] Всякий Россиянин вообразит и почувствует ни с чем несравненное удовольствие, от благодарности за прошедшее, от любви за настоящее и от надежды ожидаемого блага. Ежели он благоразумен, то в умилении сердца скажет: «Сей чистый и ясный огнь есть истинное подобие моего к ней усердия; сие лиловое и зеленое пламя — образ бессмертной моей и потомства моего на них надежды». Если же он чувствителен, то пролиет ангельские слезы и блаженством своим приближится к небожителям, созерцающим непостижимое, вечное сияние.

‎Не так ли солнцев дом стоит среди небес,
Весь радугой объят и весь покрыт зарями?
Моря сверкают в нем, поля, долины, лес;
Рубина рдяного поддержан он горами;
В сапфире, кристале, в нем звезды — как свещи,
Кругом и внутрь его колеблются лучи.
В каленом злате ввек горит и не сгарает,
И око смертное сияньем притупляет.

Щедротою своею виновница блеска сего, достойная, чтоб и в позднейшие времена такие храмы в честь ея воздвигаемы были, ходит вокруг, осматривает все с обыкновенною ей милостию^[30]. Пред нею, кажется, все живее становится, все приемлет большее сияние; следы ея суть блистательные волны теснящегося за нею веселого, радостного, торжествующего собрания. Сие паче всего ее утешает. Светлое лицо ея ободряет улыбки, игры, пляски, лики, забавы. Се подобие матери, се монархиня, окруженная славою, любовию, великолепием!

‎Все три,
Казалось, оны божества
С владычицею душ с небес
‎Пришли
Умножить блески, звуки, радость
‎Торжества.
‎Все три,
Казалось, меж собою
Как будто спор вели,
Кому быть празднества душою?
Но Слава здесь с венцом лавровым,
‎С короною из звезд,
‎На подвиги душам готовым
‎Трубой с высоких мест
‎Свой огнь вливала;
Во всех сердцах одна торжествовала.
‎И Нимф и Сильф соборы
Ея все пели хоры,
Ея твердили глас,
Плясали, бегали, скакали,
Качались^[31], в воздухе летали,
И все согласно восклицали:
«Утехам время, делу час»!

Между прочими танцами были также пляски по малороссийским и русским простым песням, из которых одна ниже сего следует. А как собственное народное пение любящим свое отечество нравится более иностранного, то какое было удовольствие видеть пред лицом монарха одобрение к своим увеселениям? О вы, которые не пленяли таким образом сердец, а хотели быть страшными! цари, могли ль вы наслаждаться такими приятными зрелищами?

XОР V.

На бережку у ставка,
На дощечке у млинка и проч.^[32]

Между тем, как такими забавами занимались в покоях, во внешнем, весьма пространном и прекрасном саду возжжены были увеселительные огни. Хотя пасмурная погода не позволяла всем утешаться ими, но любопытство приметило оные. Там, на прекрасных прудах, чешуящихся между открытою пологою зеленью, а инде древами осененных, зыблилась флотилия, из нескольких судов состоявшая, украшенная разноцветными флагами и фонарями, со множеством матросов и гребцов, богато одетых. Рощи, приятно разбросанные, и алеи, далеко простирающиеся, также испещрены были разными огнями. Всего приятнее казалось помавание дерев, над водами стоящих, которые, от случившегося тогда нарочитого ветра наклоняясь и возвышаясь, заставляли по колеблющемуся под ними стеклу пробегать то зеленые, то красные струи. Все дороги были покрыты народом, толпящимся подобно рою пчел, привившихся к тому месту, где матка их находится. Шорох дерев, шум вод катящегося водопада, жужуканье говорящих, глас вдалеке гребецкого рога и песень, слышимый с гулом музыки, вырывающимся из дому, погружали мысли в некую забывчивость. Какие разговоры, какие вопросы о причине праздника и щедрости хозяина! Мне слышится ответ его:

‎Я чем могу воздать ея ко мне щедроте?
Величие мое — творенье рук ея;
Все счастие мое — души ея в доброте,
И слава торжества — ея, а не моя^[33].

Угощенные толь приятным образом, посетители внутри и вне дома^[34] ничего уже более не ожидали, что бы могло усугубить их удовольствие; но вдруг, по данному от хозяина знаку, театр уничтожается; на месте же его и еще в нескольких других покоях являются для 600 человек накрытые столы, кроме тех, которые приставлены были к стенам для всякого, кто чего мимоходом пожелает. Где были театральное действие и зрители, там чрез несколько минут открылись горы серебра с разным кушаньем, вокруг с золотыми подсвечниками. Достойны были удивления расторопная услуга и порядок, а паче хозяйское распоряжение и присмотр его повсюду.

‎Он мещет молнию и громы
И рушит грады и берет,
Волшебны созидает домы
И дивны праздники дает.
Там под его рукой гиганты,
Трепещут земли и моря;
Другою чистит брилиянты^[35]
И тешится, на них смотря.
Сегодня бурю представляет,
Летает завтра, как зефир,
И лавр и мирты собирает,
И в бой ведет и строит мир;
То крылья вдруг берет орлины,
Парит к Луне и смотрит вдаль;
То рядит щеголей в ботины^[36],
Любезных дам в прелестну шаль^[37].
И еслиб он имел злодеев,
Согласны б были все они,
Что видят образ в нем Протеев,
Который жил в златые дни.

Начался ужин. Места театра и оркестра удостоены были высочайшего императорского присутствия. На первом, в числе кадрили, изволили кушать государи великие князья Александр и Константин Павловичи; а на втором всемилостивейшая государыня и его императорское высочество наследник престола с высочайшею его супругою; партер и несколько картинных покоев заняты были прочими обоего пола особами. Порядок постановленных столов достоин примечания: всех взоры обращены были к лицу государыни, и от сцены по степеням до некоего особого возвышения возносилась освещенная гора с приборами, услугою и гостями, подобно как бы с зрителями. На Самой высоте оной сияли стеклянные разноогненные сосуды, что также представляло некое необычайное зрелище^[38]. Казалось, что вся империя пришла со всем своим великолепием и изобилием на угощение своей владычицы и теснилась даже на высотах, чтоб насладиться ея лицезрением.

‎Богатая Сибирь, наклоншись над столами,
Рассыпала по них и злато и сребро;
Восточный, западный, седые океаны,
Трясяся челами, держали редких рыб;
Чернокудрявый лес и беловласы степи,
Украйна, Холмогор несли тельцов и дичь;
Венчанна класами, хлеб Волга подавала,
С плодами сладкими принес кошницу Тавр;
Рифей, нагнувшися, в топазны, аматистны
Лил кубки мед златый, древ искрометный сок,
И с Дона сладкие и крымски вкусны вина;
Прекрасная Нева, прияв от Бельта с рук
В фарфоре, кристале чужие питья, снеди,
Носила по гостям, как будто бы стыдясь,
Что потчевать должна так прихоть по неволе.
Обилье тучное всем простирало длань.
Картины по стенам, огнями освещенны,
Казалось, ожили и, рдяны лица их
Из мрака выставя, на славный пир смотрели;
Лукуллы, Цезари, Траян, Октавий, Тит,
Как будто изумясь, сойти со стен желали
И вопросить: Кого так угощает свет?
Кто, кроме нас, владеть отважился вселенной?

Вскоре после ужина высочайшая посетительница, обозрев еще веселящихся, соизволила со всем своим августейшим домом уклониться к покою. Уже подвезены были колесницы: внезапно раздалось нежное пение с тихим звуком органов, нисходящее с висящих хоров, которые закрыты были разноцветными, озаренными ярким цветом стеклянными сосудами. Все безмолвствуют, внимают и обращают всюду взоры свои и, не видя поющих, в приятном восхищении думают созерцать облака или зари, с которых слышалось ангельское пение, сопровождаемое небесною гармониею.

ХОР VI.

‎Царство здесь удовольствий,
Владычество щедрот твоих;
Здесь вода, земля и воздух,
Дышит все твоей душой;
Лишь твоим я благом
И живу и счастлив.
Что в богатстве и честях,
Что в великости моей,
Если мысль тебя не зреть
Дух ввергает в ужас?

‎Стой и не лети ты, время,
И благ наших не лишай.
Жизнь наша путь есть печалей:
Пусть в ней цветут цветы^[39].

По окончании хора хозяин с благоговением пал на колени пред своею всемилостивейшею самодержицею и облобызал ея руку, принося усерднейшую благодарность за посещение. Паки новая и трогающая сердце картина! Великолепный двор и все многочисленное собрание видят толь славную монархиню, с величественным и милостивым взором стоящую пред своим подданным, который несколько минут держит ея десницу с некаким особливым душевным умилением. Тако оставляла божественная Минерва сына Улиссова.

‎Нисшедшим облакам,
Богиня в них воссела;
Подъемлясь к высотам,
К нему с улыбкой зрела.
От брони ветром звуки,
От взоров луч летел;
Воздев он к небу руки,
Ей в след безмолвно зрел^[40].

Примечание I.

По смешанной форме этого Описания может представиться вопрос, не справедливее ли было бы поместить его между сочинениями Державина в прозе. По нашему мнению, оно более относится сюда, потому что основную часть его составляют стихи, написанные к Потемкинскому празднику. К ним уже после приделано описание, на которое можно смотреть как на комментарий к стихам.

Так как описанный Державиным праздник дан был по случаю взятия Измаила (см. выше, стр. 341, оду на этот подвиг), то здесь не излишне будет упомянуть о впечатлении, произведенном на императрицу этим событием. «Не Измаил», доносил ей Потемкин из Бендер, «но армия турецкая, состоящая в 30-ти слишком тысячах, истреблена в укреплениях пространных ... Более уже 20,000 сочтено тел, да слишком 7,000 взято в плен, а еще отыскивают; знамен 310 уже привезено, а еще сообщают; пушек будет до 300; войски ваши оказали мужество примерное и неслыханное и проч. Повергаю к освященным стопам в. и. в. командующего штурмом генерала графа Суворова Рымникского, его подчиненных, отлично храброе ваше войско и себя».

Поздравляя Потемкина с этим успехом, Екатерина между прочим писала ему в ответ: «Измаильская эскалада города и крепости с корпусом в половину противу турецкого гарнизона, в оном находящегося, почитается за дело, едва ли еще где в истории находящееся, и честь приносит неустрашимому российскому воинству... Дай Боже, чтобы успехи ваши заставили Турок взяться за ум и скорее заключить мир... Спасибо тебе, мой друг сердечный и любезный, за все добрые и полезные дела, тобою поделанные, за порядок и неустрашимость войск: скажи им спасибо от меня, а о награждении себе предоставляю говорить по получении чрез Попова подробности и твои представления».

После взятия Измаила Потемкин жил то в Бендерах, то в Яссах, с безмерным великолепием, окруженный двором, как государь. Тревожась по поводу разных слухов, которые давно доходили до него из Петербурга, он просил у государыни позволения приехать в столицу. Екатерина отвечала ему, что, как всегда, рада его видеть, но вместе напоминала, не упустит ли он тем важные минуты, которыми может воспользоваться на месте для скорейшего восстановления мира. Поэтому она требовала, чтоб он дождался известий о впечатлении, какое произведет в Царьграде взятие Измаила, и дозволяла ему приехать «с нами побеседовать» только в таком случае, если сам он удостоверится, что его отъезд дела не испортит, а о мире не отдалит переговоров, или раннего открытия новой кампании не остановит. В противном случае, прибавляла императрица, «нахожусь в необходимости усердно тебя просить предпочитать пользу дел и не отлучаться; но, заключа мир, возвратиться яко миротворец, либо, устроя все к принуждению Турок к оному самыми действиями, тогда приехать». Потемкин, находя, что для дел была глухая пора, пустился в путь, но перед выездом из Ясс не забыл однакож сделать всех нужных распоряжений для открытия новой кампании. 28 февраля 1791 года он приехал в Петербург. Екатерина, по словам Надеждина, приняла его с прежним радостным лицом, с знаками неизменившейся благосклонности и уважения, возвысившегося соразмерно с заслугами. Давно уже она подарила ему Конногвардейский дом, построенный по плану, им самим избранному. Потом он продал это здание в казну за 460 т. р. Когда же зашла речь о построении ему дома, в награду за его победы, он снова выпросил себе это здание, следовательно получил и дом и около полумиллиона денег^[41].

Новые милости Екатерины к Потемкину не могли скрыть от него перемены, происшедшей в ея расположении; он видел подтверждение слухов, доходивших до него еще в Молдавии, о перевесе влияния Зубова. Болезненная тоска, тайные предчувствия снедали Потемкина. Он хотел как будто испытать еще последнее средство, чтобы доказать государыне, что в преданности к ней никто не может с ним сравниться. Он задумал дать ей в своем Таврическом доме праздник, который неслыханным великолепием должен был затмить все прежние празднества этого рода (Светлейший князь Потемкин-Таврич., Н. Надеждина, Одесса, 1839; Потемкинский праздник, из рукописи современника, Москвитян. 1852 г., № 3; Словарь достоп. людей, М. 1836, ч. IV; Описание Спбурга, И. Пушкарева, ч. I, Спб., 1839, стр. 350; немецкие описания Петербурга, Георги, Шторха и Реймерса; также выписки из бумаг государственного архива).

Приближенные Екатерины нередко угощали ее роскошными пирами. Так в 1776 г. 10 декабря у князя Вяземского был для царской фамилии бал с театром^[42], и семилетняя дочь его сказала при этом речь на французском языке (Спб. Ведомости, 1776, № 104, прибавление). Через три года Потемкин, по случаю рождения в. к. Константина Павловича, дал праздник в Озерках. Эта пожалованная любимцу дача находилась на Неве, непосредственно за Александро-Невской лаврой. В лесу были два озера, от которых и все место получило название. При Потемкине тут явились разные постройки, именно: на одном из озер великолепный увеселительный фрегат, в лесу деревянный дом для балов (впоследствии перенесенный на петергофскую дорогу), а близ берега Невы два стеклянные завода, по смерти Потемкина поступившие в собственность казны (см. в Географическом словаре Щекатова статью: Озерки). В сказке Екатерины о царевиче Февее есть место, написанное явно с мыслью об этой даче: «Царевич, поехав верхом за город, мимоездом невзначай заехал к барину Решемыслу», под именем которого императрица здесь разумела этого вельможу (см. выше, стр. 170, в примечании 1 к оде Решемыслу). «Царевич», говорится тут далее, «позавтракал у него в беседке на большом озере: сидя на лавке, увидел из окна малую лодку» и т. д. На этой-то даче Потемкин, 25 июня 1779 г.^[43], устроил маскарад и бал с фейерверком на озере, при чем явились разные новые изобретения прихотливого воображения, например пловучая картина, представлявшая храм с именами членов императорского дома. Во всю ночь прододжалась иллюминация; аллея от большой дороги к дому освещена была горящими гирляндами, по кустам развешенными; над озером видны были разного рода здания, блиставшие разноцветными огнями. Место, где приготовлен был ужин, представляло пещеру кавказских гор (находившихся в одном из наместничеств, вверенных хозяину); пещера была убрана миртовыми и лавровыми деревьями, между которыми вились розы и другие цветы; ее прохлаждал ручей, стремительно падавший с вершины горы и разбивавшийся об утесы, и проч. Во время ужина, устроенного по обычаю древних, хор певцов под звуки органа пел в честь славной посетительницы строфы, составленные на эллиногреческом языке; оне были переведены по-русски Петровым, который пользовался особенным покровительством Потемкина. Как подлинник, так и перевод стихов напечатаны, вместе с описанием праздника, в Академич. известиях (ч. II, 1779 г., июль, стр. 320; см. также Соч. В. Петрова, ч. I, стр. 192).

При всем своем блеске этот праздник может назваться скромным в сравнении с тем, который Потемкин дал в своем Таврическом доме, в понедельник, 28 апреля^[44] 1791 года. «Многие из подобных празднеств, стоившие рублей по 20 т.», сказано в рукописи современника, «были только образчики сего великого празднества». В приготовлениях к нему принял участие и Державин, стоявший тогда на высшей степени своей литературной славы, — сочинением, по вызову князя, стихов для пения на празднике.

Это были четыре хора, тогда же и напечатанные отдельно в большую четвертку, без заглавного листа, без означения года и места печатания, с заглавием Хоры на 1-й странице, после которого шли самые стихи в таком порядке : I. Для концерта (От крыл Орлов парящих); II. Для кадрили (Гром победы раздавайся); III. Для польского (Возвратившись из походов); IV. Для балета (Сколь твоими мы делами). Заглавия, означенные здесь курсивом, в подлиннике напечатаны красными чернилами. Редким экземпляром оттиска этих Хоров, приготовленного конечно для раздачи гостям на самом празднике, мы обязаны служащему при академии наук Н. М. Михайловскому, доставившему нам и несколько других оттисков отдельно изданных сочинений Державина.

Довольный Хорами, Потемкин после пригласил к себе автора обедать и просил его составить описание праздника. Исполнив это желание вельможи, Державин сам отвез ему свою работу; Потемкин пригласил его было остаться обедать; но, прочитав тетрадь и увидев, что в описании нет никаких особенных ему похвал и что ему отдана честь наравне с Румянцовым и гр. Орловым-Чесменским, избалованный временщик рассердился и уехал со двора, пока Державин дожидался в канцелярии у секретаря его, В. С. Попова (Зап. Держ., Рус. Бес. стр. 307). Сюда же относится следующее место из Записок Дмитриева (Москвитянин 1842 г., № 1, стр. 152): «Державину поручено было от князя заблаговременно сочинить, по сообщенной ему программе, описание праздника^[45]. Знакомство наше началось вместе с этой работою. Почти в моих глазах она была продолжаема и окончена. Праздник изумил всю столицу; описание напечатано, но не полюбилось, как слышно было, Потемкину, вероятно за поэтическую характеристику хозяина, довольно верную, но не у места шутливую».

Уже в июне месяце того же года Хоры помещены были в Московском журнале (ч. II, стр. 281) в таком же порядке, как в упомянутых выше отдельных оттисках, с краткими при заглавиях объяснениями и с следующим примечанием Карамзина: «Вчера получил я сие стихотворение от почтенного сочинителя и спешу оное сообщить читателям Московского журнала. 20 мая. — К.».

Затем в том же журнале, за август 1791 г. (ч. III, стр. 115), появились два стихотворные места из описания праздника, начинающиеся так: «Во древни времена так боги» и «Не так ли лира восхищенна».

Хоры были перепечатаны в LXVII ч. Новых ежемесячных сочинений (январь 1792). В этом же издании (ч. LXVI, дек. 1791) появился перевод в прозе написанных по-французски от имени Потемкина стихов императрице с изъявлением ей благодарности за присутствие на его празднике.

Наконец, в апрельской книжке Московского журнала 1792 г. (ч. VI, стр. 3) напечатан был еще отрывок из описания празднества, именно стихи: «Богатая Сибирь, наклоншись над столами» и проч.

Между тем, около того же времени, т. е. уже по смерти знаменитого временщика, Описание его праздника было издано отдельною брошюрой в четвертку (40 страниц, последняя — белая) с таким заглавием, занимающим целую страницу: «Описание празднества, бывшего по случаю взятия Измаила у его св. г. генерал-фельдмаршала и великого гетмана кн. Г. А. Потемкина-Таврического, в присутствии ея имп. величества и их имп. высочеств, в Петербурге в доме близ Конной гвардии, 1791 г. Апреля 28 дня. В С. Петербурге, с дозволения указного печатано у И. К. Шнора, 1792 года».

На обороте заглавного листа стихи, которые после уже не перепечатывались:

Хотя свирепая судьбина,
Увы! от нас его взяла,
Исчезли звуки, торжество;
Но не умрут его дела.
К ним вспламенявше божество
Жить будет ввек — Екатерина.

Во второй раз Описание торжества было напечатано в издании 1808 г., ч. IV, III, с сокращением заглавия и с заменою приведенных стихов, на обороте заглавного листа, следующим примечанием:

«Для сего торжества составлена была кадриль из 24 пар, в которой удостоили принять участие их имп. выс. великие князья, ныне царствующий император Александр Павлович и в. к. Константин Павлович. Прочие особы обоего пола были из самых знатнейших фамилий, и все в великолепнейшем убранстве». В экземпляре, принадлежавшем самому Державину, он к этому примечанию приписал карандашем: «NB. Надобно спросить имена у Абрамова^[46], хотя не все, но сколько их есть»...

Для поверки и дополненья Описания Державина мы помещаем в примечаниях соответствующие места из другого, более полного с фактической стороны описания праздника, которое было сперва напечатано по-немецки в Minerva, а потом по-русски в Москвитянине (см. нашу выноску на стр. 380). Иногда представляем также параллельные места из описания Шторха.

Стоит заметить, как любопытную черту превратности всего житейского, что о великолепном празднестве 1791 года не было упомянуто ни слова в русских газетах того времени, тогда как данный тем же вельможею в 1779 г. праздник, который в пышности много уступал позднейшему, удостоился подробного описания как в академическом журнале, так и в Спбургских Ведомостях (2-го июля того же года, № 53). Сколько нам известно, при жизни Потемкина о знаменитом празднестве по случаю взятия Измаила печатно на русском языке только и было упомянуто в Московском журнале, в примечаниях к заглавиям стихов Державина. Причина такого молчания заключалась конечно в могуществе Зубова.

Приложенный к Описанию торжества рисунок, сделанный в оригинале нарочно для нашего издания, изображает внутренность залы, где происходил праздник. Зала до сих пор сохраняет свое прежнее устройство.

Комментарий Я. Грота

1. В издании 1808 г. полное заглавие было следующее: «Описание торжества, бывшего по случаю взятия города Измаила, в доме генерал-фельдмаршала князя Потемкина-Таврического, близ Конной Гвардии, в присутствии императрицы Екатерины II, 1791 года 28 апреля».
2. или пантеону. Георги, Шторх и Реймерс называют дворец Потемкина пантеоном. В изд. 1792 г.: афинейскому.
3. В издании 1808 г. столбов, как и выше: лазуревого. Мы в образовании этих слов придерживаемся отдельного издания 1792 года, которое в некоторых случаях исправнее позднейшего текста.
4. «Ввечеру, когда кн. Потемкин давал празднество, на сей галерее посажено было 300 человек, составлявших роговую музыку, коя во время прибытия и отъезда императрицы играла, попеременно с голосами певчих, хвалу обладательнице седьмой части земного шара» (рукопись современника, Москвитян. 1852, № 3).
5. «Пусть представят себе зал, имеющий более ста шагов длины и соответственную ширину, обставленный двойною колоннадою колосальных столпов. Около середины их вышины находятся между этими колоннами ложи, убранные шелковыми занавесами и фестонами. В проходе, образуемом двойным рядом колонн, висят на некотором расстоянии один от другого кристальные шары, которых освещение отражается двумя на обоих концах постановленными зеркалами необыкновенной величины. В самом зале нет никакого убранства, ни мебели, так как он назначен для больших празднеств; но в обоих полукружиях, которые вдаются в боковые стены и служат окончанием колоннад, стоят две вазы из каррарского мрамора, соответствующие своею огромностью и изяществом величине и великолепию всего, что их окружает» (Gem. von St. Petersburg, т. I, стр. 61).
   «Исправное согласие вышины с шириною сего зала и его чрезмерною длиною составляет мастерское произведение зодчего искусства. Карниз оного опирается на четверном ряде столпов из белого вылощенного гипса, идущих по обеим длинным сторонам зала, от чего в нем происходят две узких галереи, по концам которых поставлены друг против друга зеркала чрезмерной величины, кои умножают предметы и дальновидность до бесконечности. Окна в сем зале находятся в двух узких сторонах, кои оканчиваются окружением. От сего ожидаемого недостатка надлежало б полагать*, что средина залы должна б быть темновата; однакож сия часть получает свое освещение не токмо от купола весьма светлого, но и от состоящего напротив зимнего сада, из которого свет между столпов достаточно в зал падает. Обе стороны, в которых находятся окна, отделены от пола несколькими ступенями. Одно из сих возвышений, с которого императрица, во время празднества смотрела балет, было покрыто драгоценнейшими персидскими шелковыми коврами. Под окнами стояла турецкая софа, во всю стену длиною. На возвышении противуположном находились музыканты. На каждой из сих эстрад стояло тогда по вазе из белого каррарского мармора, с отличною резьбою; подножие оных сделано было из серого мармора. Поелику вазы сии имели совершенный размер к пространству места, в котором находились, то можно заключить о величине оных и драгоценности. Князь Потемкин купил их из оставшего имения герцогини Кингстонской**. Из оного же были и два паникадила из черного хрусталя, висевшие над вазами. В них находились часы с весьма искусною музыкою; они куплены за 42 т. рублей. Кроме сих паникадил находились в зале еще 56, повешенных отчасти посреди залы, частью же между столпами. На каждом паникадиле в сей вечер горело не меньше 16 свеч. Вообще весь зал казался в огне и от того духота была несносная. Кроме восковых свеч горело в нем 5000 лампад. Лампады были отчасти белые и находились в определенном отстоянии от карниза, частью же пестрые в подобие лилей, роз, тюльпанов и других крупных цветков, кои висели между столпов гирляндами. Действие от сего освещения превосходило все, что только в сем роде вообразить можно» (рукопись совр., Москвит. 1852, № 3).

   _____________

   * В Minerva за декабрь 1800, стр 521—522: Dieser scheinbare Mangel an Helle liess vermuthen и проч.

   ** «Сия герцогиня Кингстонская, урожденная мисс Чодлей» (не Гудленг, как в Москвитянине; в немецком описании, в Minerva: Chudleigh), «есть самая та, которая известна по странной своей тяжбе с супругом, по которой едва не лишилась головы. Она жила долгое время в С. Петербурге, у императрицы, и в Дрездене, у вдовствующей курфирстины. Она прибыла вторично в Россию, где близ С. Петербурга купила имение: в оном жила и скончалась». Ср. о ней в одном из примечаний к пьесе: Ко второму соседу, ниже под 1791 же годом.

6. На сем подножии надпись: Матери отечества и мне премилосердой (Примеч. Держ.).
7. На портике дома надпись: От щедрот Великой Екатерины (Примеч. Держ.). По свидетельству Георги в его описании Петербурга (Versuch einer Beschreibung и проч., Спб. 1790), под этою надписью был выставлен год построения дворца, 1784.
8. «К стороне, противоположной сеням, примыкает зимний сад, огромное здание, отделяющееся от зала только описанною сейчас колоннадою. Колонны, без которых оно по огромности своей не могло бы обойтись, замаскированы тем, что им дан вид пальмовых деревьев. Тепло поддержжвается многочисленными в стенах и в колоннах скрытыми печами, и даже под полом проведены жестяные трубы, которые беспрестанно наполняются кипятком» (Gem. von St. Petersburg, ч. I, стр. 63).
   «Ничто однако великолепием не превосходило зимний сад, примыкавший к большой галерее и в который вход был из круглого зала между столпов. Величина оного была вшестеро больше нежели славного зимнего сада в Эрмитаже императорском; расположен был оный также в английском вкусе, но несравненно лучше. Зеленеющийся дерновый скат вел дорогою, обсаженною цветущими померанцевыми деревьями. Там видимы были лесочки, по окружающим которые решеткам обвивались розы и жасмины, наполняющие воздух благовонием. В кустарниках видимы были гнезда соловьев и других поющих птиц... В разных местах, в земле и в драгоценных горшках, на марморных и гранитных подножиях, видимы были в сем саде редчайшие кустарники и растения. Прохожи, иностранными деревьями обсаженные, срослись между собой столько плотно, что и днем в них было темновато. Печи, которых для зимнего сего сада потребно было не мало, скрыты были за множеством зеркал, одинакой величины и цены чрезвычайной; На дорожках сего сада и на малых дерновых холмочках видимы были на марморных подножиях вазы из того же камня, но другого цвета, либо истуканы из белого мармора, представлявшие Гениев, отчасти венчающих, частью же отправляющих жертвоприношение перед бюстом императрицы... В траве стояли великие из лучшего стекла шары, наполненные водою, в которых плавали золотые и серебряные рыбки. Посредине сада возвышался храм простого, но размернейшего устроения. Его купол, возвышавшийся до самого потолка сего сада, искуснейшею рукою и обманчиво расписанного под вид неба, и способствовавший к поддержанию потолка, опирался на 8 столпах из белого мармора. В оном по ступеням из серого мармора был вход к жертвеннику, служившему подножием изображению императрицы, иссеченному из белого мармора. Императрица представлена была в царской мантии, держащая рог изобилия, из которого сыпались орденские кресты и деньги*. На жертвеннике было подписано: «Матери отечества и моей благодетельнице». Здесь равномерно расставлены были лампады, имеющие подобие цветов, фестонами около столпов как бы обвитые. Позади храма находилась великолепная листвяная беседка; внутренние стены оной состояли из зеркал; в день же празднества наружные решетки были украшены пестрыми лампадами, в подобии яблок, груш и виноградных гроздов. Далее, в день празднества сад весь был еще несравненно более обыкновенного украшен. Все окна оного прикрыты были искусственными пальмовыми и померанцевыми деревьями, коих листья и плоды представлены были из разноцветных лампад. Другие искусственные плоды в подобии дынь, ананасов, винограда и арбузов в приличных местах сада были представлены также из разноцветных лампад. Для услаждения чувств скрытые курильницы издыхали благовония, кои смешивались с запахом цветов померанцевых и жасминных деревьев и испарениями малого водомета, бьющего лавандною водою. Между храмом и листвяною беседкою находилась зеркальная пирамида, украшенная хрусталями, на верху которой блистало имя императрицы, подделанное под брильянты и от которого исходило во все стороны сияние. Близ оной стояли другие менее огромные пирамиды, на которых горели трофеи и вензеловые имена наследника престола, его супруги и обоих великих князей, составленные из фиолетовых и зеленых огней. В сей только вечер окна зимнего сада были скрыты; в прочее время были то двери, вводящие в воздушный сад Таврического дворца. Потемкин, хотя расположил сей сад с самого начала**, но впоследствии с невероятными издержками довел до чрезвычайного степени совершенства. Выгодное местоположение оного придавало ему много цены, а пособие искусства и еще оную возвысило. Сравняли место, сняли пригорки, где оным по плану быть не надлежало, насыпали новые холмы для услаждения зрения дальновидностями. Прямым путем протекавшей речке дали течение извилистое и вынудили из ней низвергающийся водопад, который упадал в марморный водоем. Построены великолепные мосты из железа и мармора; множество истуканов и памятников находилось еще в работе. В намерении том, чтобы из дома и сада можно было оглядывать прелестные дальновидности, приказал князь Потемкин наскоро и вне окружности двора своего построить павилионы и подобное; все сие как волшебством из земли возникло. Словом сказать, он употребил все к соделанию места сего приятнейшим жилищем. Во время последнего праздника ввечеру весь сад освещен был великолепнейшим образом, а воды украшены гондолами (рукоп. совр., Москв.).

   _______________

   * Эта статуя, по словам Реймерса (St.-Petersburg и проч., Спб., 1805, ч. I, стр. 332), была впоследствии переведена в академию художеств.

   ** По-немецки в Minerva (стр. 529): «Potemkin hatte ihn zwar erst angelegt»... Это значит: хотя сад был разведен только Потемкиным, т. е. не прежде вступления его во владение местом.

9. «По обеим сторонам при входе в зал из ротонды поделаны были ложи, драпированные драгоценнейшими материями и внутри украшенные великолепно. Под сими ложами находились входы в четыре ряда комнат и зал, которых окна были отчасти на двор, частью же в сад, а отчасти видимы из оных были отдаленности и берега Невы. Сии комнаты украшены были драгоценными обоями и картинами, купленными из оставшего имения после герцогини Кингстон; комнаты и прибор соответствовали богатству и могуществу хозяина. Особливо же те из сих комнат, в которых в сей вечер императрица и великая княгиня играли в карты, великолепием превосходили все другие. Обиты оные, были обоями гобелинскими; софы и стулья в них стоили 46 т. рублей» (рукоп. современника, Москвит.).
10. «Тысячи художников и работников занимались несколько недель приготовлениями и распоряжениями к сему празднеству. Три тысячи особ придворных и прочих в городе приглашены были чрез билеты, разосланные с офицерами; без сих билетов трудно было пройти только сначала. Потемкин прибыл в Таврический дворец заблаговременно. Он имел на себе в сей день алый фрак и епанчу из черных кружев, стоящую нескольких тысяч рублей. Всюду, где только на мужском одеянии можно было употребить брильянты, оные блистали. Шляпа его была оными столько обременена, что трудно стало ему держать оную в руке. Один из адъютантов его должен был сию шляпу за ним носить» (рукоп. совр., Москв.). «Это был нынешний генерал-лейтенант Боур», прибавлено в Minerva.
11. В 6 часов с полудни ожидали императрицу. Но до прибытия еще ея, по неосторожности, произошел беспорядок, который продолжался и в самое прибытие монархини. В сей день назначен был от Потемкина праздник для народа на площади перед Таврическим дворцом. Построены тут были не только качели разного рода, но и торговые лавки, из которых назначено было раздавать народу безденежно платья, чулки, шляпы и т. п., также вареную и невареную пищу и разные напитки. По распоряжению надлежало сему начаться в то время, когда императрица будет проезжать. Однакож по ошибке сочли экипаж некоего вельможи, сходный к придворному, за карету самой императрицы и подали знак к началу народного празднества. Началось замешательство: подарки и прочее расхватали, толпяся столько, что экипажи императрицын и прочие принуждены остановиться и простоять более ¼ часа.» (рукоп. совр., Москв.). В Minerva прибавлено к этому следующее любопытное примечание: «Этот беспорядок произошел по вине полиции. Государыня, поняв тотчас настоящую его причину, подозвала к своему экипажу обер-полициймейстера Рылеева, человека весьма ограниченного, про которого рассказывают много самых пошлых анекдотов. В этом прекрасном порядке, сказала она иронически, я совершенно узнаю вас. Но он, приняв это вовсе нелестное замечание за похвалу себе, отвечал очень развязно: Радуюсь, что имел счастие заслужить удовольствие вашего императорского величества». По видимому, ошибка, подобная происшедшей в день Потемкинского праздника, не легко может быть устранена в случаях этого рода: такое же замешательство произошло в наше время на народном празднике, приготовленном в Москве, на Ходынке, по поводу торжества коронации ныне царствующего Государя Императора.
12. «Напоследок прибыла императрица с великими княжнами Александрою Павловною и Еленою Павловною; великий князь наследник и супруга его вышли к ней на встречу, а Потемкин принимал монархиню из кареты» (рукоп. соврем., Москвит.).
13. Сравнение с богами, которым начинаются эти стихи, было совершенно в духе времени. На празднике, бывшем в 1776 году y князя Вяземского (см. выше, стр. 379, примеч. 1), малолетняя дочь его сказала присутствовавшим особам императорской фамилии такую речь, конечно не ею сочиненную: «Il me semble que ce palais se transforme en un temple consacré а vos noms augustes. Chers objets de nos voeux, vous êtes nos divinités; oui, je vois Minerve, déesse de la sagesse, des sciences et des arts; Phébus, dieu de la lumière, et Hébé, ornement de l’empire: vous quittez l’Olympe pour embellir ces lieux; vous nous inspirez cette extase divine et cette joie céleste que les dieux seuls ont le pouvoir de produire» и проч.
    Эти стихи Державина в первый раз были напечатаны в Москов. журнале (см. выше стр. 381).
14. Музыка ко всем хорам, кроме VI, сочинения г. Козловского (Примеч. Держ.). Библиографические замечания о хорах, петых на этом празднике, см. выше, стр. 381. В Записках Булгарина (ч. I, стр. 233) сказано по поводу этого хора: «Кто не знал в свое время полонеза О. А. Козловского с хорами, сочиненного на торжество, данное князем Потемкиным» и проч... «Говорили, что слова сочинил Державин. В этом полонезе есть стихи :

    Воды грозного Дуная
    Уж в руках теперь у нас.

    
    «Эти стихи тогда были только предсказанием, потому что воды грозного Дуная попали в наши руки уже при императоре Николае Павловиче, начертавшем пределы России по устье Дуная».

15. Древнее название Измаила (Примеч. Держ.). Ср. выше стр. 350.
16. Зри на блещущи соборы. — В первоначальном тексте следовал за этим куплетом еще один:
    

    Зри, монарх, и утешайся
    На побед твоих венец;
    Зри, о мать! и восхищайся
    На любовь к тебе сердец.
    Славься и проч.

17. «Двор промедлил несколько времени в ротонде; после сего императрица с высочайшею фамилиею перешла на эстрад галереи. Вскоре после сего предстали 24 пары танцовщиков из благородных знаменитейших фамилий, на отбор прекраснейших, в белом атласном платье, украшенном брильянтами. Полы отличены были голубыми и розовыми перевязями. Предводительствовали оными молодые великие князья Александр Павлович и Константин Павлович и принц виртембергский, брат великой княгини, их родительницы». (Этот любезный принц, прибавлено в Minerva, умер в русской службе от последствий падения с лошади. — См. о нем в примечаниях к оде Водопад, под этим же годом). «Они танцовали с отличным искусством очень трудный балет, сочинения г. Пика; при окончании оного отличил себя сей славный танцовщик солом» (рук. совр., Москв.). На счет Пика (Le Picq), упомянутого и в тексте, прибавим, что на нем и на Канциани (Canziani) лежала композиция балетов и танцев и что он сверх того был первым танцовщиком соло. Ему положено было 6 т. рублей жалованья; Канциани получал 5 т. (Gemählde von St. Petersburg, Спб. 1793 г., т. II, стр. 335). «Ле-Пик», замечено в Minerva, «соединял грацию с самой привлекательной наружностью, но в 1791 году он был уже так стар, что не мог танцовать с прежним совершенством. Он славился уже в 1768: тогда его выписали из Парижа в Дрезден по случаю празднества бракосочетания саксонского принца».
18. О первом напечатании этих стихов см. выше, стр. 381.
19. Это стихотворение помещается нами отдельно, под заглавием Анакреон в собрании, вслед за настоящим Описанием, на том основании, что оно уже и в издании 1808 г. занимает под тем же заглавием особое место. Но затем мы считаем излишним включать его еще и в этот рассказ, как сделано в помянутом издании.
20. И если я не мил того вельможи оку. — Здесь разумеется бывший начальник Державина, генерал-прокурор кн. Вяземский, который теперь вредил ему при производстве дел в сенате. Поэт с намерением поместил тут эти стихи, чтоб намекнуть на вельмож, подобных Аману. Эсфирь, которая от притеснений последнего защищала Мардохея, представляет здесь Екатерину II, бывшую на стороне Державина (Об. Д.). Ср. выше, стр. 220 примеч. 11 к оде На смерть графини Румянцовой.
21. «В одном из сих покоев находился славный золотой слон; были то средней величины часы, стоявшие перед зеркалом на марморном столе. Часы самые служат подножием маленькому слону, обвешанному малозначущими дорогими каменьями, на котором сидит арап» (рукоп. совр., Москвит.).
22. «Между тем начало смеркаться; Потемкин поспешил ввести императорскую фамилию в театр, устроенный в одном пространном заде дворца, куда последовала и часть гостей, сколько дозволяло пространство места. Здесь представлены были две французские комедии и два балета (рукоп. совр., Москвит.). Комедии назывались: «Les faux amants» и «Le marchand de Smyrne» (Minerva). Заметим, что Державин последнюю пьесу называет балетом.
23. Создал Румянцов ... ходящи громом грады. — Румянцов для защищения нашей армии от многочисленных турецких сил ввел в употребление каре, которые действовали артиллериею и с большою выгодою заменили тяжелые рогатки, только замедлявшие движение войска при Минихе.
24. Крылаты Этны по морям ... — «Крылатыми Этнами назвал первый г. Петров военные корабли». (Об. Д.). В оде Петрова На победу российского флота над турецким (1770) находится стих (13-й):
    

    Я зрю пловущих Этн победоносный строй.

    (Соч. В. Петрова, Спб., 1811, ч. I, стр. 61).

25. Они три света потрясли. — Средиземное море касается Европы, Азии и Африки (Об. Д.).
26. От крыл Орлов парящих — Этот хор, по размеру и числу строф, подобен тому который пет был на первом празднике Потемкина в 1779 году (см. выше, стр. 379). Мы видели, что тогда слова приготовлены были не на одном русском, но и на новогреческом языке и что русские слова написал Петров. Почему Потемкин в этот раз обратился за стихами уже не к Петрову, к которому он однакож особенно благоволил, а к Державину, это легко объясняется тогдашнею поэтической славой последнего. В его бумагах этот хор написан с поправками его руки на полулисте, на обороте которого переписаны и стихи Петрова под заглавием: Ода, петая на маскараде в Озерках, 1779* г.
    _______________
    * В издании соч. Петрова (Спб. 1811, т, I, стр. 192) при этих стихах ошибочно показан 1780 год.
27. «Театральное представление было с намерением протянуто, чтоб выиграть время к довершению освещения. Все готово было, когда императрица выходила из театра. Считают, что в сей вечер горело 140 тысяч лампад и 20 тысяч свеч восковых» (рукоп. соврем., Москвит.).
28. Вольтер сочинил поэму: Храм вкуса; а Поп: Храм славы (Прим. Д.).
29. Сквозь транспараны сияли вензеловые имена его императорского высочества наследника престола, его супруги, великих князей и княжен, озаренные фиолетовым и зеленым цветами, знаменующими бессмертие и надежду (Примеч. Держ.).
30. «Императрица, сопровождаемая высочайшею фамилиею, препровождена была в зимний сад. Когда достигли храма, князь бросился на ступенях пред алтарем и изображением своей покровительницы на колена и благодарил монархиню за ея благодеяния*; она подняла его милостиво и поцеловала в лоб. Когда начался бал, императрица и великая княгиня сели играть в карты, что продолжалось до половины двенадцатого часа. После того начался ужин» (рукоп. совр., Москвит.).

    ______________

    * В Minerva сделано в этом месте еще примечание: «Все говорили тогда, что Потемкин при этом случае поднес императрице французскую оду». Автор статьи сомневается в верности слуха, находя такой поступок неловким и школьным, тем более что Потемкин не мог быть сам творцом оды. «Между тем», прибавлено в примечании, «ода существует, и нельзя сказать, чтоб она была совершенно плоха». Затем автор приводит из нея место, по мнению его, самое правдивое :

    ‎Que puis-je t’offrir en hommage?
    ‎Je suis moi-même ton ouvrage:
    Mon pouvoir et mon sort sont sortis de ta main.

    
    

    Очевидно, что это та самая ода, которой перевод, сделанный И. Захаровым, напечатан в Новых ежемес. сочинениях (см. выше, стр. 381). Там это место читается так: «Какое могу воздать тебе чествование? Сам я есмь творение твое, a власть и жребий мой суть дело руку твоею» (руку твоею — двойственное число).

31. Внутри покоев поставлены были великолепные качели (Примеч. Держ.).
32. Эту малороссийскую песню можно найти в Песеннике И. Гурьянова, М. 1835, ч. IV, стр. 114, где она помещена под заглавием: «Награжденный казак за спасение девушки от потопления». Ставок — пруд; млинок — мельница.
33. И слава торжества — ея, а не моя. — Эти стихи, очевидно, передают главную мысль французской оды от имени Потемкина, именно то самое место, которое приведено нами выше, на стр. 411, в выноске.
34. В продолжение бала разносимы были чай, кофе, оржад, лимонад и всякие конфекты (Примеч. Держ.).
35. Другою чистит брилиянты. — «Когда князь Потемкин о чем-либо размышлял или делал какое-либо распоряжение, в таком случае, чтоб мысли его не рассеялись, но удержаны были бы при избранном предмете, брал он между перстов два дорогих камня и тер один об другой или обтирал пилочкою серебро, или раскладывал разными фигурами драгоценные камни и увеселялся игрою их блеска» (рукоп. совр., Москвит. 1852, № 2*: О приватной жизни кн. Потемкина).
    _______________
    * Описание праздника, и следовательно все места, извлеченные до сих пор, напечатаны в № 3 Москвитянина того же года.
36. Ботины — легкие сапожки, которые ввел его светлость в употребление своим примером (Примеч. Держ.).
37. ... в прелестну шаль — азиятские тонкие покрывала, которыми его светлость дарил дам (Примеч. Держ.). О дамах, составлявших общество Потемкина во время походной его жизни, см. ниже в одном из примечаний к оде Водопад, под тем же 1791 годом.
38. «После того начался ужин. Стол, на котором кушала императрица с наследником престола и его супругою, находился там, где был театр, и на самом том месте, где стоял оркестр. Потемкин прислуживал за креслами императрицы, пока она приказала ему сесть. На сем столе сервиз был золотой. На самом театре, позади императрицы, находился стол на 48 особ, за которым кушали благородные особы, танцовавшие балет в ротонде. Сверх того в сем театральном зале находилось 14 столов, установленных амфитеатром, по седми на каждой стороне. Гости проходили посредине и садились в один ряд за столы, лицом к императрице. Все столы освещены были шарами из белого и цветного стекла, что производило отменно приятный вид. В комнате пред театральным залом находился стол, примечания достойный в рассуждении своего буфета. На оном стояла суповая серебряная чаша необъятной величины, а по сторонам ея две соразмерной огромности вазы, доставшиеся из имения герцогини Кингстонской (см. выше стр. 385). В прочих комнатах было по крайней мере 20 столов. Сверх того, в одном зале накрыто было 8 столов, каждый на 20 приборов. Посредине каждого стола стояло по цветущему померанцевому дереву. Для каждого стола употреблена была драгоценнейшая посуда серебряная или из лучшего фарфора, с отличнейшими яствами. Изобилие и вкус царствовали повсюду, и плоды, кои видели в зимнем саде стеклянными, на столах явились естественные и в великом множестве. Услуга производима была в сей вечер официянтами, одетыми в ливрею придворную и князя Потемкина (которая была палевая с голубым и серебром); она разносила до конца празднества прохлаждения, плоды и напитки» (рукоп. соврем., Москвит.).
39. Сей хор, взятый из италиянской оперы, пет на италиянском языке; но здесь, с переменою некоторых слов, соглашен с тою музыкою (Примеч. Держ.).
40. «После ужина продолжался бал до самого утра; но императрица с высочайшею фамилиею изволила отбыть в исходе второго часа по полуночи. Никогда не бывало, чтоб монархиня у кого-либо так долго гостить соизволила. Потемкин, провождая монархиню, в зале купольной еще повергся к ногам ея, и казалось, что более прежнего был тронут. Многие чувствительность сию сочли за предчувствование близкой смерти. Он видел монархиню в последний раз в своем доме. Сама императрица была тронута до слез при сем прощании.
    Издержки для сего праздника считали в 200,000 руб.; но кажется, что сумма сия простиралась несравненно больше.
    Род жизни князя Потемкина в последнее его пребывание в С.-Петербурге превосходил все, что только можно себе представить безмерного в расточении, необдуманного в излишестве, недеятельности, легкомыслии в рассуждении обрядов («религиозных», прибавлено в немецком подлиннике) и гордости к своей отчизне» (рукоп. совр., Москвит.). О тогдашнем пребывании Потемкина в Петербурге Реймерс говорит между прочим: «Он жил с пышностью, какую едва ли можно увидеть даже при любом европейском дворе. Окруженный множеством генералов, офицеров и пленных пашей, он явился в великолепном наряде на екатерингофском гуляньи. Так точно ездил он и по Летнему саду. При встрече с ним народ кланялся ему с благоговением. Была даже речь воздвигнуть в честь его памятник, но вскоре он умер и об этом забыли (S.-Petersburg, и проч., ч. I, стр. 375). Заметим, что Описание Державина перешло, с переделкою выражений и немногими прибавлениями, в книгу Жизнь кн. Г. П. Пот. Т., М. 1812, ч. II, стр. 93—105, а в сокращенном виде заимствовано также Висковатовым в статье его: Сведения о кн. Потемкине (Русск. Вестн. 1841, т. III, стр. 359—364). В обоих случаях источник не указан.
41. Сперва на этом месте был простой частный дом Потемкина; потом, в 80-х годах, после присоединения Крыма, императрица велела архитектору Старову выстроить тут дом, в котором останавливался князь, когда приезжал в Петербург, и который, по близости от казарм Конной гвардии, стал называться Конногвардейским, или, позже, по титлу владельца, Таврическим. После смерти Потемкина это здание, переименованное в Таврический дворец, в сентябре 1792 г. поступило в ведение двора и было значительно распространено; императрица всякий год стала проводить здесь часть весны и осени.
42. В представлении участвовали две дочери Г. Н. Теплова, граф Вахмейстер и князь А. Н. Трубецкой. Играли Французскую комедию Les folies amoureuses и потом комическую оперу La servante maîtresse. В оркестре играли гр. Бриль, А. Г. Теплов, кн. Хованский и др. На столе, приготовленном для ужина, стоял великолепный египетский обелиск, вверху которого на серебряном щите блистало имя Екатерины II, а вокруг изображены были времена года. Число гостей простиралось до 80-ти человек.
43. Великий князь Константин родился 27 апреля этого года.
44. В рукописи современника, которою мы часто пользуемся в этих примечаниях, днем празднества показано 9-е мая. Так было действительно по новому стилю. Это одно уже заставляет думать, что неизвестный автор, писавший спустя долгое время после событий, справлялся с иностранными источниками. Рукопись окончена, как видно из заключения ея, в 1807 году. Сличение рукописи с известными на других языках сочинениями, касающимися Потемкина, подтверждает, что в ней многое извлечено из них; так и помещенное в ней описание Потемкинского праздника заимствовано почти в буквальном переводе из выходившего в Гамбурге журнала Архенхольца Minerva, из декабр. кн. 1800 г., где помещено окончание обширной статьи: Potemkin der Taurier. Там днем праздника показано именно 9-е мая. Оттуда это описание перешло в сокращенном виде и в книжку: Potemkin. Ein interessanter Beitrag zur Regierungsgeschichte Katharina’s der Zweiten. Halle und Leipzig, 1804. Другое, менее обстоятельное описание праздника находится в книге Шторха Gemählde von St. Petersburg, из которой взято Массоном в известные мемуары и Эльменом, автором шведского сочинения Några underrättelser om Ryssland, Stockholm, 1809.
45. Здесь Дмитриев явно ошибается: конечно, Державину было заранее поручено написать хоры к празднику; но описание самого его хода мог он составить только после, по воспоминанию того, что сам видел. Как сказано в Записках его, Потемкин и просил его о том уже после празднества. Есть и другие неточности в этом рассказе Дмитриева, который писал по памяти. Так из предыдущего места Записок его видно, что он познакомился с Державиным несколько ранее, во время шведской войны или вскоре после окончания ея, следовательно еще в 1790 году. Притом и описание праздника было напечатано только после смерти Потемкина.
46. Астафий Михайлович Абрамов был «домашний секретарь его, находившийся при нем в продолжение многих лет и остававшийся в его доме по самую смерть свою, согласно завещанию Державина» (из «Воспоминаний» В. Панаева, Братчина, Спб., 1859, стр. 109).