Аренда гостиницы ,,Cross Keys".[править]
Неприятный случай.[править]
Вечером, под воскресенье, епископ должен был сказать проповедь в соборе св. Павла. Случай был совершенно особенный и притом важный, — и каждая богобоязненная газета послала в церковь своего специального представителя, в качестве репортера.
Из трех репортеров, получивших это поручение, один обладал такою почтенною наружностью, что никому и в голову не пришло бы принять его за журналиста. Его обыкновенно принимали за какого-нибудь советника графства. На самом же деле это был слабый, грешный человек, имевший пристрастие к джину. Он жил в Бау, и в упомянутую субботу вышел из дому в пять часов пополудни, направляясь к месту предстоявшей ему работы. Путешествие от Бау до Сити в мокрый и холодный вечер под воскресенье — невеселая вещь: кто же поставит ему в вину то, что, по пути, он остановился раз или два, чтобы подкрепиться стаканчиком своего любимого напитка? Подходя к собору св. Павла, он сообразил, что у него остается еще двадцать минут свободного времени, — как раз достаточно для заключительного «глотка». Проходя по узкому двору, примыкавшему к церковному погосту, он увидал маленькую спокойную гостиницу и, войдя туда в особое помещение для буфета, вкрадчиво прошептал через стойку:
— Позвольте стаканчик горячего джина, моя милая.
Его голос был проникнут самодовольною кротостью духовного лица, которому везет в жизни; его осанка показывала прямоту, умеряемую желанием избегнуть наблюдения. Буфетчица, пораженная его манерой и наружностью, обратила на него внимание хозяина. Хозяин исподтишка осмотрел незнакомца, насколько было видно его лицо из-под низко надвинутой шляпы над застегнутым до верху пальто, и удивился--каким образом такой кроткий и невинный, невидимому, человек мог познакомиться с джином.
Но обязанность хозяина гостиницы состоит не в том, чтобы удивляться, а в том чтобы подавать требуемое. Джин был подан этому человеку--и этот человек его выпил. Джин ему понравился. Это был хороший джин; незнакомец был знаток и оценил его по достоинству. Мало того, джин показался ему так хорош, что он счел глупостью не воспользоваться случаем пропустить еще один стаканчик. Итак, он спросил себе другую порцию, может быть, и третью. Затем он направился в собор, уселся там, положил свою записную книжку на колени и начал ждать.
Во время богослужения им незаметно овладело то состояние равнодушия ко всему земному, до которого способна довести некоторая степень опьянения. Он услыхал вступительный текст проповеди и записал его. Затем он услыхал слова епископа: «наконец, в-шестых», и записал их тоже. Но, просмотрев свою записную книжку, он, с удивлением, задал себе вопрос: "Куда же девалось «во-первых» и так далее, до «в-пятых* включительно?» Так сидел он, удивляясь, до тех пор, когда все вокруг него начали вставать и выходить из церкви. И его внезапно поразила мысль, что он проспал почти всю проповедь.
Что ему было делать? Он был представителем одной из руководящих религиозных газет. Он должен был представить полный отчет о проповеди в эту же ночь. Схватив одного из проходивших возле него клириков за стихарь, он спросил, вышел ли епископ из собора. Тот отвечал, что еще нет, но что выйдет сию минуту.
— Я должен его видеть, прежде чем он уйдет, — вскричал репортер взволнованным голосом.
— Это невозможно, — возразил клирик.
Журналист вышел из себя.
— Скажите епископу, — вскричал он, — что кающийся грешник желает с ним говорить по поводу только что произнесенной им проповеди. Завтра будет слишком поздно!
Клирик был тронут; был тронут и епископ, сказав, что он готов выслушать несчастного.
Как только дверь затворилась за репортером, он, со слезами на глазах, рассказал епископу всю правду… всю, за исключением джина. Он объяснил, что он — бедный человек, что он не совсем здоров; что половину прошлой ночи он провел, не ложась спать, а в этот вечер совершил длинное путешествие пешком от Бау до собора. Он в особенности упирал на гибельные последствия для него самого и для его семейства, которые произойдут в том случае, если ему не удастся получить сведения о содержании проповеди. Епископ почувствовал сострадание к этому человеку. Притом, ему самому очень хотелось, чтобы об его проповеди был напечатан отчет в газетах.
— Хорошо, — сказал он, со снисходительною улыбкой, — надеюсь, это будет вам предостережением, чтобы вы не спали в церкви в другой раз. К счастью, я принес мои заметки с собою, и если вы дадите мне обещание обращаться с ними бережно и возвратить их мне завтра утром, прежде всего, то я дам их вам.
С этими словами епископ отворил и подал репортеру небольшую опрятную черную кожаную сумку, в которой лежал маленький сверток рукописи.
— Лучше возьмите и сумку, чтобы сберечь в ней рукопись, — прибавил епископ. --Смотрите же, будьте верны данному слову и принесите мне и то, и другое завтра, рано утром.
Просмотрев рукопись при свете лампы соборного вестибюля, репортер едва мог поверить своему счастью. Заметки епископа, написанные четко и чисто, были так полны, что их было совершенно достаточно для газетного отчета. Дело репортера было уже сделано. Он был гак доволен самим собою, что решил угостить себя еще одним стаканчиком джина и с этою целью направил свои стопы в вышеупомянутый маленький «кабачок».
— Вы продаете поистине превосходный джип, — сказал он буфетчице, выпив. — Мне кажется, что не мешало бы выпить мне еще один, только один, стаканчик.
В одиннадцать часов хозяин вежливо, но твердо настоял на том, чтобы он оставил гостиницу, и репортер вышел при помощи мальчика-слуги, проводившего его до конца двора. По его удалении, хозяин заметил на стуле небольшую черную сумку. Тщательно осмотрев ее, он заметил между ее ручками медную дощечку, а на этой дощечке вырезанные имя и звание собственника сумки. Открыв се, хозяин увидал чистенький сверток рукописи, вдоль сгиба которой были написаны имя и адрес епископа.
Тихий и продолжительный свист сорвался с губ хозяина, и он, вытаращив глаза, смотрел на раскрытую сумку. Затем он надел шляпу и пальто, и, захватив сумку, пошел вдоль двора, смеясь про себя п хихикая. Он пошел прямо к дому жившего при соборе каноника.
— Окажите господину канонику, — проговорил оп, обращаясь к слуге, — что мне нужно видеть его сейчас. Я не побеспокоил бы его в такое позднее время, если бы не был вынужден к тому очень важным делом.
Слуга проводил его наверх, в помещение каноника. Осторожно затворив за собою дверь, он почтительно кашлянул.
— Ну, мистер Петерс (так будем звать его), — сказал каноник, — в чем дело?
— Оно касается моей аренды, сэр, — медленно и с расстановкою отвечал мистер Петерс. — Я надеюсь, что вы, джентльмены, найдете возможным продлить срок моего контракта на двадцать один год, вместо четырнадцати.
— Да вы с ума сошли! — вскричал с гневом каноник, вскочив со стула. —Неужели вы пришли ко мне в одиннадцать часов ночи только затем, чтобы толковать о своей аренде?
— Не совсем так, сэр, — невозмутимо, отвечал Петерс, — Есть еще другое маленькое дельце, о котором я желал поговорить с вами.
И он положил перед каноником сумку и рассказал ее историю.
Каноник посмотрел на м-ра Петерса, а м-р Петерс посмотрел на каноника.
— Тут, должно быть, какое-то недоразумение, — сказал каноник.
— Тут нет никакого недоразумения, — возразил Петерс. — Во мне зародились подозрения, как только я взглянул на него. Я увидал тотчас, что он не принадлежит к разряду наших обычных посетителей, и заметил, как он старался скрыть свое лицо. Если это не был наш епископ, так, значит, я не в состоянии отличить никакого епископа, когда мне случится увидеть его, --вот и все [В Англии, как известно, духовные лица носят вне служебных обязанностей партикулярное платье]. Кроме того: вот его сумка, а в ней — его проповедь.
Мистер Петерс сложил руки и ждал. Каноник призадумался. Подобные вещи случались и прежде, о них упоминает церковная история: почему же им не случаться и теперь?
— Знает ли об этом кто-нибудь, кроме вас? — спросил каноник.
— Еще ни единая живая душа, — отвечал м-р Петерс.
— Я думаю… думаю, м-р Петерс, что мы можем продлить срок вашей аренды до двадцати одного года.
— Сердечно благодарю вас, сэр, — сказал хозяин гостиницы.
В следующее утро каноник явился к епископу и положил перед ним сумку.
— А! — сказал епископ, — он прислал мне ее обратно через вас. Да?
— Да, прислал сэр, — отвечал каноник, — и я благодарен ему за то, что он принес се ко мне, а не к кому-нибудь другому. Это хорошо, что мне пришлось сообщить вашему преосвященству, что мне известны обстоятельства, при которых сумка вышла из ваших рук.
Взгляд каноника был суров, и епископ принужденно засмеялся.
— Я сознаюсь, что мне не следовало бы делать этого, — отвечал он, тоном извинения, --но, ведь, известно: все хорошо, что хорошо кончается.
И епископ засмеялся снова.
Это взорвало каноника.
— Сэр, — вскричал он в порыве благочестивого негодования, — во имя Неба, ради нашей церкви, позвольте мне просить вас, умолять вас никогда не допускать, чтобы подобная вещь когда-нибудь случилась снова.
Епископ повернулся к нему с гневом.
— Сколько шума вы делаете из-за таких пустяков! — вскричал он.
Но, заметив выражение муки в лице каноника, он замолчал на минуту.
— Каким образом попала к вам эта сумка? — спросил он затем.
— Хозяин гостиницы «Cross-Keys» принес ее ко мне, — отвечал каноник, — Вы оставили там ее в прошлую ночь.
Дыхание замерло в груди епископа, и он тяжело опустился на стул. Переведя дух, он рассказал канонику подлинную историю этого случая, и каноник до сих пор старается поверить ей…
Источник текста: журнал «Нива», 1894, № 43. С. 1022—1023.