Перейти к содержанию

Божественная комедия (Данте; Мин)/Ад/Песнь XIII/ДО

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Божественная комедія. Адъ — Пѣснь XIII
авторъ Данте Алигіери (1265—1321), пер. Дмитрій Егоровичъ Минъ (1818—1885)
Оригинал: ит. Divina Commedia. Inferno. Canto XIII. — Источникъ: Адъ Данта Алигіери. Съ приложеніемъ комментарія, матеріаловъ пояснительныхъ, портрета и двухъ рисунковъ. / Перевёлъ съ италіянскаго размѣромъ подлинника Дмитрій Минъ — Москва: Изданіе М. П. Погодина. Въ Университетской Типографіи, 1855. — С. 103—111.

Божественная комедія. Адъ.


Пѣснь XIII.


[103]

Содержаніе. Поэты вступаютъ во второй отдѣлъ седьмаго круга, гдѣ наказуются насилователи самихъ себя и своихъ имѣній — самоубійцы, превращенные въ деревья и расточители, нагія тѣни, вѣчно преследуемыя адскими псами. Деревья самоубійцъ образуютъ густой непроходимый лѣсъ, въ которомъ на вѣтвяхъ вьютъ гнѣзда отвратительныя Гарпіи. Данте слышитъ человѣческіе вопли, но никого не видитъ. По приказанію Виргилія, онъ ломаетъ вѣтвь съ одного дерева и съ ужасомъ видитъ истекающую изъ него кровь и слышитъ стоны. Въ деревѣ заключена душа Піетро делле Винье, секретаря Фридерика II. По просьбѣ Виргилія, онъ повѣствуетъ о причинѣ, побудившей его къ самоубійству, проситъ защитить на землѣ честь свою отъ навѣтовъ зависти и даетъ свѣдѣніе о состояніи душъ въ этомъ кругѣ. Едва Винье кончил, какъ двѣ нагія тѣни съ ужасомъ пробѣгаютъ мимо поэтовъ, гонимыя черными псицами. Впереди бѣгущая тѣнь Сіенца Лано призываетъ смерть; другая же тѣнь Падуанца Іакопо ди Сант' Андреэ, въ изнеможеніи укрывается за кустомъ; псы набѣгаютъ, рвутъ ее на части и разорванные члены растаскиваютъ по лѣсу. При этомъ они разрываютъ и кустъ, который, обливаясь кровью, стонетъ и, на вопросъ Виргилія, даетъ свѣдѣніе о себѣ и родномъ своемъ городѣ — Флоренціи.



1 Еще Кентавръ не перешелъ пучины,
Какъ въ дикій боръ вступили мы одни,
Гдѣ ни единой не было тропины.

4 Въ немъ, скорчившись, растутъ кривые пни;
Въ немъ все темно, безъ зелени, безъ цвѣта;
Въ немъ яда полнъ безплодный тернъ въ тѣни.

[104]

7 Въ такую глушь, въ такую дичь, какъ эта,
Не мчится вепрь съ воздѣланныхъ полей
Въ странѣ между Чечины и Корнета.

10 Вьютъ Гарпіи тамъ гнѣзда изъ вѣтвей,
Прогнавшія съ Строфадъ Энея крикомъ,
Пророческимъ предвѣстникомъ скорбей.

13 На крыльяхъ длинныхъ съ человѣчьимъ ликомъ,
Съ когтьми на лапахъ, съ чревомъ птицъ, онѣ
На странныхъ пняхъ кричатъ въ смятеньѣ дикомъ.

16 «Пока мы здѣсь,» сказалъ учитель мнѣ:
«Узнай, мой сынъ, ты во второй долинѣ,
И будешь ты дотолѣ въ сей странѣ,

19 Пока къ ужасной не придешь пустынѣ;
Смотри жь теперь: ты здѣсь увидишь то,
Что подтвердитъ слова мои отнынѣ.»

22 Со всѣхъ сторонъ я слышалъ вой; но кто
Стоналъ и вылъ, не зрѣлъ я, и въ смятеньѣ
Я сталъ, отъ страха обращенъ въ ничто.

25 Вождь, думаю, могъ думать, что въ сомнѣньѣ
Подумалъ я: не скрылся ли въ кусты
Оть насъ народъ, рыдавшій въ отдаленьѣ;

[105]

28 И потому сказалъ онъ: «Если ты
Одну хоть вѣтку сломишь въ рощѣ темной,
То вмигъ разсѣются твои мечты.»

31 Вблизи отъ насъ терновникъ росъ огромный:
Я вѣтвь сломилъ съ него; но онъ съ тоской:
«За что ломаешь?» простоналъ мнѣ томно.

34 И, потемнѣвъ отъ крови пролитой,
Вскричалъ опять: «Что множишь мнѣ мученья?
Иль жалости не знаешь никакой?

37 Когда-то люди, нынѣ мы растенья;
Но будь мы души змѣй самихъ, и къ нимъ
Имѣть ты долженъ больше сожалѣнья.»

40 Какъ съ одного конца горитъ, другимъ
И пѣнится и стонетъ прутъ зеленый
И по вѣтру, треща, бросаетъ дымъ:

43 Такъ здѣсь изъ вѣтви, издававшей стоны,
Струилась кровь и, бросивъ вѣтвь, я сталъ,
Какъ человѣкъ внезапно устрашенный.

46 «Злосчастный духъ!» мудрецъ мой отвѣчалъ:
«Когда бъ сперва повѣрилъ онъ преданью,
Которое въ стихахъ я разсказалъ, —

49 Онь до тебя не прикоснулся бъ дланью.
Я самъ скорблю, что вашъ чудесный плѣнъ
Подвигъ меня къ такому испытанью.

52 Скажи жь, кто ты; а онъ тебѣ въ замѣнъ
Возобновитъ величье славы шаткой,
Пришедши въ міръ изъ мрака адскихъ стѣнъ.» —

55 И тернъ: «Такъ сильно манишь рѣчью сладкой,
Что я молчать не въ силахъ, и на мигъ —
О выслушай! — прильну кь бесѣдѣ краткой.

[106]

58 Я тотъ, кому отъ сердца Фридерикъ
Вручилъ ключи, чтобъ отпиралъ по волѣ
И запиралъ я думъ его тайникъ,

61 Для всѣхъ другихъ ужъ недоступный болѣ;
Теряя сонъ и силы для трудовъ,
Я исполнялъ свой долгъ въ завидной долѣ.

[107]

64 Развратница, что съ кесарскихъ дворцовъ
Безстыдныхъ глазъ во вѣкъ не отвращала,—
Смерть общая и язва всѣхъ вѣковъ —

67 Противъ меня сердца воспламеняла
И, Августу то пламя передавъ,
Свѣтъ радости въ мракъ скорби обращала.

70 Тогда мой духъ, въ отчаяніе впавъ,
Мечталъ, что смерть спасетъ отъ поношенья,
И, правый, сталъ передъ собой неправъ.

73 Клянусь корнями юнаго растенья:
Всегда хранилъ я вѣрности обѣтъ
Монарху, столь достойному почтенья.

76 Когда жь изъ васъ одинъ придетъ на свѣтъ,
Пусть честь мою спасетъ отъ поруганья
И отразитъ завистниковъ навѣтъ.» —

79 Тутъ онъ замолкъ, и, полный состраданья,
Сказалъ мнѣ вождь: «Минутъ теперь не трать
И спрашивай, коль есть въ тебѣ желанья.»

82 Но я ему: «Самъ вопроси опять
О томъ, что знать полезнымъ мнѣ считаешь:
Душа скорбитъ; нѣтъ силъ мнѣ вопрошать!»

[108]

85 — «О бедный узникъ! если ты желаешь,
Чтобъ просьбъ твоихъ не презрѣлъ человѣкъ, —
Благоволи намъ объяснить, коль знаешь,

88 Какъ въ эти пни» учитель мой изрекъ:
«Вселились души? о скажи: въ семь тѣлѣ
Останутся ль онѣ въ плѣну на вѣкъ?» —

91 Тогда вздохнулъ колючій тернъ тяжелѣ,
И вздохъ потомъ сложился такъ въ слова:
«Коротокъ будетъ мой отвѣтъ отселѣ.

94 Какъ скоро духъ всѣ узы естества,
Свирѣпый, самъ расторгнетъ, судъ Миноса
Ужъ шлетъ его въ жерло седьмаго рва.

97 И духъ, упавъ въ дремучій лѣсъ съ утёса,
Ложится тамъ, куда повергнетъ рокъ,
Гдѣ и пускаетъ стебль какъ колосъ проса.

100 И стебль растетъ, искривленъ и высокъ,
И Гарпіи, кормясь его листами,
Творятъ тоску и для тоски истокъ.

[109]

103 Подобно всѣмъ, пойдемъ мы за тѣлами,
Но въ нихъ не внидемъ: правый судъ небесъ
Намъ не отдастъ, что отняли мы сами.

106 Мы повлечемъ ихъ за собою въ лѣсъ:
У каждаго изъ насъ въ бору угрюмомъ
Повиснетъ тѣло на вѣтвяхъ древесъ.»

109 Вниманья полнъ, весь преданъ грустнымъ думамъ,
Еще я ждалъ отъ терна новыхъ словъ,
Какъ вдругъ я былъ испуганъ страшнымъ шумомъ.

112 Такъ человѣкъ, предъ кѣмъ изъ-за деревъ
Несется вепрь и въ слѣдъ за нимъ борзые,
Внимаетъ треску сучьевъ, лаю псовъ.

115 И вотъ, на лѣво, блѣдные, нагіе,
Несутся двое съ скоростью такой,
Что вкругъ ломаютъ сучья пней кривые.

118 Передній вылъ: «О смерть, за мной! за мной!»
Межъ тѣмъ другой, не столько быстроногій:
«О Ланъ,» вопилъ: «съ потѣхи боевой,

[110]

121 При Топпо такъ тебя не мчали ноги!»
И, прибѣжавъ къ кусту во весь опоръ,
Запы́хавшись къ нему припалъ въ тревогѣ.

124 За ними вдругъ наполнили весь боръ
Станицы псицъ голодныхъ, черной масти,
Какъ стаи гончихъ, спущенныхъ со своръ.

127 Укрывшійся не избѣжалъ ихъ пасти:
Псы, растерзавъ его въ куски, въ куски,
Размыкали трепещущія части.

130 Тутъ вождь подвелъ меня за кисть руки
Къ тому кусту, который, кровью рдѣя,
Вотще стоналъ отъ боли и тоски

133 И говорилъ: «О Якопъ Сант' Андреа!
За чѣмъ ты скрылся за кустомъ моимъ?
За что терплю я за грѣхи злодѣя?»

[111]

136 Тогда мой вождь, остановясь предъ нимъ,
Спросилъ: «Кто ты, струящій кровь съ слезами
Изъ столькихъ ранъ, злой горестью крушимъ?»

139 А онъ: «О души, вамъ же небесами
Дано увидѣть страшный стыдъ того
Чьи вѣтви такъ растерзаны предъ вами,

142 Сберите ихъ вкругъ терна моего!
Я въ градѣ жилъ, смѣнившемъ такъ коварно
Стариннаго патрона своего.

145 За то онъ губитъ градъ неблагодарный
Своимъ искусствомъ, и когда бы снятъ
Былъ истуканъ его съ моста чрезъ Арно,

148 То граждане, средь пепла и громадъ,
Оставленныхъ Аттилой при разгромѣ,
Вотще бъ трудились, воздвигая градъ.

151 Повѣсился тамъ въ собственномъ я домѣ!»




Комментаріи.

[103] 2—6. Непроходимый дикій лѣсъ, здѣсь изображенный, съ скорченными деревьями, не приносящими ничего, кромѣ ядовитаго терна, уже вообще представляетъ картину того болѣзненнаго состоянія, того дикаго ожесточенія, въ которомъ теряется душа наклонная къ самоубійству. Копишъ.

9. Чечина, рѣка, впадающая въ море на Ю. отъ Ливорно; Корнето, городъ въ Папскихъ Владѣніяхъ. Страна между Чечиною и Корнето извѣстна подъ именемъ Мареммы, — поморіе, отличающееся нездоровымъ воздухомъ, обиліемъ водящихся здѣсь кабановъ и змѣй.

[104] 10—15. Наклонность къ самоубійству возникаетъ вслѣдствіе слишкомъ мрачнаго, какъ бы извращеннаго представленія будущаго. Эти представленія олицетворены здѣсь въ образѣ Гарпій, смутившихъ Энея и его спутниковъ страшнымъ предзнаменованіемъ въ то время, когда они пристали къ Строфадамъ, островамъ на Іоническомъ морѣ, и изгнавшихъ ихъ оттуда оскверненіемъ пищи (Aen. III, 254—277).

17. Т. е. во второмъ отдѣлѣ седьмаго круга, гдѣ наказуются самоубійцы и расточители своихъ имѣній (Ада XI, ст. 40).

19 Ада XIV, 4.

21. Намекъ на Энеид. III, 22 и д., гдѣ Эней повѣствуетъ, какъ онъ, прибывъ по разрушеніи Трои, во Ѳракію, услышалъ голосъ Полидора, одного изъ Пріамидовъ, превращеннаго въ дерево, съ котораго Эней сломилъ вѣтви для увѣнчанія жертвенника. Къ этому же разсказу относится и дальнѣйшія слова Виргилія, ст. 46—49.

25 Въ подлин.: Io credo, ch'ei credette, ch'io credesse — scherso, которое старался удержать въ переводѣ.

[105] 57. Въ подлин.: a ragionar m'invescgi. Inverscarsi (отъ лат. viscum, клей, употребляемый для ловли птицъ) собственно значитъ прилипать къ вѣтвямъ, [106]намазаннымъ птичьимъ клеемъ, se prendre au glu (Vocab. Dantesco par L. G. Blanc). Душа грѣшника, сознавая невинность свою въ приписываемомъ ей преступленіи, увлеченная надеждою, что память объ ней опять съ честію возстановится между людьми, охотно вступаетъ въ разговоръ, такъ сказать липнетъ къ бесѣдѣ, какъ птица, привлеченная приманкой, липнетъ къ вѣтвямъ намазаннымъ клеемъ. Штрекфуссъ.

58. Этотъ говорящій — Піетро делле Винье, секретарь и любимецъ императора Фридерика II. Онъ родился въ Капуѣ отъ бѣдныхъ родителей, учился въ Болоньи и, обладая краснорѣчіемъ, знаніемъ юриспруденціи и поэтическимъ талантомъ, скоро поступилъ въ секретари къ императору, которому много помогалъ въ изданіи законовъ. Отъ него остались одинъ изъ первыхъ и лучшихъ сонетовъ и собраніе писемъ. Вскорѣ онъ впалъ въ немилость, былъ заключенъ въ темницу и, по словамъ нѣкоторыхъ, ослѣпленъ по повелѣнію императора. Въ отчаяніи онъ умертвилъ себя, бросившись изъ окна темницы въ то время, когда императоръ проходилъ мимо, или, какъ другіе увѣряютъ, раздробивъ себѣ голову о стѣну въ церкви St. Andrea въ Пизѣ. Причина немилости къ нему императора неизвѣстна: одни говорятъ, что онъ открылъ замыслы своего государя врагу его папѣ Иннокентію IV, другіе, что онъ, по соглашенію съ тѣмъ же папою, хотѣлъ отравить его. Винье былъ очень богатъ, а потому не мудрено что, имѣлъ много завистниковъ. Данте оправдываетъ его въ приписанномъ ему преступленіи, которое впрочемъ никогда не было доказано. Филалетесъ.

59. Подъ именемъ ключей (въ подлин.: ambo le chiavi) комментаторы разумѣютъ способность возбуждать по произволу любовь и ненависть въ одномъ и томъ же сердцѣ.

59—61. Бенвенуто да Имола, въ доказательство, какъ велико было довѣріе Фридерика къ Винье, приводитъ слѣдующее: въ дворцѣ въ Неаполѣ находилась на стѣнѣ картина, на которой императоръ былъ представленъ сѣдящимъ на тронѣ; подлѣ него на ступеняхъ трона стоитъ Пьетро делле Винье; внизу народъ умоляетъ государя о правосудіи слѣдующими словами:

Ceasar amor legum Friederice piissime Regum
Causarum telas nostrarum solve querelas;

на что Фридерикъ отвѣчаетъ:

[107]

Pro vestra lite Censorum juris adite,
Hic nam jura dabit vel per me danda rogabit:
Vinea cognomen Petrus est sibi nomen.

64. Зависть.

67—72. Эта украшенная рѣчь, наполненная антитезами и другими риторическими фигурами, гдѣ имя Кесаря и Августа поставлено вмѣсто императора, вполнѣ соотвѣтствуетъ характеру ловкаго, классически (по тогдашнему) образованнаго придворнаго. Филалетесъ.

73. К. корнями юнаго р., потому что Винье умеръ незадолго до рожденія Данта и, слѣдственно, недавно находится въ аду.

75. Винье, высоко цѣнящій Фридерика за его дѣйствительныя заслуги, не знаетъ, что онъ какъ еретикъ казнится въ шестомъ кругу ада, потому что тѣни грѣшниковъ не могутъ знать настоящаго (Ада X, 100—108). Ломбарди.

[108] 94—108. Въ этихъ стихахъ обстоятельнѣе изображена казнь (внутреннее состояніе души) самоубійцъ. «Когда душа, предавшись мрачнымъ думамъ, утратитъ разумъ и, въ отчаяніи, насильственно отторгнется отъ тѣла: тогда въ сознаніи своей недостойности носить человѣческій образъ, она какъ бы низходитъ на низшую ступень въ лѣстницѣ жизни; нарушая законъ, коему истинктивно повинуются всѣ животныя — законъ самосохраненія, она превращается въ безобразно-скорченный, безлюдный терновникъ, на вѣтвяхъ котораго смутныя представленія будущего, подвигшія ее на преступленіе, гнѣздятся вѣчно въ образѣ отвратительныхъ Гарпій. Ей уже нѣтъ отъ нихъ болѣе защиты, и только безполезными жалобами она проявляетъ свою жизненность. Если и возвратится ей когда-нибудь тѣло, то лишь затемъ только, чтобы оно, повиснувъ на ея вѣтвяхъ, вѣчно напоминало ей о ея преступленіи. Обитать въ тѣлѣ она и сама считаетъ себя недостойною.» Копишъ.

97—98. Намекъ на то, что самоубійцы всѣ заслуживаютъ одного наказанія, что между ними нѣтъ различія въ виновности, какъ между другими насилователями, ибо у всѣхъ была одна цѣль — прекращеніе собственной жизни. Каннегиссеръ.

102. Въ подлин.: Fanno dolore, ed al dolore finestra, т. е. причиняютъ боль, ибо эти листья составляютъ какъ бы плоть и члены грѣшниковъ, и, нанося [109] раны, даютъ заключенному духу путь выражать стонами и вздохами свою боль. Вентури.

109. Въ числѣ насилователей противъ самихъ себя казнятся и тѣ кои дѣлали насиліе своему мнѣнію (Ада XI, 43—44), безумные моты, особенно азартные игроки; ихъ не должно смѣшивать съ теми, которые расточали свое имѣніе въ удовольствіяхъ (Ада VII). — «Какъ эти послѣдніе провели всю жизнь свою въ безсмысленныхъ стремленіяхъ, такъ первыхъ преслѣдовали необузданныя страсти, олицетворенныя въ аду въ образѣ псицъ (древніе называли Гарпій псицами Зевса); въ отчаяніи призываютъ они смерть, но смерть не является; душа не умираетъ; съ ужасомъ ища спасенія отъ вѣчно преслѣдующихъ заботъ и страстей кидаются они на перваго, имъ на пути встрѣтившагося; но вредя чрезъ то другимъ, тѣмъ скорѣе становятся жертвою своихъ собственныхъ внутренніхъ и внѣшнихъ гонителей.» Штрекфуссъ.

120. Лано, Сіенецъ одинъ изъ членовъ знаменитаго клуба гастрономовъ въ Сіенѣ, о которомъ упоминаетъ Данте (Ада XXIX, 130) промотавъ все свое огромное имущество самымъ безпутнымъ образомъ, отправился съ войскомъ Сіенцевъ въ Аредзо на помощь Флорентинцамъ. Въ сраженіи при Ніеве дель Топпо, гдѣ Сіенцы были разбиты, онъ, опасаясь угрожающей бѣдности и потому тяготясь жизнію, бросился въ ряды непріятелей гдѣ и погибъ, не смотря на то что могъ бы спастись бѣгствомъ. По этому другая тѣнь упрекаетъ [110] его въ томъ, что при Топпо онъ не былъ такъ скоръ, какъ теперь. Въ сраженіи онъ искалъ смерть и нашелъ, здѣсь онъ ищетъ ее и не находитъ.

121. Сраженіе при Топпо. Въ 1288 Гвельфы городовъ Тосканы сдѣлали вторженіе во владѣніе гибеллинскаго г. Аредзо и, по обычаю, въ день Іоанна Крестителя, праздновали турниръ подъ стѣнами города. Но на возвратномъ пути Сіенцы, слишкомъ рано отдѣлившіеся отъ Флорентинцевъ, около мѣстечка Ніеве или Піеве дель Топпо, въ Валь ди Кіанѣ, наткнулись на засаду Аретинцевъ и были разбиты на голову. Сраженіе это Данте называетъ боевою потѣхою (giostra). Giov. Villani. L. VII. c. 120.

128. Въ куски, въ куски (въ подлин.: a brano, a brano). «Данте весьма часто употребляетъ оборотъ удвоенія слова, который и теперь есть одна изъ характеристическихъ чертъ живаго языка Италіи. Оборотъ сей употребляется для усиленія выраженія, иногда для показанія послѣдовательности. Онъ есть самый живой оборотъ и напоминаетъ совершенно свѣжіе обороты Иліады, взятые также изъ устъ народа. Онъ находится и въ нашемъ народномъ языкѣ.» Шевыревъ.

133. Іакопо, падуанскій дворянинъ, изъ фамиліи Сант' Андреа, знаменитый мотъ своего времени. Какъ примѣръ его безумной расточительности, разсказываютъ, что однажды, гуляя по р. Брентѣ, онъ забавлялся тѣмъ, что подъ звукъ музыки бросалъ множество золотыхъ монетъ въ рѣку; въ другой разъ онъ зажегъ свою виллу для того, чтобъ показать гостямъ своимъ великолѣпное зрѣлище пожара. Бенвенуто да Имола.

[111] 143—150. Здѣсь разумеется Флоренція.

151. Неизвѣстно, кто этотъ говорящій самоубійца. Одни называютъ его Рукко де' Модзи, другіе Лотто дельи Альи. Послѣдній былъ флорентинецъ, который, промотавъ свое богатство, для полученія денегъ произнесъ неправильный приговоръ судебный и потомъ въ отчаяніи повѣсился въ собственномъ домѣ.