Другое письмо из Грузии в Тотьму[править]
Милый брат!
Может быть, вы думаете, что я уже ликую в Елисейских; а мне все кажется, будто из вас кто-нибудь туда отправился. Чье сердце не тоскует, будучи в разлуке с любезными!…
В восемнадцать месяцев я столько научился опытности, сколько дома в восемнадцать лет не мог бы научиться; в полтора года видел столько смертей, сколько в мирной отчизне в полтораста лет не увидел бы; и — благодаря провидению — еще живу.
Расскажу вам, что знаю. Проехав известные от Петербурга до Кавказской линии губернии и города, я остановился в Екатеринограде, жил в нем месяц, получил от инспектора генерал-лейтенанта Шепелева предписание немедленно отправиться в Грузию, и прибыл в Моздок. Отсюда вместе с курьером под прикрытием восьмидесяти донских козаков (иначе здесь путешествовать не можно), пустились до крепости Влады-Кавказской, лежащей в 90-та верстах от Моздока. За Влады-Кавказом начинается другой мир, область ужасов, о которых читаем в романах. Что вы скажете о путешествии по узкой, как в рай, дороге между стремнинами верхом на лошади, а иногда и пешком, над быстрым кипящим Тереком — который шумным эхом своим наполняет отдаленные пространства? Представьте себе брата своего странствующего между каменными, выше облаков возносящимися громадами, покрытыми снегом, выпадшим, может быть, в тот самый день, когда Саваоф почил от трудов своих; представьте себе его в виду кровожаждущих морских разбойников, за высокими утесами скрывающихся для грабежа и убийства; вообразите, что он видел несколько деревень, моровою язвою опустошенных… Наконец я прибыл в Тифлис — столицу бывшего Грузинского царства; там получив от своего шефа повеление, отправился в 3-й Кавказского гранодерского полку батальон, в 50-ти верстах от Тифлиса между горами в землянках расположенный, и явился к начальнику своему полковнику Симоновичу.
Отсюда-то в ноябре мы двигнулись к городу Ганже, ныне названному Елисаветполем; он лежит на персидской границе. Декабря 2-го немедленно по прибытии взяли приступом предместье, и, расположась в нем, держали крепость в осаде целый месяц, ожидая от хана покорности. Наконец 3-го числа января поутру взяли приступом же и самую крепость; кровь полилась ручьями, костры мертвых трупов повалились; сам хан заплатил жизнью за дерзкое упрямство. — Удивляйтесь русским героям! Почти один наш Симонович с батальоном взял предместье, положив неприятелей почти в час более трехсот и потеряв из своих только двух человек. На приступе под крепость — несколько тысяч неприятелей побито; мы из целого отряда лишились менее ста человек; по окончании дела, военачальник, оставив в покоренном городе егерский полк и раненых изо всего отряда, возвратился с войском в Грузию. — Я находился с ранеными в Ганже, и поживал так, что мои лошади по колено стояли в сорочинском пшене. — Можно сказать, что сей город теперь лучший из всех грузинских строением и местоположением. В декабре не более двух или трех раз и столько же в январе видели в некоторых местах едва покрытую снежком землю; а 2-го февраля я уже любовался весеннею теплотою и зеленью. По окончании порученности в апреле возвратился в батальон, и дорогою из Гори писал к вам письмо; не знаю, дошло ли. — Батальон свой застал у города Сурама расстроенным от моровой язвы, которая при мне недели через три прекратилась. — Немного отдохнув, после Светлого Праздника, пошли опять к персидской границе, под город Еривань. Ужасный поход! От Еривани до известных по Св. Истории Араратских гор полагают около пятидесяти верст; однако они нам казались в стороне очень близко, в немногих саженях. На дороге, не доходя до Еривани за 15 верст, стоит огромный Араратский монастырь, в котором я был, гостил у армянских архиереев, пил из церковного колодца святую воду, и осмотрел кругом все здание. Нельзя видеть его без сердечного прискорбия. Незадолго до нашего прибытия ериванский хан увез отсюда патриарха и забрал монастырские сокровища, миллионов до семи[1] простирающиеся. Не многого стоило труда войску подступить под Еривань и занять предместье; но трудно было там стоять и оттуда возвращаться. Опустошали сады; жгли финиковые, пальмовые, дулевые, гранатные, миндальные и прочие дорогие деревья; и со всем тем едва за 8 рублей могли доставать пуд хлеба. Отряд наш состоял из 4000 человек; от сильного зноя и трудов большая половина была больных. В таком состоянии мы окружили крепость, в которой находилось до 15000 неприятельского войска; а нас окружил персидский шах, пришедший на помощь к хану с 70000 человек. Вообразите положение! Не мудрено, что мы сомневались, должно ли решиться на приступ; но непонятно, почему неприятель не смел подступить к нам. — Умалчивая о прочем, скажу, что мы возвратились в Грузию в октябре, и долго были от неприятеля преследуемы.
Нашему батальону досталось зимовать в Анануре — городке, которой немного хуже вашего Чернякова[2]. Теперь спешу. Надобно оставить до другого случая. Прощайте.
Ваш, и проч.
Ананур.
Басин Е. Другое письмо из Грузии в Тотьму: [Путевой очерк офицера рус. армии] / Е.Басин // Вестн. Европы. — 1805. — Ч. 22, N 13. — С. 66-70.