Николай Шебуев[править]
Как я декадентствовал.[править]
Выставка в Строгановском училище конкурсных работ, из которых добрые три четверти охвачены настроениями декаданса, заставила меня вспомнить, как одно время я сам пытался сделаться декадентом.
Я, как вам известно, в детстве писал стишки. Каждый веселится по-своему, — я веселился, подыскивая рифмы к слову «яблоко», потея над несносною цезурою и прилаживая хорей к хорею так, чтобы не чувствовалась разлада между грамматикой и версификацией.
Веселие шекспировского гробовщика.
Памятуя древнее изречение о том, что следует писать так, чтобы «словам было тесно, а мысли просторно», я прилаживал слова одно к другому вплотную, а если оставался какой-нибудь промежуток, я в него, как клин, вколачивал частицу «уж» или «уже».
Все начинающие пишут с «ужами».
Словам в моих стихах было до того тесно, что они были бы в претензии, если бы мысль оставалась между ними и ещё более стесняла их. Да и мысль о слове <слова? — прим. моё> могла натереть себе мозоли.
Вот почему она благоразумно покидала их и, умчавшись за пределы предельного, чувствовала себя там просторно, свободно.
В 15 лет я уже писал недурные стансы, в которых на смену мысли появилось «чувство», потому что я страстно влюбился в тётю Надю, 32-хлетнюю брюнетку, называвшую меня обидным прозвищем — «пузырь».
Любовь и обида, разница в возрасте и положении, наконец, глупая необходимость называть возлюбленную «тётей» — всё это давало обильную пищу вдохновению.
К 20-ти годам я успел перевлюбляться, по крайней мере, в пятьсот разноволосых барышень и, в конце концов, разлюбив последнюю, написал следующее стихотворение:
Осень
Мысли, как тучи, и тучи, как мысли,
Тучи, как мысли, и мысли, как тучи,
Низко, над самой землёю нависли,
Дух мой гнетут, беспощадно могучи.
Песни тоскливы, как ветра порывы,
Ветра, порывы, как песни тоскливы,
Словно тоски и упрёка полны вы,
Стебли забытой нескошенной нивы.
Осень на сердце. Мечты улетели.
Осень в природе — печальная осень.
Листья берёз и осин пожелтели, —
Зелен наряд только елей и сосен.
Мне тяжело. Беспощадно могучи,
Низко, над самой землёю нависли
Тучи, как мысли, и мысли, как тучи…
Мысли, как тучи, и тучи, как мысли…
— Бесподобно! Да ведь ты — декадент! — воскликнул мой приятель, который увлекался новыми струями в искусстве и меня до сих пор не признавал за поэта. — Да ведь в этом есть настроение… Поздравляю!.. Жаль, одного не хватает…
— Чего это? — поинтересовался я, задетый за живое его замечанием.
— Отсутствия здравого смысла. Должно быть только одно настроение, а мещанский смысл в стихах нетерпим!.. Попробуй, дружище… Я уверен, что у тебя хватит отсутствия здравого смысла… Твоя голова…
Долго мы беседовали о моей голове и о той стране, где великое безликое Ничто молчит своим кричащим молчанием.
На следующий день я представил стихотворение, в котором, по моему мнению, не было ни малейшего смысла:
Там…
Там, где бархатные тени
И таинственные блики
Упадают на ступени
Древнеримской базилики;
Там, где замерли платана
Густолиственные своды,
Где холодного фонтана
Смолкли мёртвенные воды;
Там, где нас не видят очи,
Там, где пахнет всё могилой, —
С наступленьем каждой ночи
Декадентствуем мы с милой…
— Голубчик, не то… не то… Тут не хватает новых красок и новых эпитетов, и потом этот проклятый смысл так и сквозит в каждой строке… Нет, ты напиши что-нибудь такое — цветное, розовое, фиолетовое…
Я написал:
Розовые розы
Розовые розы пышно расцветали,
Розовые розы расцветали пышно.
Лиловатых лилий шёпота не слышно,
А они о чём-то с розами шептали.
Что они шептали в полудрёме сладкой,
Упиваясь ленью и истомой летней?
Новость ли узнали, или свежей сплетней
Дружно поделились с розами украдкой.
Розовые дали гасли увядая,
Розовые дали увядая гасли…
И любви звезда на небе молодая
Уж взошла стыдливо. Друг мой, не для вас ли?
Не за нас вздохнул ли ветерок украдкой?
Не для нас ли гаснут розовые дали?
Не о нас ли розы пышные шептали,
Упиваясь ленью и истомой сладкой?..
— Знаешь, это… прости… старо… Это можно найти у Фета… Ты меня не понимаешь, — нужно, чтобы в стихах чувствовалось великое бездонное Ничто…
В жгучей мгле
Темнота. Всё жгучей мглой объято,
Чуть видны калитка и плетень.
Чу!.. в кустах мелькнула чья-то тень…
Чья? — не вижу чья, но чья-то.
Тишина. Всё тесным сном одето,
Сад застыл с молчаньем на устах…
Чу! Там шорох кажется в кустах…
Где? Не слышу где, но где-то…
Ничего не слышно и не видно:
Кто? и с кем? и как? и почему?..
Ничего я ровно не пойму,
Но мне всё-таки завидно.
— Боже мой! Да ведь здесь кричащий смысл!
— Нет, из тебя, видно, не выработается декадент…
Обозлённый, ушёл я от приятеля домой, и там отвёл душу, написав следующую бессмыслицу:
Счастье
Отложные абрикосы
На бемолевой стене,
Сини, пасмурны и косы,
Захлебнулись в тишине.
И манят меня от сплетен
В мандрагоров жёлтый хор,
Где покой так многолетен,
Как овсяный метеор.
Что приносится — приятно,
Что уносится — виссон…
Разве истина понятна?
Разве счастие не сон?
Отложные абрикосы
На диезовой стене
Растрепались, словно косы
Девы-грешницы во сне…
— Это стильно! Это прекрасно! Но ты неисправим, — опять в стихах глубокий смысл…
Тогда я плюнул и перестал декадентствовать.
— Чёрт возьми, как это, оказывается, трудно написать такую глупую вещь, которую настоящий декадент нашёл бы достаточно бессмысленной.
Вот и на Строгановской выставке, перебегая от одного проекта к другому, я повторял себе:
— Нет, настоящий декадент останется недовольным. Почти в каждом проекте видна крупица здравого смысла!
Декадентом стать нельзя. Им надобно родиться. Многое на выставке стильно, очень стильно, но здравый ум уже виден в том, что большинство работ «содрано» с французских рисунков, а не сочинено.
Из книги Н. Шебуева «Жизнь вприсядку. Юмористический альманах: Рассказы. Негативы. Переделки. Стихи». М.: Сытин, 1902.