Владимир Гордин[править]
Крест на поляне[править]
Барановской
Я приладился на берегу ясного озера, на росистой траве, там где лютик, васильки и ромашка. Восхожее солнце надело стальную кольчугу, взмахнуло серебряным крылом по сини небесной и одарило Божий мир.
Возрадовалось озеро стойкое, бездонное, возрадовался лес — березки белые, закраснелся желтый, смытый песок. И часовня Покрова Богородицына просветлела, a на черной маковке огненный крест ударился в небо.
На строганном плоту, в красной до колен рубахе, опоясанный, плывет сюда, белой реденькой бородкой потряхивает, да витую сеть прилаживает дедушпка-дедко, славный рыбак, сказитель именитый. Много сказок он мне сказывал про богатырей святорусских, да про снятых подвижников, праведных. Но больше полюбилась мне песня, небыльная, пропетая жалобным гласом в досуг закатный, под красный звон малой церковки — вечерний звон.
Что-то нынче даст Господь?
А пока, простоволосый, лежу я на мягкой траве, травой укрытый, ничего ведать не ведаю и думать нс хочется. Тихо, чуть слышно, чтобы только святы ангелы, да малы дети услышали, вывожу я на свирели зеленой, на свирели моей дедушкину песню небыльную, немудреную.
На вечерней поляне, у самой тени леса, под зеленым светом неба мирно спал, запрокинув голову, малый белый пастушок у стада. II вдруг, откуда ни возьмись, волчонок из кустов. Всполошились дремавшие кудряжики-овцы, завыли зоркие собаки-сторожки. Пастушок вскочил, схватился за рогатину, да задумался и бросил наземь, подошел пастушок к волчонку с голыми руками и заговорил с ним по- ласковому.
— Ты не трогай нас, волчонок, не трогай, и мы тебя не тронем. А голоден ты, накормим.
И принес пастушок волну паленую лопатку телячью.
— На! Вот тебе!
А волчонок и голодный, а долго не брал, все принюхивался, да фыркал недоверчиво и так страшно глазищами ворочал, ну, а под конец все-таки решился. И до отвалу наелся, облизывался, а наевшись, лег.
Тут пастушок ему и говорит:
— Вот что, волчонок, оставайся-ка с нами жить. Мы тебя но обидим! И пе бойся. Скоро придет с большим стадом отец и братья, хорошо будет, весело.
Как услыхал волчонок про отца и братьев пастушковых, вскочил, и, куда что! — головой замотал..
— Не верю им, не верю!
— Уж я-то попрошу, — сказал пастушок, — не тронут. Смотри, вот те крест! А коли тебя убьют, умру и я.
— Не верю! Никогда не поверю! — мотал головой волчонок и, поджав свой длинный хвостище, скоро так ушел в лес.
Прошла полночь. Алым огнем запылала на небе ширина, Тихий ветер, подул от восхода. Затрещали хрусткие сучья. Отстранялись, пораздвинулись молодые березки. А из-за старых обросших стволов глянул бурый зверюга. Лениво переваливаясь, косым лапищем мял, медведь росные травы.
Напугались овцы-кудряшки, заворчали собаки-сторожки. Кинулся спросонья белый пастушок с рогатиной, да протер глаза и одумался, бросил в кусты рогатину и пошел к медведю с. голыми руками. Говорил пастушок и с медведем по-ласковому.
— Медведюшка, ты медведюшка, ты не трогай нас, а мы тебя не тронем. А голоден ты, накормим.
И несет медведю телячью лопатку вяленую.
— На! Вот тебе.
Замотал головой медведь:
— Ладно, мол, ладно.
Н пошел зверюга уписывать — кусок, за куском. А наевшись до отвалу, разлегся на влажной бело-росной трапе.
Тут пастушок ему ласково:
— Медведюшка, а медведюшка, оставайся-ка с нами жить. К утру с большим стадом придет отец, и братья, вот хорошо-то, вот весело будет.
Зашевелился медведь.
— Ты нс бойся, медведюшка, они тебя не обидят. Уж я-то просить буду, не тронут, вот то крест! А коли тебя убьют, умру и я.
Замотал медведь головой:
— Ладно, мол ладно.
И заснул.
Белый пастушок долго гладил бурую шерстку, щекотал, за ушком, медвежьим. И под песельный свист вьюрка-пересмешника, да клич далекой иволги прильнул, к толстой, косматой шее и сам, заснул.
Заиграли над ними самоцветом, лучистые звезды, склонили головы, покрытые острыми шлемами, седые богатыри, седого леса.
Рассеклось на двое червонное солнышко, светел луч запрятался в росе. Разбежались торопливо низкие ельнички.
Тихонько пощипывая сонную траву, шло, подвигалось превеликое стадо, и, смешавшись со стадом меньшим — скакуны-кони, коровушки-бурушки, овцы-кудряшки, — разлеглось после дальнего пути на поляне.
Как увидели братья, как увидел отец — крепко спал парнишка, обнявшись со медведищем, — и давай себе подкрадываться. Подошли они близехонько да рогатиной по медведюшке, по сонному: одна рогатина в бок, другая в спину, третья попала в головушку. И заревел от боли зверюга.
Проснулся пастушок, протер глаза, а медведь мертвый лежит. И заплакал пастушок горестно:
— Зачем вы убили моего медведюшку. Какие вы!
Затужил, заметался белый пастушок. Затуманился. Поблеяли синие глазыньки. Ко полудню занемог, а в вечеру, в первую зоревую звезду, отнес ангел детскую душу ко престолу Божьему.
В третий день хоронили пастушка средь цветистой поляны. Насыпали холм зеленый, на холме поставили низкий крест каменный: на камне — по правой руке лики святых апостолов Петра и Павла, а по левой Иоанн да Матвей, на середке распятие.
В ту ночь месяц и звезды не светили. Сердитый гром обнимался с легкой бурею, небо плакало. А как жалостно выли звери.
Путник усталый, по каким делам идешь ты? По торговым, иль на богомолье, снимай с плеч тяжелую котомку, наземь клади свой острый посох. Смело отдыхай под крестом из сера-камня, мирно спи от заката смутного вечера до ясной зари. На той поляне, в кольце черном непросветного леса — ни один лютый зверь не тронет тебя.
Источник текста: Сборник «Пряники осиротевшим детям», — Петроград, 1916. С. 39—42.