В. О. Ключевский. Неопубликованные произведения
М., «Наука» 1983
Я знаю, Вы очень недовольны, что все эти ученые усилия разъяснить варяжский вопрос я назвал явлениями патологии. Вы видите в этом неприличное ученому человеку пренебрежение к почтенным трудам своей братии. Нет, я очень почтителен к ученым своим собратиям, но я привык к некоторой разборчивости в так называемых исторических вопросах. Я думаю, что могут прийти в голову вопросы, не лишенные интереса с какой-либо стороны и вместе лишенные всякого интереса со стороны научной. В книгах, которые так сильно Вас занимают, я не нашел ничего кроме бескорыстных и обильных потом усилий разрешить один из таких вопросов. Иногда общественная или ученая мысль с особенной любовью обращается к сухим, бесплодным мелочам в области знания, как иногда1 является особенный аппетит на черствое и кислое. А ведь такой поворот в умах есть несомненно симптом общественной патологии.
Я, собственно, равнодушен к обеим теориям, и норманской и славянской, и это равнодушие выходит из научного интереса. В тумане ранних известий о наших предках я вижу несколько основных фактов, составляющих начало нашей истории, и больше их ничего не вижу. Эти факты, которые приводят меня к колыбели нашего народа, остаются те же, с тем же значением и цветом, признаю ли я теорию норманистов или роксоланистов. Поэтому, когда норманист или роксоланист начнут уверять, что только та или другая теория освещает верным светом начало русской национальности, я перестаю понимать того и другого, то-есть становлюсь совершенно2 равнодушен к обоим.
Погодин с братией уверяют, что без известной саги, объясненной по-ихнему, не поймешь начало русской народности и русского государства. Иловайский с предшественниками своими уверяет, что эта легенда изображает совершенно превратно начало нашей народной и государственной жизни и что узлы вопроса об этом начале разрешаются легко и просто, как скоро мы предположим, что Русь — это славяне, роксолане, водворившиеся на Днепре вокруг Киева. Другие не понимают первых страниц истории нашего народа, если Рюрик и его преемники были не из мордвы или Хазарии и т. п.
Вы можете понять, что здесь есть нескладица: вы еще не настолько погрузились в ученость, чтобы приобрести тот ученый ум, который умеет мудрено понимать простые вещи, предоставляя3 тяжелую обязанность поступать наоборот4 столь пренебрегаемому им здравому рассудку. Я ничего не имею против специальных исследований о происхождении имени Русь и о роде-племени первых русских князей. Я охотно готов читать разыскание о том, славянскому или скандинавскому племени принадлежало имя Русь, славянин или немец был дед кн[язя] Владимира и откуда взяты его мать, бабушка и т. д. Большой поклонник физиогномики, веруя5 во влияние темперамента на историческую деятельность лица и в связь темперамента с наружностью, я даже сам с удовольствием занялся бы исследованием о том, блондины или брюнеты преобладали в роде первых русских князей. Я решительно порицаю насмешливое отношение к ученой пытливости, обращенной на подобные вопросы, — но только6 если она ограничивает научное значение своих разысканий пределами этнографической номенклатуры или генеалогической химии. Но7 когда исследователь подобных вопросов идет прямо в область настоящей, научной истории и8 говорит, что он разрешает именно вопрос о происхождении русской национальности и русского государства, будет жаль, если он не остановится на границе и не вспомнит, что национальности и государственные порядки завязываются не от этнографического состава крови того или другого князя и не от того, на балтийском или азовском поморье зазвучало впервые известное племенное название.
Вот одна и для меня самая важная сторона9 недавней полемики по варяжскому вопросу. Еще не отваживаясь судить, насколько правильнее10 разрешается возбужденный вопрос о славянском происхождении Руси, я считаю себя вправе сказать, что он не совсем правильно поставлен. Неправильность эта11 происходит, во-перв[ых], от недостатка скромности12, недостатка уменья исследователей ценить значение13 своих работ, во-вт[орых], от недостатка в них прагматизма, уменья находить настоящее место и взаимное отношение исторических] фактов.
Итак, — повторяю еще раз, — я совсем не против вопроса
О происхождении имени Русь и первых русских князей, совсем не против пользы14 исследований подобных вопросов, а только против того положения, что в этом вопросе ключ к разъяснению начала русской национальной и государственной жизни.
Я никак не мог убедить себя в этом, хотя и соблазняла меня легкость подобного15 разъяснения важ[ных] исторических16 вопросов. И вот что именно мешало мне прийти к такому успокоительному заключению.
Новые теории о происхождении Руси выступают с так [им] шумом и такими мужеств[енными] физиономиями, как будто они вверх дном17 ставят все основные факты, которыми открывается наша история. Когда я попытался воспроизвести эти настоящие исторические факты, которыми действительно знаменуется начало нашей национальности и нашего государственного быта, и потом сопоставил с ними эти новые теории, я нашел, что18 первые остаются в том же положении, какое заняли они под игом норманистов, которое, вероятно, сохранят и19 при нашествии всех будущих теорий. Перечислю эти факты и поставлю рядом с ними выводы, наприм[ер] г. Иловайского.
Сущность теории г. Иловайского, развитой в целом ряде статей, и догматических и полемических, можно выразить в следующих положениях.
1) Русью, или правильнее Росью, в обширном смысле назывались почти все восточнославянские племена, в IX в. обитавшие в бассейне верхнего и среднего Днепра. Поляне, северяне, дреговичи и проч. суть только ветви этого племени. Прежде20, с I в. нашей эры приблизительно, оно было известно под именем антов или роксолан, издавна обитавших в восточной Европе, в странах приазовских и приднепровских. Название этого племени произошло от имени, которое носили многие реки восточной Европы и в корне которого скрывается понятие реки вообще. Впоследствии Русью в тесном смысле стала называться та ветвь роксоланского племени, которая соединила остальные ветви в одно государственное целое, именно — поляне. Раз[ыскание о начале Руси] 25921, Ист[ория России, с.] 17 и сл.
2) Варяги не имеют никакой этнографической связи с Русью. Это скандинавские дружины, нанимавшиеся на службу у киевских русских князей.
Из этих двух положительных выводов вытекает22 отрицательный —
Русь — вовсе не пришлое скандинавское племя и сказание о призвании князей из несуществовавшего племени варягоруссов вымышлено книжниками: скандинавских князей между русскими славянами никогда не существовало.
Далее 3) Рось — поляне под предводительством своих племенных князей (приблизительно с IX в.) начала из Киева объединение родственных ей племен восточных славян вверх и вниз по Днепру, налагая на них дань. Поднимаясь вверх, она распространила свои завоевания до Новгорода; спускаясь вниз, покорила угличей и тиверцев (последних, кажется, не вполне)23, а притоками нижнего Днепра и Азовского моря рано проникла24 на берега25 последнего, бывшие колыбелью всего племени и где еще оставались значительные его поселения. Здесь она подчинила себе обитавшее по обоим берегам Боспора Киммерийского слав26-[янское] племя черных болгар, освободив их от хазарского ига; так возникла около половины IX в.27 русская Тмутараканская2а область, бывшая потом особым княжеством.
Рядом29 с этим положением, объясняющим как началась наша история30, идет разбор того как произошла легенда, изображающая это начало совсем иначе. Наша история завязалась в Киеве, а легенда сложилась на другом конце Руси, в Новгороде. Сказание о призвании князей из-за моря составилось здесь в начале XIII в. под влиянием, во-перв[ых], тогдашнего обычая31 н[о]в[го]р[о]дцев призывать к себе князей и, во-вто[рых], деятельных торговых сношений с заморской Ганзой.
Забудем норманскую и всякую другую теорию32, примем выводы, сейчас изложенные, и посмотрим33, какие перемены произойдут в наших представлениях о начале нашей истории.
Во-первых, мы освобождаемся от массы противоречий34, неясностей и неразрешимых вопросов, которыми наполнили первые страницы нашей истории Погодин и его предшественники. Где жила скандинавская Русь, как водворилась она в Новгороде, как так быстро заговорила по-славянски35, откуда явилась она в пределах нашего отечества до летописного призвания и т. п.36 — с удовольствием можно забыть все, что в течение века написано обо всех этих загадках, оставшихся неразгаданными и доселе.
Во-вторых, встречаем ряд новых противоречий и37 вопросов, созданных новой теорией. Укажем наиболее важные и резкие, с первого взгляда бросающиеся в глаза.
1) Если легенда о призвании князей не скрывает в себе никакого исторического факта, не заимствована даже из старинного народного предания и сложена книжниками из современных явлений новгородской жизни XII—XIII вв., то зачем она так резко расходится с последними? Князья призывались тогда с приднепровского юга, чаще всего из Киевской Руси, откуда, по Ил[овайскому], пришли они в Новгород и в38 IX в., а легенда призывает их из каких-то варягов Руси, которых никто не знал в Новгороде в XIII в.
2) При всем беспристрастии надо сказать, что имена первых князей остаются неславянскими и после объяснений г. Иловайского. Как бы чувствуя это, автор обращается к тому общему соображению, что в те времена языки39 славянский и германский еще не разошлись так далеко, как теперь40, и иные слова и имена трудно присвоить исключительно одному из них41. Но отсюда следует, конечно42, что тогда43 немецкие слова и имена были понятны славянам, а не наоборот.
3) Объединительное движение с юга из Киева вверх по Днепру не подтверждается ни одним, даже легендарным свидетельством источников: это чистая догадка, выведенная из гипотезы о туземной Киевской Руси. Напротив, обратное движение, с севера из Новгорода вниз по Днепру описано в летописных известиях об Олеге, которые до занятия последним Киева отличаются такою же простотою и так же чужды сказочных примесей, как одно из них — о дани на содержание варяжского гарнизона в Новгороде, — которое сам г. И[ловайский] считает одним из наиболее достоверных в Начальной летописи44. Ср. сказание в ж[итии] Клим[ента].
4) Появление сейчас упомянутого варяжского гарнизона в Новгороде г. И[ловайский] относит к концу IX в. Признавая известие о нем одним из наиболее достоверных, он однако ж старается отодвинуть появление варягов в России как можно далее от начала ее истории и в других местах говорит о приездах норманских наемников только в XI и XII в.45
5) Гипотеза о происхождении болгаро-русского Тмутараканского княжества очень приятна: она ты: легко объясняет некоторые темные известия XI и XII в. — хотя вся она основана единственно на статье Игорева договора с греками, обязывающей русского князя не пускать на Корсунь черных болгар. Г[осподин] И[ловайский]46 видит в этом прямое указание на зависимость черных болгар от Игоря; другой этого вовсе не увидит: Святослав также обязался грекам не пускать на Дунайскую Болгарию неприятен47. Несмотря на это, я охотно принял бы гипотезу о Тмутаракании. Но тогда я не знаю, что отвечать на одно возражение. По мнению г. И[ловайского], Русь уже при Олеге владела берегами Боспора Киммерийского, занимала города Корчев и Тмутаракань48. Эта Тмутараканская Русь преимущественно была знакома с морем, ходила грабить Каспийские берега, торговала с Византией; она помогала и Руси днепровской в морских предприятиях. В договорах Олега и Игоря с греками находим условия о положении в К[онстантинопо]ле русских купцов из Киева, Чернигова, Переяславля, Полоцка и др., а о купцах из Корчева или Тмутаракани нет ни слова. Неужели русские купцы из Ростова ездили в Царьград, а русские купцы с берегов Боспора не ездили?
1 Далее зачеркнуто: желудок.
2 Далее зачеркнуто: к ним.
3 Далее зачеркнуто: право.
4 Далее зачеркнуто: своему предку.
5 Далее зачеркнуто: связь силы.
6 Далее зачеркнуто: до тех пор пока она не идет далее.
7 Далее зачеркнуто: если ученый заходит с подобными вопросами.
8 Далее зачеркнуто: уверяет.
9 Далее зачеркнуто: в.
10 Далее зачеркнуто: или вероятнее новые теории от старых.
11 Далее зачеркнуто: заключается главным образом в не[скромности].
12 Далее зачеркнуто: в нежелании видеть настоящее.
13 Далее зачеркнуто: вопроса.
14 Далее зачеркнуто: подобных разысканий.
15 Далее зачеркнуто: объяснения начала нашей жизни.
16 Далее зачеркнуто: жизни.
17 Далее зачеркнуто: поставили.
18 Далее зачеркнуто: они.
19 Далее зачеркнуто: под всеми будущими ученами итами.
20 Далее зачеркнуто: оно.
21 Над цифрой позднейшие карандашные приписки В. О. Ключевского: и 263 и 269.
22 Далее зачеркнуто: вывод.
23 Над зачеркнутым: восточными.
24 Далее зачеркнуто: утвердилось.
26 Далее зачеркнуто: Азовского моря, откуда.
25 Далее зачеркнуто: едино [племя].
27 Далее зачеркнуто: основала здесь.
28 Далее зачеркнуто: владение, ставшее.
29 Над зачеркнутым: в связи.
30 Далее зачеркнуто: стоит критика легенд[ы].
31 Над зачеркнутым: города.
32 Далее зачеркнуто: возьмем.
33 Далее зачеркнуто: что.
34 Написано над зачеркнутым: недоразумений.
35 Далее зачеркнуто: что за.
36 Далее зачеркнуто: обо всем этом.
37 Далее зачеркнуто: ряд.
38 Далее зачеркнуто: VIII.
39 Над зачеркнутым: наречии.
40 Над зачеркнутым: но отсюда следует.
41 На полях сноска: Раз[ыскания+, с.] 303.
42 Слово позднее вписано В. О. Ключевским карандашом.
43 Далее одно неразборчивое слово.
44 На полях сноска: Раз[ыскания, с.] 239.
45 На полях позднейшая карандашная сноска: ib., 278, наприм[ер].
46 Далее зачеркнуто: говорит.
47 Далее зачеркнуто: греков. На полях сноска: «Ист[ория России», с.] 56.
48 На полях скоска; Ibid., 35 [с.],
После диссертации Погодинаў интерес к варяжскому вопросу ослабел: утомились ли самим спором или смутно почувствовали его научное бесплодие, — только он до того потерял цену, что ученый, предпринявший историю России по строго прагматической программе, нашел возможным и научным повторить некоторые шлёцеровские и погодинские положения и, ничего не прибавив к ним, ничего не уяснив лучше прежнего, обойти спорный факт, как неважный для науки. Известный турнир Костомарова и Погодина+ также готов был пройти бесследно для науки, оставив лишь в памяти читающего общества невиданную картину ученого поедипка, судебного процесса из-за научной тяжбы.
Отрывки исследования о варягах, изданные г. Гедеоновым+, составили новую эпоху в развитии спора. За ними следовала целая литература, которую уже теперь становится трудно прочитать, еще труднее изучить и понять. Появились сочинения Щеглова, Иловайского, Ламбина, Васильевского, Куннка, новые статьи Погодина и наконец — книга Забелина+.
Когда прочитаешь все эти труды и сравнишь их с прежними, прежде всего подумаешь: то же и о том же, те же приемы и результаты. Но это не совсем верно: есть значительная перемена. Прежде господствовало критическое направление в исследовании вопроса: одна сторона разбирала источники, чтобы отстоять летописную легенду; другая, опровергая ее, обращалась к другим источникам, чтобы доказать Другое, чаще — чтобы приурочить легенду к другому выводу. Теперь в большинстве исследований господствует творческое направление: торопливо покритиковав спорные известия, спешат составить из них новое сказание о начале Руси, иногда прямо противоположное летописному, или же дать последнему такое толкование, которое делает сагу на себя не похожей. Вообще можно сказать, что легенда о призвании перестала служить средоточием исследований; ученые вступили в полемику с летописцем, перестав быть его комментаторами, и хотят не только доказать, что он написал неверно, но и указать ему, что он должен был написать. Гедеонов служит переходом: наполовину он еще критик, а наполовину уже построитель, реставратор исчезнувшего факта. Только г. Васильевский держится в положении строгого критика, защитника падающего кредита легенды.
Рядом с этой особенностью новой литературы вопроса обозначается и другая: это значение филологии, какого она не имела прежде. Сближения форм, сравнение слов, толкование имен — вот на чем строятся преимущественно новые гипотезы. Личные имена князей и частных лиц первых веков, чуть не вся географическая номенклатура пересмотрена и истолкована с разных точек зрения.
Когда мы, сидевшие и учившиеся под опекой1 норманской гипотезы, прочитали все эти изыскания, мы узнали одну поразившую нас новость. Этой новостью не был исторический факт, которым открывается наша история. Совсем нет: это было состояние ученой мысли у нас, которого мы не подозревали. Мы думали, что с тем запасом сведений о начале нашей истории, которым располагает наука, ничего нельзя сделать больше сделанного прежними критика[ми]. Ученость и строгость последних, остроумие и насмешливость некоторых, специальная и бесплодная работа над вопросом — все это запугало нас. Мы боялись сделать новую догадку, поставить2 факты в новую комбинацию, не сделанную прежде; мы считали это праздной игрой в гипотезы после массы потраченных знаний и усилий со стороны исследователей, для которых вопрос вовсе но был полем для такого развлечения.
Этой робости нельзя отказать в сочувствии: это было своего рода ученое целомудрие или, лучше сказать, ученая дисциплина. Она основывалась на том правиле, что не следует сбивать с толку других, уверяя их в том, в чем не убежден сам, и не следует убеждаться в том, что не имеет достаточных оснований. Но в интересе беспристрастия надобно сознаться, что наша скромность создавала странное положение в науке гипотезе норманистов. Мы чувствовали, что в ней много нескладного, но не решались сказать что-либо против нее. Мы ее сохранили как ученики ее создателей и не знали, что делать с ней как преподаватели. Открывая свой курс, мы воспроизводили ее, украшали заученными нарядами и ставили в угол, как ненужный, но требуемый приличием обряд. Так плотник, прежде чем приступить к работе, постукает без всякой цели по дереву, которое собирается3 рубить. Потом мы рассказывали, как-будто и нет спора о варягах с братией.
1 Слово написано В. О. Ключевским карандашом позднее текста отрывка: санию.
2 Далее зачеркнуто: со[поставить].
3 Над зачеркнутым: будет, намере[н].
Байер и Миллер сделали первые приступы к ученому решению варяжского вопроса. Кое-что выяснили. И постановка, и решение этого вопроса страдали важными методологическими недостатками. Ученые академики-иностранцы взялись за него поневоле: это был один из тех начальных и самых капитальных из тех1 вопросов нашей истории, в котором их историческая ученость соприкасалась с историей страны, куда они призваны были гастролировать своими знаниями, разрабатывая ее нетронутую историю. Незнакомые или мало знакомые с языком этой страны и с туземными источниками ее истории, они охотно ухватились за этот вопрос, который надеялись удовлетворительно разрешить по знакомым им источникам скандинавским, латинским и византийским. В этом состояла их первая ошибка. Как можно было ставить и решать вопрос русской истории, не зная как он стоит в основном русском историческом памятнике, в Начальной русской летописи? Но эта летопись тогда была еще оч[ень] мало известна даже русским книжным людям. Ни Лаврентьевский, ни Ипатьевский списки ее не были еще найдены. Байер слышал про снятую по заказу Петра I копию Кенигсбергского списка конца XV в. и считал ее автором преп[одобного] аббата Феодосия Печерского, будто бы современника Владимира Мономаха. Он не знал, что даже в этом сравнительно позднем списке нет и помину о Гостомысле, к[ото]рого он вводит в сказание о призвании князей, а Синопсис — не летописец.
Не знакомые с Начальной летописью, русские академики-иноземцы впадали в другую ошибку: они не могли уяснить себе, с чем они имеют дело в этом сказании: с народным преданием, поэтической сагой или с известием какого-либо другого рода. А ведь приемы историч[еской] критики разнообразятся по происхождению и свойству критич[еского] материала. Теперь, когда состав Начальной летописи достаточно изучен, видно, что сказание о призвании князей не народное предание, а только составленная по народному преданию ученая теория русского книжника начала XII в. Такие теории и тогда составлялись так же, как и гораздо позднее, в ученые времена: темные факты старины истолковывались применительно к современным или недавним явлениям, с ними однородным. Это и помогло составителю Начального летописного свода поставить у порога нашей истории мирное призвание и водворение заморских князей в нашей земле. Если не сам Сильвестр Выдубитский, то отцы его сверстников знали и помнили подобные мирные призывы и приходы варягов, бывавшие еще при Ярославе I, и до самой смерти Ярослава в Новгороде содержалась наемная варяжская дружина, получавшая плату за свои сторожевые услуги. В XI в. также призывы не сопровождались захватом власти наемниками, превращением условленной наемной платы в принудительную дань с нанимателей, как с покоренных. Но даже составитель Начальной летописи, уже не понимавший таких превращений, не мог скрыть следов подобного захвата, донесенных до него из IX в. преданием. Да, именно таким случаем и начинается ряд варяжских сказаний, занесенных в Начальную летопись: «имаху дань варязи из заморья», за что их и прогнали туземцы, вероятно недовольные своим превращением из хозяев-нанимателей в данников, как потом хотели прогнать и Рюрика из боязни стать его «рабами», по выражению летописи. Но Рюрик удержался на месте и из варяжского бродяги-кондотьера превратился в родоначальника русской династии. Из двух моментов таких варяжских историй, призыва по найму и захвата власти наемниками, русские люди XI—XII вв. по недостатку аналогичных современных явлений уже не понимали второго, но раз повторявшегося в IX и X веках, и, затирая его в своих варяжских воспоминаниях, усиленно подчеркивали первый, им более знакомый. Под влиянием такого неполного, одностороннего взгляда на дело и сложилось несколько идиллическое летописное сказание о призвании князей, которых звали будто бы для того, чтобы они «владели и судили по праву» призывавших. Ученый и степенный книжник XII в., привыкший к гражданскому порядку и дороживший благами княжеского управления, превратил следствия захвата в причины призвания князей, скандал княжеской2 узурпации покрыл политической программой народного договора с князем.
Байер и Миллер комментировали сказание о призвании просто как темное историческое известие, не вдаваясь в объяснение его происхождения и характера. Не зная происхождения и состава нашей Начальной летописи, они не могли и знать, что между ними и летописным сказанием стоит их же собрат по профессии — ученый русский книжник начала XII в. и такой же решительный норманист, как и они. Потому им следовало начинать изучение вопроса не с того, что случилось с варягами-Русью на новгородском Севере около половины IX века, а с того, почему русские книжные люди 2 1/2 столетия спустя так представляли себе случившееся. Потому же они брали и вопрос не целиком, а частично, пытались выяснить себе не столько самое событие, скрывавшееся в сказании о призвании варягов-Руси, сколько племенное происхождение этих последних. И при такой односторонней постановке вопроса они пытались решить его независимо от нашей Начальной летописи, не принимая в соображение или принимая недостаточно ее взгляд на это дело.
А в ее взгляде заметно некоторое колебание: то она как будто считает варягов одним из немецких племен Северной Европы, когда в перечне народов Афетова колена ставит варягов, как и Русь, рядом с свеями, урманами, Русь, агняне, то решительно принимает варягов за родовое, общее название всех этих племен и с Русью, когда, рассказывая о призвании князей, говорит: "И пошли за море к варягам, к Руси, потому что так звались эти варяги — Русью, к[а]к другие, т. е. варяги, зовутся свеями, а другие урманами, англянами и проч. (Лавр[ентьевская летопись, с.] 4 и 18—19). И это колебание необходимо было принять в расчет: оно наводит на мысль, что название варягов у нас узнали от них самих, а не из других каких-либо источников и объясняли его по-своему. Потом возражали против этого, что названия, соответствующие этой русской форме варяг, в скандинавских и византийских памятниках появляются не раньше XI в., у Снорро Стурлезона (ум. 1241) vaering, у Кедрина (до 1057 т.3) — Βαραγφος. Но и наша Повесть временных лет писала около половины XI в., а Начальный летописный свод составлен в начале XII в., и нет никакой необходимости думать, что эти заморские пришельцы уже в половине IX в. назывались у нас варягами. Но колеблясь в этнографической классификации варягов, наша Летопись не сомневается в их племенном неславянском происхождении, и не могла сомневаться. Она решительно противополагает варягов славянам (Лавр[ентьевская летопись] с. 19 и 28: «Тии суть люди Ноугородьци… А язык словенский и русский одно есть…»). Знал составитель летописи варягов по позднейшим приливам их в XI в., даже после Ярослава (Шимон Патерика Печерского). «Русская Правда» по списку Оболенского: «Варяг крещения не имеа». Язык их, если бы он был славянский, помешал бы противополагать их славянам.
Немцы-академики решили вопрос о племенном происхождении варягов согласно с Летописью, но социальное их положение определили односторонне, как hommes nobiles, socii in bellis ets4. (Байер). Летопись в своих рассказах выводит их еще и купцами, проходящими в Византию или оседавшими по русским городам, а так[же] беспокойными бродячими искателями добычи и наемного труда.
Следствия обоих методологических ошибок, затруднявшие разрешение варяжского вопроса: 1) Не касаясь факта, скрытого в сказании о призвании князей, сосредоточивали внимание на решении побочных вопросов, которые без выяснения этого факта и не могли быть разрешены удовлетворительно; 2) Дали опасное филологическое направление историческому вопросу, превратили его в комментарий слов, а не событий; 3) Не положив критического изучения летописного сказания в основу исследования, подорвали доверие к своим выводам, которые от того получили вид их субъективных тенденциозных догадок, а не толкований исторических взглядов русских книжных людей. XI—XII в.; 4) Сказочно-грубым изображением призвания (начало статьи Байера)+ задели щекотливое национальное чувство и надолго лишили русскую историческую мысль способности с научным спокойствием отнестись к вопросу. Игровой вопрос.
Как излагать начальные факты нашей истории в среднеучебном заведении, покрывая летописные сказания авторитетом книжных людей XI и XII в.?
1 Слово написано над строкой.
2 Над строкой: пиратской.
3 Над строкой: 1034.
4 Воины благородного происхождения (лат.).
Этот вопрос более ста лет занимает исследователей русской истории и доселе остается не вполне разрешенным. Причина этого заключается в сбивчивости известий о варягах и Руси, какие сохранялись в наших древних памятниках. Начальная летопись считает Русь варяжским племенем, а варягов то признает общим названием разных германских народов, обитавших в Северной Европе, преимущественно по Варяжскому (Балтийскому) морю, каковы шведы, готы, англы, то как будто видит в них особое племя, принадлежащее к числу этих народов наравне с Русью. В летописных сводах XVI в. появляется сказание о призвании первого русского князя из Прусской земли.
Гедеонов. Русь по Балт[ийскому] морю [с.] 39 и сл., с острова] Рюгена [с.] 52. Варяги от Полабского warang (меч), смешанное их происхождение скандинаво-славянское [с.] 154—168.
Известия о Руси в IX в.: Берт[инские] летописи 839 г., Фотия в Беседах+ и Послании Заб[елина] 432 и 436, Никиты Пафлагонского, ib 433 not, в житиях Георгия Амастридского и Стефана Сурожского+, известие аль-Катиба о Русе 844 г., Гаркави+ 63, Хордадбе, ib. 49. Русь — славяне. Из всех этих известий видно, что Рось в IX в. народ или класс, недавно, около половины IX [в.], покоривший вост[очно] славянские племена, с скандинавской примесью, сильный на море торговлей и наездами. Ср. Сол[овьева т. 1, с.] 104. Происхождение слова неизвестно, но то, что им обозначалось, д[овольно] явственно выступает в иноземных известиях IX в.
В. О. Ключевский — буржуазный русский историк второй половины XIX—начала XX в. — вошел в науку как автор всемирно известного курса русской истории, выдержавшего много изданий не только в нашей стране, но и за ее пределами. Капитальные труды В. О. Ключевского о Боярской думе, происхождении крепостного права, Земских соборах и т. д. входят в сокровищницу русской дореволюционной историографии, содержат целый ряд тонких наблюдений, которыми историки пользуются до настоящего времени. Только в последнее время, после издания отдельных специальных курсов1 и исследований их2, выяснилось, что об этом историке можно говорить как о крупном историографе и источниковеде. Однако до сих пор не все специальные курсы, статьи, очерки и наброски историка опубликованы. Настоящее издание, которое является продолжением публикации рукописного наследия В. О. Ключевского3, в значительной степени восполняет этот пробел.
Первым публикуется курс «Западное влияние в России после Петра», который был прочитан В. О. Ключевским в 1890/91 уч. году. Тема о культурных и политических взаимоотношениях России и Запада привлекала внимание Ключевского особенно в 1890-е годы. Им были написаны статьи «„Недоросль“ Фонвизина», «Воспоминание о Новикове и его времени», «Два воспитания», «Евгений Онегин и его предки». Публикуемый курс является как бы продолжением его исследования о западном влиянии в XVII веке4. В нем основное внимание уделено новым явлениям в истории России, происходившим в результате реформ Петра I. Эти изменения Ключевский связывал прежде всего с влиянием Западной Европы на политическую структуру общества, на образование, быт и культуру. Под термином «западное влияние» Ключевский часто понимает не механическое перенесение идей и политических учреждений западноевропейских стран (в первую очередь Франции) в Россию, а изменения русской действительности, главным образом относящиеся к господствующему классу — дворянству, под влиянием новых условий жизни страны. Поэтому курс представляет значительный интерес (несмотря на его незаконченность) для изучения общей системы исторических взглядов Ключевского. Готовя к изданию V часть курса русской истории, Ключевский наряду с другими материалами привлекал частично и текст этого специального курса.
Раздел «Историографические этюды» открывают четыре наброска первостепенной важности по «варяжскому вопросу», где Ключевским высказано весьма ироническое отношение к названной проблеме, считавшейся в дворянско-буржуазной исторической науке одной из главнейших в истории Древней Руси.
Большой историографический интерес представляют никогда не публиковавшиеся очерки и наброски Ключевского о своих коллегах — историках прошлого и настоящего для Ключевского времени. Глубокие, меткие, образные, порой едкие характеристики не утратили значения и для современной исторической науки. Эти материалы существенно добавляют и обогащают широко известные статьи ученого о С. М. Соловьеве, И. Н. Болтине, Ф. И. Буслаеве, Т. Н. Грановском и других историках, изданные ранее «Лекции по русской историографии»5 и фрагменты историографического курса6.
До недавнего времени работы Ключевского в области всеобщей истории не были известны даже специалистам. Однако Ключевский уже на студенческой скамье проявил большой интерес к этой проблематике. Так, он тщательно конспектировал курс С. В. Ешевского, который был литографирован по его записи. Он написал работу «Сочинение епископа Дюрана», перевел и дополнил русским материалом книгу П. Кирхмана «История общественного и частного быта»7. По окончании Московского университета молодой Ключевский читал в Александровском военном училище (где он преподавал 17 лет, начиная с 1867 г.) лекции по всеобщей истории. Фрагмент этого курса, относящийся к истории Великой Французской революции, был опубликован8. Позднее сам Ключевский отмечал влияние Гизо на формирование его исторических взглядов.
В 1893/94 и 1894/95 уч. г. Ключевский читал в Абастумане курс «Новейшей истории Западной Европы в связи с историей России»9. Он писал развернутые конспекты, которыми, очевидно, пользовался при чтении лекций. Именно этот расширенный конспект, состоящий из трех тетрадей, публикуется нами в основном корпусе издания. Он обнимает время от Французской революции 1789 г. до отмены крепостного права и реформ Александра II. Согласно записи Ключевского10, курс был им рассчитан на 134 уч. часа и включал в себя 39 тем. Этот сложный по составу курс насыщен большим фактическим материалом, за которым видна напряженная работа. О том свидетельствует и большое количество сносок и помет Ключевского, которые дают возможность представить круг использованных автором источников: иностранных и русских.
Помимо конспектов, составленных для своего личного пользования, Ключевский писал и развернутые планы курса, один из которых публикуется в Приложении. В результате в архиве Ключевского отложился довольно богатый комплекс материалов абастуманского курса, среди которых конспект «о Екатерине II — Александре II», наброски о Франции, Австрии и Венгрии и другие. Ряд помет в абастуманских тетрадях, а также в литографиях «Курса русской истории» (в частности, литографии Барскова и Юшкова) свидетельствуют о том, что Ключевский предполагал использовать отдельные тексты при подготовке к печати пятой части «Курса». Абастуманский курс бесспорно является важным источником для изучения эволюции исторических взглядов Ключевского и для исследования проблемы изучения в России всеобщей истории вообще и истории Французской революции в частности.
Литературоведческие взгляды Ключевского находят отражение в разделе «Мысли о русских писателях», где содержатся характеристики от М. Ю. Лермонтова до А. П. Чехова. Собственное научно-литературное (и часто литературное) творчество историка представлено в разделах «Литературно-исторические наброски» и «Стихотворения и проза», которые раскрывают Ключевского с новой, не только с чисто учено-академической стороны. Здесь помещены его стихотворения, художественная проза.
В приложении печатаются: к курсу «Западное влияние в России после Петра» черновые материалы к отдельным лекциям и три наброска «Древняя и новая Россия»; к рукописи «Русская историография 1861—93 гг. Введение в курс лекций по русской историографии II-ой половины XIX в.»; к курсу «Новейшая история Западной Европы в связи с историей России» — план этого курса 1893—1894 уч. г.
Публикуемые в настоящем издании рукописи В. О. Ключевского хранятся в Отделе рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина (далее — ГБЛ), в Отделе рукописных фондов Института истории СССР АН СССР (далее — ОРФ ИИ), в Архиве Академии наук СССР (далее — Архив АН СССР) и в отделе письменных источников Государственной публичной Историческом библиотеки (далее — ГПИБ).
Обычно в печатных работах Ключевский опускал свой справочно-научный аппарат, но в его черновых рукописях часто можно встретить указания на источники. Особенно богат сносками, пометами и отсылками конспект абастуманского курса, где полностью «открыт» научный аппарат, что позволяет судить о круге его источников и увеличивает тем самым ценность публикуемого текста. Воспроизведение помет Ключевского, дополнительных текстов на полях и вставок дает представление о процессе работы ученого над текстами.
Рукописи Ключевского имеют сложную систему отсылок, помет и указаний на источники, литературу, собственные труды — опубликованные, литографированные, рукописные. Места вставок и переносов текста отмечались им условными значками, подчеркиваниями и отчеркиваниями на полях чернилами или различными карандашами — простым, красным, синим. Так как цвет карандаша несет определенную смысловую нагрузку, то в подстрочных примечаниях во всех подобных случаях указывается цвет и способы написания пометы. Если подчеркивания и значки не оговариваются в подстрочных примечаниях, то это означает, что они написаны тем же карандашом или чернилами, что и основной текст. Начало и конец вставок автора отмечены в тексте одинаковыми цифрами, а в примечаниях — через тире (например,5-5). В ряде случаев Ключевский пользовался условными обозначениями и сокращениями, которые не удалось расшифровать. В подобных случаях они даются в двойных круглых скобках (()).
Нередко при воспроизведении выдержек из источников Ключевский сокращал текст приводимых цитат, но смысл их передавал верно. Фактические ошибки встречаются крайне редко.
Часто в рукописях Ключевского встречаются первые буквы латинских слов, означающих: p. (pagina) — страница, i (initium) — начало, m. (medium) — середина, f. (finis) — конец, n. (nota) — примечание, t. (totum) — всё, ib. (ibidem) — там же, id. (idem) — он же.
В публикации воспроизводятся без оговорок: подчеркивания и отточия Ключевского; исправления, сделанные им над строкой в случае их полного согласования с основным текстом и авторские изменения порядка слов в предложении, которые даются в последнем варианте. Описки исправляются без оговорок. Отсутствующие в рукописях даты восстанавливаются составителями в квадратных скобках, в примечаниях даются обоснования. Пояснения составителей даются в квадратных скобках. Звездочкой + отмечен комментируемый в примечаниях текст.
Переводы с иностранных языков даются под строкой.
1 Ключевский В. О. Курс лекций по источниковедению. — Соч. М., 1959, т. 6; Он же. Терминология русской истории. — Там же; Он же. Лекции по русской историографии. — Там же. М., 1959, т. 8. Сюда же относится и неоднократно издававшийся курс «История сословий в России».
2 Киреева Р. А. В. О. Ключевский как историк русской исторической науки. М., 1966; Чумаченко Э. Г. В. О. Ключевский — источниковед. М., 1970; Нечкина М. В. Василий Осипович Ключевский: История жизни и творчества. М., 1974.
3 Ключевский В. О. Письма. Дневники: Афоризмы и мысли об истории. М., 1968.
4 Ключевский В. О. Западное влияние в России XVII в.: Историко-психологический очерк. — В кн.: Ключевский В. О. Очерки и речи: Второй сборник статей. М., 1913.
5 Ключевский В. О. Соч., т. 8.
6 Из рукописного наследия В. О. Ключевского: (Новые материалы к курсу по русской историографии / Публ. А. А. Зимина, Р. А. Киреевой. — В кн.: История и историки: Историографический ежегодник, 1972. М., 1973.
7 Кирхман П. История общественного и частного быта. М., 1867.
8 Ключевский В. О. Записки по всеобщей истории / Публ. Р. А. Киреевой, А. А. Зимина; Вступ. статья М. В. Нечкиной. — Новая и новейшая история, 1969, № 5/6.
9 Подробнее см.: Нечкина М. В. В. О. Ключевский: История жизни и творчества, с. 325—347 и Предисловие к настоящему изданию.
10 См. с. 384—385 настоящего издания.
I. — Публикуется впервые. ГБЛ, ф. 131, п. 1, д. 9, л. 18—21 об. Автограф. Чернила. Датируется по упоминанию 1-го тома «Истории России» (М., 1876) и «Разыскания о начале Руси» (М., 1876) Д. И. Иловайского.
Раз[ыскания]. — Имеется в виду книга: Иловайский Д. И. Разыскания о начале Руси. М., 1876.
II. — Публикуется впервые. ГБЛ, ф. 131, п. 1, д. 9, л. 22—23 об. Автограф. Чернила.
После диссертации Погодина. — Имеется в виду магистерская диссертация М. П. Погодина «О происхождении Руси» (М., 1825).
Известный турнир Костомарова и Погодина. — Имеется в виду публичный диспут 19 марта 1860 г. между Н. И. Костомаровым и М. П. Погодиным в связи с подготовкой к юбилею 1000-летия образования Русского государства.
Отрывки исследования о варягах, изданные г. Гедеоновым. — Имеется в виду работа С. Гедеонова «Отрывки из исследований о варяжском вопросе» (Зап. Академии наук. 1862—1863, т. I—III).
Появились сочинения Щеглова, Иловайского, Ламбина; Васильевского, Куника, новые статьи Погодина и, наконец, книга Забелина. — Имеются в виду следующие работы: Щеглов Д. Ф. Кто были варяги-русь, то есть, что мы такое? Разбор мнения г. Костомарова о жмудском происхождении первых князей. — Отечественные записки, 1860, № 7/8; Он же. Несколько дополнительных данных, касающихся жмудской теории. — Северная пчела, 1860, № 288; Он же. Заключение к жмудской теории. — Там же, 1861, № 128; Он же. Когда и как началось русское государство? (Отрывки из исследований о варяжском вопросе Г. Гедеонова). — Библиотека для чтения, 1862, № 7; Он же. Первые страницы русской истории: (Опыт проверки важнейших исследований касательно начала Русского государства). — Журнал Министерства народного просвещения (Далее: ЖМНП), 1876, № 4—6; о работах Д. И. Иловайского см. выше; Ламбин Н. П. О слепоте Якуна и его златотканиой луде. — ЖМНП, 1858, ч. XCVIII; Он же. Источник летописного сказания о происхождении Руси. — ЖМНП, 1874, июнь--август; Васильевский В. Г. Варяго-русская и варяго-английская дружина в Константинополе XI и XII вв. — ЖМНП, 1874, ч. 176; 1875, ч. 177, 178; Он же. О варяго-руссах. (Ответ Д. И. Иловайскому). — Древняя и повая Россия, 1875, т. 3; Kunik E. Die Berufung der schwedischen Rodsen durch die Finnen und Slawen. Eine Vorarbeit zur Entstehungsgeschichte des Russischen Staates. St. —Pb., 1844—1845, v. 1—2. Погодин M. П. Историко-критические отрывки. M., 1846—1867, кн. 1—2; Забелин И. Е. История русской жизни с древнейших времен. М., 1876, т. 1.
III. Значение варяжского вопроса. — Публикуется впервые. ГБЛ, ф. 131, п. 1, д. 11, л. 50—53 об. Автограф. Карандаш. Датируется условно — видимо, набросок писался в связи о подготовкой к лекциям по русской историографии. См.: Ключевский В. О. Сочинения. М., 1959, т. 8.
начало статьи Байера. — Вероятно имеется в виду работа Г.-З. Байера «О варягах» («De varagis»), начало которой Ключевский цитировал в «Лекциях по русской историографии»: «Исстари русами владели варяги; потом их прогнали, Гостомысл начал править государством. Но вследствие неурядиц он дал совет призвать тех же варягов, и был призван Рюрик с братьями». См.: Ключевский В. О. Сочинения, т. 8. с. 397.
IV. Варяги-Русъ. — Публикуется впервые. ГБЛ, ф. 131, п. 1, д. 11, л. 54. Автограф. Карандаш. Датируется условно на том же основании, что и набросок III.
Фотия в Беседах. — Возможно имеется в виду книга: Успенский П. Четыре беседы Фотия. СПб., 1854. Общерусский свод, возникший в Москве при дворе митрополита Фотия в 1418—23 гг., до нашего времени не дошел.
в житиях Георгия Амастридского и Стефана Сурожского. — Возможно речь идет о работах В. Г. Васильевского «Житие Георгия Амастридского» (ЖМНП, 1878, ч. 195—196) и «Житие св. Стефана Сурожского» (ЖМНП, 1889, ч. 263), которые высоко оценил Ключевский в «Курсе русской истории». См.: Ключевский В. О. Сочинения. М., 1956, т. 1, с. 132, 146—147.
Гаркави. — Возможно имеется в виду книга: Гаркави А. Я. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских. СПб., 1870; Он же. Дополнения к сочинению «Сказания мусульманских писателей о славянах и русских». СПб., 1871.