На станции (Гарин-Михайловский)/ДО

На станціи
авторъ Николай Георгіевичъ Гаринъ-Михайловскій

Источникъ: Гаринъ-Михайловскій Н. Г. Собраніе сочиненій. Томъ VI. Разсказы. — СПб.: «Трудъ», 1908. — С. 187.

I

Да, молодой Кобрянъ талантъ. Въ годъ съ небольшимъ онъ сдѣлалъ свою карьеру.

Ясное утро подымалось надъ безбрежною болотистою равниною. Въ лучахъ утренняго солнца таяли послѣдніе слѣды тумана и ярко отсвѣчивались окна одиноко высящейся станціи 4 класса. Въ то время, какъ передній фасадъ зданія вмѣстѣ съ чисто подметенной платформой скрывались еще въ тѣни, задній былъ весь залитъ солнцемъ.

Кобрянъ проснулся, и мысль, ясная, какъ тотъ лучъ, который весело пробивался сквозь щель его ставни, мысль, что онъ уже двѣ недѣли начальникомъ станціи, заставила его бодро вскочить и сѣсть на кровать. Да, это не сонъ!

Это онъ, Кобрянъ, хозяинъ этой маленькой красивой станціи. Эти три комнаты, чистенькія и веселенькія, принадлежатъ ему.

Кобрянъ сладко потянулся и началъ одѣваться. Въ сапогахъ, въ одномъ нижнемъ бѣльѣ, подошелъ онъ къ зеркалу и съ удовольствіемъ увидѣлъ въ немъ свое красивое, немного нахальное лицо, свои соколиные глаза, глаза черные, гордые, съ выраженіемъ воли и какой-то дикости.

Кобрянъ самодовольно вспомнилъ, что одна городская барышня назвала его глаза иголочками.

«Насквозь!» — прищурился Кобрянъ и улыбнулся.

Рядъ здоровыхъ, красивыхъ зубовъ сверкнулъ въ зеркалѣ.

Онъ одѣлся, напился чаю, надѣлъ передъ зеркаломъ слегка на бокъ свою красивую фуражку, небрежно спустилъ изъ-подъ козырька волной прядь своихъ черныхъ, густыхъ волосъ и не спѣта вышелъ на платформу.

«Да, вотъ говорили, что онъ, Кобрянъ, не сумѣетъ держать себя на высотѣ своего новаго положенія» — подумалъ Кобрянъ, и задѣтое самолюбіе вдругъ заговорило въ немъ.

«Развѣ онъ, Кобрянъ, по опыту не знаетъ, какъ ѣздятъ на своихъ начальникахъ! Развѣ онъ это знаетъ для того, чтобы на немъ въ свою очередь ѣздили? Ха-ха! пусть кто хочетъ попробуетъ покататься на немъ!»

Кобрянъ оглянулся направо, налѣво, точно высматривая охотника потягаться съ нимъ, засунулъ руки въ карманы и тихо, не спѣша, съ видомъ человѣка, который не станетъ спрашивать у людей, что и какъ ему дѣлать, пошелъ по платформѣ.

Вся его самодовольная фигура, загнутыя фертомъ руки, особенная манера отворачивать при ходьбѣ ноги, разсматриваніе на ходу своихъ сапогъ — все, какъ будто умышленно, бросало вызовъ, подмывало окружающихъ.

— Фу-ты, ну-ты — ножки гнуты! — проговорилъ вполголоса маленькій бѣдный телеграфистъ, стоя у окна дежурной.

Молодая телеграфистка, сидѣвшая у того же окна, не выдержала и фыркнула.

Кобрянъ поднялъ голову.

Телеграфистъ уже успѣлъ принять снова невинный видъ и своими подслѣповатыми глазами смотрѣлъ безъ выраженія мимо Кобряна на разстилавшееся передъ станціей болото.

Кобрянъ прищурился и какъ только могъ надменно сказалъ:

— Г-нъ телеграфистъ, не угодно ли вамъ взять окно на крючекъ?

— Вѣтра нѣтъ, — нерѣшительно было запнулся телеграфистъ.

— Не угодно ли вамъ взять на крючекъ, когда вамъ говорятъ?! — рявкнулъ Кобрянъ.

И сразу, вдругъ освирѣпѣвъ, Кобрянъ уставился дикими, налившимися глазами въ маленькаго телеграфиста.

— Такъ ихъ, такъ, — самодовольно прошепталъ отецъ Кобряна, тутъ же на платформѣ чинившій рыбацкую сѣть.

Телеграфистъ сконфуженно, нехотя надѣлъ крючекъ.

— То-то, — проговорилъ молодой Кобрянъ, — у меня не долго накочевряжишься.

— Я не могу, я его сейчасъ осажу, — вспыхнувъ, прошептала телеграфистка и громко крикнула: — А вамъ не стыдно такимъ невѣжей держать себя?

— Не стыдно, барышня, — отвѣтилъ Кобрянъ, однимъ прыжкомъ очутившись у самаго окна. — Я всякаго осажу и на точку поставлю, кто свой носъ суетъ туда, гдѣ его не спрашиваютъ.

— Вотъ такъ пристыдила! — фыркнулъ въ свою сѣть старикъ Кобрянъ.

Телеграфистка растерялась и сконфуженно отвѣтила:

— А, такъ вы такъ — хорошо же!

— Очень хорошо! такъ и запишите, — упрямо отвѣтилъ Кобрянъ.

— Вы такъ и съ женой своей будете обращаться? — окликнула еще разъ уходившаго Кобряна телеграфистка.

— Я жену свою за косы таскать буду, если она не въ свое дѣло сунется, — отвѣтилъ, не поворачивая головы, Кобрянъ.

— Не знаю же, какая дура за васъ пойдетъ послѣ этого! — крикнула телеграфистка.

«Только не ты», — подумалъ старикъ Кобрянъ. — «При нашемъ теперешнемъ положеніи, за насъ любая купчиха изъ города съ руками и ногами»…

— Чего другого, а этого добра хоть отбавляй, — все попрежнему, не поворачивая головы, крикнулъ молодой Кобрянъ.

— Ну, такъ вы съ этихъ поръ обо мнѣ забудьте! — окончательно разсердилась телеграфистка.

— А, такъ вы такъ, — заговорилъ Кобрянъ, быстро возвращаясь назадъ. — Такъ не угодно ли вамъ, на основаніи инструкціи, удалиться изъ дежурной.

Телеграфистка растерялась и съежилась.

— Я вамъ не мѣшаю…

— Не угодно ли выйти! — упрямо настаивалъ Кобрянъ.

Хотя Кобрянъ стоялъ передъ ней непреклонный и твердый, но въ его глазахъ, гдѣ-то далеко, далеко, другой Кобрянъ невольно любовался красивой зарумянившейся телеграфисткой. Къ тому Кобряну и запротестовала телеграфистка на Кобряна — начальника станціи.

Но уже было поздно.

Всѣ были свидѣтелями, и всѣ съ любопытствомъ ждали, на чьей сторонѣ останется побѣда.

Сторожъ бросилъ подметать; стрѣлочникъ, бѣжавшій смазывать свою стрѣлку, остановился съ открытымъ ртомъ, съ самодовольно глуповатой физіономіей; дорожный мастеръ, работавшій невдалекѣ съ артелью, подвинулся поближе къ мѣсту дѣйствія; отецъ-рыбакъ, поднявъ передъ собою сѣть, внимательно и самодовольно разсматривалъ на свѣтъ все ту же дыру. Въ отдаленіи звякнули шпоры и на платформу, не спѣша, началъ подыматься по лѣстницѣ, звеня и распространяя вокругъ себя запахъ свѣжей юхты, сѣдой, толстый жандармъ.

— Ну, что жъ, долго я буду ждать? Иль прикажете жандарма крикнуть?

Кобрянъ побѣдилъ. Телеграфистка не выдержала и, расплакавшись, выбѣжала изъ дежурной.

Кобрянъ пошелъ дальше. Въ первый разъ, однако, онъ не почувствовалъ удовлетвореннаго чувства послѣ побѣды. Напротивъ, въ его душѣ произошло что-то странное и непонятное для него: ему въ первый разъ стало жалко своего врага… Эти плачущіе голубые глазки точно вдругъ переселились къ нему въ грудь и ему казалось, что каждая слеза изъ нихъ падаетъ прямо на его сердце. Это чувство было такъ ново для него, что онъ постарался сейчасъ же его прогнать, проговоривъ про себя:

— Въ другой разъ пропадетъ охота.

Старикъ Кобрянъ, успѣвшій уже за руку поздороваться со своимъ другомъ жандармомъ, услыша сказанное сыномъ, самодовольно отвѣтилъ:

— Пропадетъ!

— Вы еще тутъ?! Разсѣлись со своими сѣтями! — накинулся на него сынъ.

— Уйду, уйду сейчасъ на рѣку, — засуетился старикъ.

II

Пропустивъ оба поѣзда, скрещивавшихся на этой станціи, убѣдившись, что все его хозяйство пошло заведеннымъ порядкомъ, т. е. что стрѣлочникъ отправился на охоту (добровольные труды на пользу его, Кобряна), что сторожиха (условіе при наймѣ) поставила на плиту его горшокъ со щами, Кобрянъ свистнулъ своего сетера — подарокъ сосѣдняго помѣщика, взялъ ружье и пошелъ по линіи къ ближайшему озеру пострѣлять бекасовъ, утокъ, куликовъ.

Впереди, обнюхивая и шныряя по сторонамъ, бѣжала его собака, онъ же самъ шелъ по узкой высокой насыпи и, не переставая, чувствовалъ въ своей груди плачущіе голубенькіе глазки, и попрежнему, капля за каплей, эти слезы падали на его сердце, и съ каждой новой каплей все теплѣе и все веселѣе становилось на душѣ Кобряна.

А кругомъ него шумѣлъ камышъ, вѣтеръ игралъ его волосами, глядѣло солнце со своей недосягаемой выси, заливало его своимъ горячимъ свѣтомъ, кричала въ отдаленіи чайка, сверкали рельсы, стальной лентой исчезая на горизонтѣ, а онъ все шелъ, и каждый шагъ, и каждый звукъ его шаговъ гармонично отдавался въ его душѣ.

III

Теплая, темная ночь охватила и небо, и землю.

Молодой Кобрянъ, одѣтый, лежалъ въ своей кровати и никакъ не могъ отдѣлаться отъ русой головки съ заплаканными глазками.

Онъ зналъ, что она теперь въ дежурной одна.

Тихо, тихо поднялся онъ, чтобы не разбудить старика.

Но какъ ни тихо онъ вставалъ, а старикъ услышалъ и догадался, въ чемъ дѣло.

— Яшка, ты это что задумалъ? — строго окликнулъ онъ сына.

— Чего еще? — нехотя переспросилъ молодой Кобрянъ.

— А того, что все-то ея богатство три чулка. Если бы не добрые люди, и матраца бы…

— Да вы что? — пренебрежительно оборвалъ его молодой Кобрянъ.

— Ты не финти, — вспыхнулъ отецъ. — Я наскрозь тебя вижу, — вижу, какъ ты за ней бѣгаешь.

— Ну такъ что? — вызывающе отозвался сынъ.

— А то, что она тебѣ не ровня — вотъ что! за тебя всякая купчиха…

— Ладно… Спите! — отвѣтилъ пренебрежительно сынъ.

Отецъ не зналъ, что означало это «ладно», и на всякій случай успокоеннымъ голосомъ сказалъ: «то-то».

IV

Маленькій телеграфистъ сдалъ дежурство своей коллегѣ и вышелъ на платформу. Онъ сѣлъ на скамейку и отдался разнымъ грустнымъ мыслямъ.

Онъ думалъ о томъ, что, при смѣнѣ, телеграфистка почти не смотрѣла на него за то, вѣроятно, что утромъ не поддержалъ ее. Онъ думалъ о томъ, что при всемъ желаніи онъ не могъ этого сдѣлать, что ему, Кобряну, въ роли начальника станціи хорошо форсить, а пофорсилъ бы онъ въ его положеніи. Онъ задумался надъ вопросомъ: чѣмъ выбился Кобрянъ въ жизни? Развѣ могъ бы онъ, телеграфистъ, такъ ломаться, такъ кричать, такъ издѣваться надъ людьми (и за что?), какъ издѣвался сегодня Кобрянъ? Не то, чтобы онъ не могъ, — всякій можетъ кричать, у кого есть горло, но ему стыдно было бы, ему бы это никакого удовольствія не доставило.

Горькое чувство шевельнулось въ его душѣ.

«А стыдно, ну и живи хуже собаки, голодай, носи по мѣсяцамъ бѣлье и собирай окурки».

Онъ вспомнилъ, что сапоги его совершенно отказываются служить и что изъ предстоящаго жалованья необходимо удержать на покупку новыхъ. И онъ въ сотый разъ сталъ соображать, какъ на 15 р. предстоящаго жалованья и въ лавку заплатить 11 р., и сторожихѣ отдать за хлѣбъ, стряпню и стирку 5 р., и купить сапоги.

V

Въ какомъ-то особенномъ настроеніи садилась телеграфистка за аппаратъ. Занятая своими мыслями, она почти не замѣтила, какъ приняла дежурство отъ своего товарища.

Теплая ли мягкая ночь такъ электризовала ее, или утренняя сцена взволновала, но что бы она ни дѣлала — наклонялась ли надъ аппаратомъ, принималась ли писать — кровь приливала къ сердцу и передъ ней, какъ живой, стоялъ Кобрянъ. Она ощущала его гдѣ-то близко, и это ощущеніе жгло и опьяняло ее, вызывая одновременно и жгучую обиду утра, и сладкую истому, помимо ея воли разливавшуюся по ея тѣлу. Она не понимала, что дѣлалось съ нею, куда дѣвался ея гнѣвъ на человѣка, такъ жестоко оскорбившаго ее; она съ содроганіемъ и замираніемъ, напротивъ, замѣчала въ себѣ какое-то болѣзненное, страстное желаніе подчиниться этому грубому, сильному человѣку. Она замирала и туманилась отъ мысли, что вдругъ дверь отворится и войдетъ онъ, Кобрянъ…

За ея спиной раздались твердые, рѣшительные шаги Кобряна.

Что-то сильное и горячее ворвалось и охватило ея душу, и она низко наклонилась надъ своимъ журналомъ.

А надъ ней стоялъ Кобрянъ, веселый, счастливый, словно читая, что происходитъ въ ней, и любовался ея волнистыми волосами и бѣлой шеей и всей ея стройной и изящной фигурой. Онъ тихо наклонился надъ ней, чтобы шепнуть ей какое-то ласковое слово, но вдругъ почувствовалъ ее, вздрогнулъ и, обхвативъ, началъ осыпать ея шею, лицо, плечи и волосы страстными поцѣлуями.

Трепетная, оскорбленная телеграфистка вырвалась изъ его объятій и, прижавшись въ уголъ, горько зарыдала…

VI

Погубили эти рыданія молодого Кобряна. Прахомъ пошли мечты рыбака о купчихѣ.

Черезъ мѣсяцъ господинъ и госпожа Кобрянъ возвращались изъ-подъ вѣнца.

Ихъ встрѣтилъ уже успѣвшій возвратиться изъ церкви шаферъ — телеграфистъ. Онъ былъ во фракѣ и новой ослѣпительно сверкавшей рубахѣ.

Временами, при взглядѣ на невѣсту, его подслѣповатые глаза туманились, но онъ гналъ подальше грустныя мысли, ѣлъ и пилъ и усердно угощалъ гостей.

Пиръ былъ горой. Сторожиха, сторожъ и стрѣлочникъ сбились съ ногъ.

Гости остались совершенно довольны и ужъ на разсвѣтѣ разбрелись по домамъ.

Старикъ Кобрянъ, провожая своего друга-жандарма, не утерпѣлъ, чтобы не подѣлиться съ нимъ разбитыми надеждами на купчиху.

Телеграфистъ не дошелъ до своей квартиры и, споткнувшись объ одну изъ скамеекъ, стоявшую на платформѣ, тутъ же на ней и уснулъ.

Въ его головѣ смутно проносились событія дня, свадьба телеграфистки, отдавшаяся какой-то болью въ его сердцѣ, его фракъ и мысль, что слѣдующій мѣсяцъ изъ-за этого фрака ему хоть въ гробъ придется ложиться.

Онъ уснулъ, наконецъ, въ твердомъ намѣреніи изучить подъ руководствомъ старика Кобряна науку рыболовства, какъ подспорье къ никогда не хватавшему жалованью.

И ему приснилось, что онъ настоящій, заправскій рыбакъ, что его лодка, нагруженная рыбой, плавно качается на волнахъ, что предразсвѣтный вѣтерокъ пронизываетъ его чрезъ легкую морскую блузу, но ему это ни по чемъ, онъ сидитъ въ своей лодкѣ веселый, сильный, здоровый и поетъ какую-то удалую рыбацкую пѣсню.