НОСЪ.
1.
Сего Апрѣля 25 числа случилось въ Петербургѣ необыкновенно-странное происшествіе. Цирюльникъ Иванъ Яковлевичь, живущій на Вознесенскомъ Проспектѣ (фамилія его утрачена, и даже на вывѣскѣ его — гдѣ изображенъ господинъ съ намыленною щекою и надписью: «и кровь отворяютъ» — не выставлено ничего болѣе), цирюльникъ Иванъ Яковлевичь проснулся довольно рано, и услышалъ запахъ горячаго хлѣба. Приподнявшись немного на кровати, онъ увидѣлъ, что супруга его, довольно почтенная дама, очень любившая пить кофе, вынимала изъ печи только-что испеченные хлѣбы.
«Сего дня я, Прасковья Осиповна, не буду пить кофе» — сказалъ Иванъ Яковіевичь — «а вмѣсто того хочется мнѣ съѣсть горячаго хлѣбца съ лукомъ. (То есть Иванъ Яковлевичь хотѣлъ бы и того и другаго, но зналъ, что было совершенно невозможно требовать двухъ вещей разомъ: ибо Прасковья Осиповна очень не любила такихъ прихотей.) «Пусть дуракъ ѣстъ хлѣбъ; мнѣ же лучше» — подумала про себя супруга — «останется кофею лишняя порція.» И бросила одинъ хлѣбъ на столъ.
Иванъ Яковлевичь для приличія надѣлъ сверхъ рубашки фракъ, и усѣвшись передъ столомъ, насыпалъ соль, приготовилъ двѣ головки луку, взялъ въ руки ножъ, и, сдѣлавши значительную мину, принялся рѣзать хлѣбъ. — Разрѣзавши хлѣбъ на двѣ половины, онъ поглядѣлъ въ сеpединy, и къ удивленію своему увидѣлъ что-то бѣлѣвшееся. Иванъ Яковлевичь ковырнулъ осторожно ножемъ и пощупалъ пальцемъ: «Плотное?» — сказалъ онъ самъ про себя — «чтó бы это такое было?»
Онъ засунулъ пальцы, и вытащилъ — носъ!... Иванъ Яковлевичъ и руки опустилъ; сталъ протирать глаза и щупать: носъ, точно носъ! и еще, казалось, какъ будто чей-то знакомый. Ужасъ изобразился въ лице Ивана Яковлевича. Но этотъ ужасъ былъ ничто противъ негодованія, которое овладѣло его супругою.
«Гдѣ это ты, звѣрь, отрѣзалъ носъ?» — закричала она съ гнѣвомъ — «Мошенникъ! пъяница! Я сама на тебя донесу полиціи. Разбойникъ какой! Вотъ уж я отъ трехъ человѣкъ слышала, что ты во время бритья такъ теребишь за носы, что еле держатся.»
Но Иванъ Яковлевичь былъ ни живъ, ни мертвъ. Онъ узналъ, что этотъ носъ былъ ни чей другой, какъ коллежскаго ассессора Ковалева, котораго онъ брилъ каждую середу и воскресенье.
«Стой, Прасковья Осиповна! Я положу его, завернувши въ тряпку, въ уголокъ: пусть тамъ маленечко полежитъ; а послѣ, его вынесу.»
— И слушать не хочу! Чтобы я позволила у себя въ комнатѣ лежать отрѣзанному носу?... Сухарь поджаристый! Знай умѣетъ только бритвой возить по ремню, а долга своего скоро совсѣмъ не въ состоянiи будетъ исполнять, потаскушка, негодяй! Чтобы я стала за тебя отвечать полиціи?.. Ахъ ты пачкунъ, бревно глупое! Вон, его! вонъ! неси куда хочешь! чтобы я духу его не слыхала!
Иванъ Яковлевичь стоялъ совершенно какъ убитый. Онъ думалъ, думал — и не зналъ что подумать. «Чортъ его знаетъ, какъ это сделалось» сказалъ онъ наконецъ, почесавъ рукою за ухомъ. «Пьянъ ли я вчера возвратился, или нѣтъ, ужъ навѣрное сказать не могу. А по всѣмъ примѣтамъ должно быть происшествіе несбыточное: ибо хлѣбъ — дѣло печеное, а носъ совсѣмъ не то. Ничего не разберу!..» Иванъ Яковлевичь замолчалъ. Мысль о томъ, что полицейскіе отыщутъ у него носъ и обвинятъ его, привела его въ совершенное беспамятство. Уже ему мерещился алый воротникъ, красиво вышитый серебромъ, шпага... и онъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ. Наконецъ досталъ онъ свое исподнее платье и сапоги, натащилъ на себя всю эту дрянь, и, сопровождаемый нелегкими увѣщаніями Прасковьи Осиповны, завернулъ носъ въ тряпку, и вышелъ на улицу.
Онъ хотѣлъ его куда нибудь подсунуть: или въ тумбу подъ воротами, или такъ какъ нибудь нечаянно выронить, да и повернуть въ переулокъ. Но на-бѣду ему попадался какой нибудь знакомый человѣкъ, который начиналъ тотчасъ запросомъ: «куда идешь?» или «кого такъ рано собрался брить?» такъ что Иванъ Яковлевичь никакъ не могъ улучить минуты. Въ другой разъ онъ уже совсѣмъ уронилъ его; но будошнікъ еще издали указалъ ему алебардою, примолвивъ: «подыми! вонъ ты что-то уронилъ!» И Иванъ Яковлевичь долженъ былъ поднять носъ, и спрятать его въ карманъ. Отчаяніе овладѣло имъ, тѣмъ болѣе что народъ безпрестанно умножался на улицѣ, по мѣрѣ того какъ начали отпираться магазины и лавочки.
Онъ рѣшился итти къ Исакіевскому Мосту: не удастся ли какъ нибудь швырнуть его въ Неву?... Но я несколько виноватъ, что до сихъ поръ не сказалъ ничего объ Иванѣ Яковлевичѣ, человѣкѣ почтенномъ во многихъ отношеніяхъ. Иванъ Яковлевичь, какъ всякій порядочный Русский мастеровой, быль пьяница страшный. И хотя каждый день брилъ чужіе подбородки, но его собственный былъ у него вѣчно не бритъ. Фракъ у Ивана Яковлевича (Иванъ Яковлевичъ никогда не ходилъ въ сюртукѣ) былъ пѣгій; то есть онъ былъ черный, но весь въ коричнево-желтыхъ и сѣрыхъ яблокахъ; воротникъ лоснился; a вмѣсто трехъ пуговицъ висѣли одни только ниточки. Иванъ Яковлевичъ былъ большой циникъ, и когда коллежскій ассессоръ Ковалевъ обыкновенно говорилъ ему во время бритья: «у тебя, Иванъ Яковлевичъ, вѣчно воняютъ руки!» то Иванъ Яковлевичъ отвѣчалъ на это вопросомъ: отъ чего жъ бы имъ вонять? «не знаю, братецъ, только воняютъ» говорилъ коллежскій ассесоръ — и Иванъ Яковлевичъ, понюхавши табаку, мылилъ ему за это и на щекѣ, и подъ носомъ, и за ухомъ, и подъ бородою, однимъ словомъ, гдѣ только ему была охота.
Этотъ почтенный гражданинъ находился уже на Исакіевскомъ Мосту. Онъ прежде всего осмотрѣлся; потомъ нагнулся на перила будто бы посмотреть подъ мостъ, много ли рыбы бѣгаетъ, и швырнулъ потихоньку тряпку съ носомъ. Онъ почувствовалъ какъ будто бы съ него разомъ снялось десять пудъ: Иванъ Яковлевичъ даже усмехнулся. Вмѣсто того чтобы итти брить чиновничьи подбородки, онъ отправился въ заведеніе съ надписью: «Кушанье и чай» просить стаканъ пунша, какъ вдругъ замѣтилъ въ концѣ моста квартальнаго надзирателя благородной наружности, съ широкими бакенбардами, въ треугольной шляпѣ, со шпагою. Онъ обмеръ; а между тѣмъ квартальный кивалъ ему пальцемъ, и говорилъ: «А подойди сюда, любезный!»
Иванъ Яковлевичъ, зная форму, снялъ издали еще картузъ, и подошедши проворно, сказалъ: «Желаю здравія вашему благородію.»
— Нѣтъ, нѣтъ, братецъ, не благородiю; скажи-ка, чтò ты тамъ дѣлалъ, стоя на мосту ?
«Ей Богу, сударь, ходилъ брить, да посмотрѣлъ только, шибко ли река идетъ.»
— Врешь, врешь! Этимъ не отделаешься. Изволь-ка отвѣчать.
«Я вашу милость два раза въ недѣлю, или даже три, готовъ брить безъ всякаго прекословія» — отвѣчалъ Иванъ Яковлевичъ.
— Нѣтъ, пріятель, это пустяки! Меня три цирюльника брѣютъ, да еще и за большую честь почитаютъ. А вотъ изволь-ка разсказать, что ты тамъ дѣлалъ?
Иванъ Яковлевичъ поблѣднелъ.... Но здѣсь происшествіе совершенно закрывается туманомъ, и что далѣе произошло, рѣшительно ничего не известно.
2.
Коллежскій ассессоръ Ковалевъ проснулся довольно рано, и сдѣлалъ губами: брр.., что всегда онъ дѣлалъ, когда просыпался, хотя самъ не могъ растолковать по какой причинѣ. Ковалевъ потянулся, приказалъ себѣ подать небольшое, стоявшее на столѣ, зеркало. Онъ, хотѣлъ взглянуть на прыщикъ, который вчерашняго вечера вскочилъ у него на носу; но къ величайшему изумленію увидѣлъ, что у него вмѣсто носа совершенно гладкое мѣсто! Испугавшись, Ковалевъ велѣлъ подать воды и протеръ полотенцемъ глаза: точно нѣтъ носа! Онъ началъ щупать рукою, чтобы узнать, нe спитъ ли онъ: кажется, не спитъ. Коллежскій ассесоръ Ковалевъ вскочилъ съ кровати, встряхнулся: нѣтъ носа!... Онъ велѣлъ тотчасъ подать себѣ одѣться, и полетѣлъ прямо къ оберъ-полиціймейстеру.
Но между тѣмъ необходимо сказать что нибудь о Ковалевѣ, чтобы читатель могъ видѣть, какого рода былъ этотъ коллежскій ассессоръ. Коллежскихъ ассессоровъ, которые получаютъ это званіе съ помощью ученыхъ аттестатов, никакъ нельзя сравнивать съ тѣми коллежскими ассессорами, которые дѣлались на Кавказѣ. Это два совершенно особенные рода. Ученые коллежскіе ассессоры... Но Россія такая чудная земля, что если скажешь объ одномъ коллежскомъ ассессорѣ, то всѣ коллежскіе ассессоры, отъ Риги до Камчатки, непремѣнно примутъ на свой счетъ. То же разумѣй и о всѣхъ званіяхъ и чинахъ. — Ковалевъ былъ Кавказскій коллежскій ассессоръ. Онъ два года только еще состоялъ въ этомъ званіи, и потому ни на минуту не могъ его позабыть; а чтобы болѣе придать себѣ благородства и вѣса, онъ никогда не называлъ себя коллежскимъ ассессоромъ, но всегда майоромъ. «Послушай, голубушка» — говорилъ онъ обыкновенно, встрѣтивши на улицѣ бабу, продававшую манишки — «ты приходи ко мнѣ на домъ; квартира моя въ Садовой; спроси только, здѣсь ли живетъ майоръ Ковалевъ — тебѣ всякой покажетъ.» Если же встрѣчалъ какую нибудь смазливенькую, то давалъ ей сверхъ того секретное приказаніе, прибавляя: «Ты спроси, душенька, квартиру майора Ковалева.» — По этому-то самому и мы будемъ впередъ этого коллежскаго ассессора называть майоромъ.
Майоръ Ковалевъ имѣлъ обыкновеніе каждый день прохаживаться по Невскому Проспекту. Воротничекъ его манишки былъ всегда чрезвычайно чистъ и накрахмаленъ. Бакенбарды у него были такого рода, какія и теперь еще можно видѣть у губернскихъ, повѣтовыхъ землемѣровъ, у архитекторовъ и полковыхъ докторовъ, также у отправляющихъ разныя обязанности, и вообще у всѣхъ тѣхъ мужей, которые имѣютъ полныя, румяныя щеки и очень хорошо играютъ въ бостонъ: эти бакенбарды идутъ по самой срединѣ щеки и прямехонько доходятъ до носа. Майоръ Ковалевъ носилъ множество печатокъ сердоликовыхъ и съ гербами, и такихъ, на которыхъ было вырѣзано: середа, четверкъ, понедельникъ, и проч. Майоръ Ковалевъ пріѣхалъ въ Петербургъ по надобности, а именно искать приличнаго своему званію мѣста: если удастся, то вице-губернаторскаго, а не то — экзекуторскаго въ какомъ нибудь видномъ департаментѣ. Майоръ Ковалевъ былъ не прочь и жениться; но только въ такомъ случаѣ, когда за невѣстою случится двѣсти тысячъ капиталу. И потому читатель теперь можетъ судить самъ каково было положеніе этого майора, когда онъ увидѣлъ, вмѣсто довольно недурнаго и умѣреннаго носа, преглупое, ровное и гладкое мѣсто.
Какъ набѣду, ни одинъ извощикъ не показывался на улицѣ, и онъ долженъ былъ итти пѣшкомъ, закутавшись въ свой плащъ и закрывши платкомъ лице, показывая видъ, какъ будто у него шла кровь. «Но авось либо мнѣ такъ представилось: не можетъ быть, чтобы носъ пропалъ съ дуру.» Онъ зашелъ въ кондитерскую нарочно съ тѣмъ, чтобы посмотреться въ зеркало. Къ щастію, въ кондитерской никого не было; мальчишки мели комнаты и разставляли стулья; нѣкоторые съ сонными глазами выносили на подносахъ горячіе пирожки; на столахъ и стульяхъ валялись залитыя кофеемъ вчерашнія газеты. «Ну, слава Богу, никого нѣтъ» — произнесъ онъ — «теперь можно поглядеть.» Онъ робко подошелъ къ зеркалу и взглянулъ. «Чортъ знаетъ что, какая дрянь!» произнесъ онъ, плюнувши... «Хотя бы уже что нибудь было вмѣсто носа, а то ничего!..»
Съ досадою закусивъ губы, вышелъ онъ изъ кондитерской, и рѣшился, противъ своего обыкновенія, не глядеть ни на кого, и никому не улыбаться. Вдругъ онъ сталъ какъ вкопанный у дверей одного дома; въ глазахъ его произошло явленіе неизъяснимое: передъ подъѣздомъ остановилась карета; дверцы отворились; выпрыгнулъ, согнувшись, господинъ въ мундире, и побѣжалъ вверхъ по лестницѣ. Каковъ же былъ ужасъ и вмѣстѣ изумленіе Ковалева, когда онъ узналъ, что это былъ собственный его носъ! При этомъ необыкновенномъ зрѣлищѣ, казалось ему, все переворотилось у него въ глазахъ; онъ чувствовалъ, что едва могъ стоять; но рѣшился во что бы ни стало ожидать его возвращенія въ карету, весь дрожа какъ въ лихорадкѣ. Чрезъ двѣ минуты носъ дѣйствительно вышелъ. Онъ былъ въ мундирѣ, шитомъ золотомъ, съ большимъ стоячимъ воротникомъ; на немъ были замшевые панталоны; при боку шпага. По шляпѣ съ плюмажемъ можно было заключить, что онъ считался въ рангѣ статскаго совѣтника. По всему замѣтно было, что онъ ѣхалъ куда нибудь съ визитомъ. Онъ поглядѣлъ на обе стороны, закричалъ кучеру: подавай! сѣлъ и уехалъ.
Бѣдный Ковалевъ чуть не сошолъ съ ума. Онъ не зналъ какъ и подумать о такомъ странномъ происшествіи. Какъ же можно въ самомъ дѣлѣ, чтобы носъ, который еще вчера былъ у него на лицѣ, не могъ ѣздить и ходить, — былъ въ мундирѣ! Онъ побѣжалъ за каретою, которая къ щастію проѣхала не далеко и остановилась передъ гостинымъ дворомъ. Онъ поспѣшилъ туда, пробрался сквозь рядъ нищихъ старухъ съ завязанными лицами и двумя отверстіями для глазъ, надъ которыми онъ прежде такъ смѣялся. Народу было не много. Ковалевъ чувствовалъ себя въ такомъ разстроенномъ состояніи, что ни на что не могъ рѣшиться, и искалъ глазами этого господина но всѣмъ угламъ. Наконецъ увидѣлъ его стоявшаго передъ лавкою . Носъ спряталъ совершенно лице свое въ большой стоячій воротникъ, и съ глубокимъ вниманіемъ разсматривалъ какіе-то товары.
«Какъ подойти къ нему?» думалъ Ковалевъ. «По всему, по мундиру, по шляпѣ видно, что онъ статскій советникъ. Чортъ его знаетъ, какъ это сдѣлать!»
Онъ началъ около него покашливать; но носъ ни на минуту не оставлялъ своего положенія.
«Милостивый государь...» — сказалъ Ковалевъ, внутренно принуждая себя ободриться — «милостивый государь ...»
— Что вамъ угодно? — отвѣчалъ носъ, оборотившись.
«Мнѣ странно, милостивый государь... мнѣ кажется . . . вы должны знать свое мѣсто. И вдругъ я васъ нахожу и гдѣ же ?... Согласитесь...»
— Извините меня, я не могу взять въ толкъ, о чемъ вы изволите говорить.. Объяснитесь.
«Какъ мнѣ ему объяснить?» подумалъ Ковалевъ, и собравшись съ духомъ, началъ: «Конечно я... впрочемъ я майоръ. Мне ходить безъ носа, согласитесь, это неприлично. Какой нибудь торговкѣ, которая продаетъ на Воскресенскомъ Мосту очищенные апельсины, можно сидѣть безъ носа; но, имѣя въ виду получить... притомъ, будучи во многихъ домахъ знакомъ съ дамами: Чехтырева статская совѣтница и другія... Вы посудите сами... я не знаю, милостивый государь... (При этомъ майоръ Ковалевъ пожалъ плечами).. извините.... если на это смотрѣть сообразно съ правилами долга и чести... вы сами можете понять...»
— Ничего рѣшительно не понимаю — отвечалъ носъ — изъяснитесь удовлетворительнѣе.
«Милостивый государь...» — сказалъ Ковалевъ съ чувствомъ собственнаго достоинства — «я не знаю, какъ понимать слова ваши... Здѣсь все дѣло, кажется, совершенно очевидно... Или вы хотите... Вѣдь вы мой собственной носъ!» —
Носъ посмотрелъ на майора, и брови его нѣсколько нахмурились.
— Вы ошибаетесь, милостивый государь. Я самъ по себѣ. Притомъ между нами не можетъ быть никакихъ тесныхъ отношений. Судя по пуговицамъ вашего вицъ-мундира, вы должны служить по другому вѣдомству. — Сказавши это, носъ отвернулся.
Ковалевъ совершенно смѣшался, не зная, что дѣлать и чтò даже подумать. Въ это время послышался пріятный шумъ дамскаго платья; подошла пожилая дама, вся убранная кружевами, и съ нею тоненькая, въ бѣломъ платьѣ, очень мило рисовавшемся на ея стройной таліи, въ палевой шляпкѣ легкой какъ пирожное. За ними остановился и открылъ табакерку высокій гайдукъ съ большими бакенбардами и цѣлой дюжиной воротниковъ.
Ковалевъ выступилъ поближе, высунулъ батистовый воротничекъ манишки, поправилъ висѣвшія на золотой цѣпочкѣ свои печатки, и улыбаясь по сторонамъ, обратилъ вниманіе на легонькую даму, которая, какъ вѣсеннiй цвѣточекъ, слегка наклонялась и подносила ко лбу свою бѣленькую ручку съ полупрозрачными пальцами. Улыбка на лицѣ Ковалева раздвинулась еще далѣе, когда онъ увидѣлъ изъ-подъ шляпки ея кругленькій, яркой бѣлизны подбородокъ, и часть щеки, осененной цвѣтомъ первой весенней розы. Но вдругъ онъ отскочилъ, какъ будто бы обжегшись. Онъ вспомнилъ, что у него вмѣсто носа совершенно нѣтъ ничего, и слезы выдавились изъ глазъ его. Онъ оборотился съ тѣмъ, чтобы напрямикъ сказать господину въ мундирѣ, что онъ только прикинулся статскимъ совѣтникомъ, что онъ плутъ и подлецъ, и что онъ больше ничего какъ только его собственный носъ… Но носа уже не было: онъ, успѣлъ ускакать вѣроятно опять къ кому нибудь съ визитомъ.
Это повергло Ковалева въ отчаяніе. Онъ пошелъ назадъ, и остановился съ минуту подъ колоннадою, тщательно смотря во всѣ стороны, не попадется ли гдѣ носъ. Онъ очень хорошо помнилъ, что шляпа на немъ была съ плюмажемъ, и мундиръ съ золотымъ шитьемъ; но шинель не замѣтилъ, ни цвѣта его кареты, ни лошадей, ни даже того, былъ ли у него сзади какой нибудь лакей и въ какой ливреѣ. Притомъ каретъ неслось такое множество взадъ и впередъ и съ такою быстротою, что трудно было даже приметить; но еслибы и примѣтилъ онъ какую нибудь изъ нихъ, то не имѣлъ бы ни какихъ средствъ остановить. День былъ прекрасный и солнечный. На Невскомъ народу была тьма. Дамъ цѣлый цвѣточный водопадъ сыпался по всему тротуару, начиная отъ Полицейскаго до Аничкина Моста. Вонъ и знакомый ему надворный совѣтникъ идетъ, котораго онъ называлъ подполковникомъ, особливо ежели то случалось при постороннихъ. Вонъ и Ярыгинъ, большой пріятель, который вѣчно въ бостонѣ обремизивался, когда игралъ восемь. Вонь и другой майоръ, получившiй на Кавказѣ ассессорство, махаетъ рукой, чтобы шелъ къ нему...
«А чортъ возьми!» сказалъ Ковалевъ. «Эй, извощикъ, вези прямо къ полицеймейстеру!»
Ковалевъ сѣлъ въ дрожки, и только покрикивалъ извощику; «валяй во всю ивановскую!»
«У себя полицеймейстеръ?» вскричалъ онъ, зашедши въ сѣни.
— Никакъ нѣтъ — отвѣчалъ привратникъ — только-что уѣхалъ.
«Вотъ тебѣ разъ!»
— Да — прибавилъ привратникъ — оно и не такъ давно, но уѣхалъ. Минуточкой бы пришли раньше, то, можетъ, застали бы дома.
Ковалевъ, не отнимая платка отъ лица, сѣлъ на извощика и закричалъ отчаяннымъ голосомъ: пошелъ!
«Куда?» сказалъ извощикъ
— Пошелъ прямо!
«Какъ прямо? тутъ поворотъ: на право или на лѣво?»
Этотъ вопросъ остановилъ Ковалева и заставилъ его опять подумать. Въ его Положеніи слѣдовало ему прежде всего отнестись въ Управу Благочинія, не потому что оно имѣло прямое отношеніе къ полицiи, но потому, что ея распоряженія могли быть гораздо быстрѣе, чѣмъ въ другихъ мѣстахъ; искать же удовлетворенія по начальству того мѣста, при которомъ носъ объявилъ себя служащимъ, было бы безразсудно, потому что изъ собственныхъ, отвѣтовъ носа уже можно было видѣть, что для этого человѣка ничего не было священнаго, и онъ могъ также солгать и въ этомъ случаѣ, какъ солгалъ, увѣряя, что онъ никогда не видался съ нимъ. — И такъ Ковалевъ уже хотѣлъ было приказать ѣхать въ Управу Благочинія, какъ опять пришла мысль ему, что этотъ плутъ и мошенникъ, который поступила уже при первой встрѣчѣ такимъ безсовѣстнымъ образомъ, могъ опять удобно, пользуясь временемъ, куда нибудь улизнуть изъ города, — и тогда всѣ исканія будутъ тщетны, или могутъ продолжиться, чего Боже сохрани, на цѣлый мѣсяцъ. Наконецъ, казалось, само небо вразумило его. Онъ рѣшился отнестись прямо въ Газетную Экспедицію и заблаговременно сдѣлать публикацію съ обстоятельнымъ описаніемъ всѣхъ качествъ, дабы всякой, встрѣтивший его, могъ въ ту же минуту его представить къ нему или по крайней мѣрѣ дать знать о мѣстѣ пребывания. И такъ онъ, рѣшивъ на этомъ, велѣлъ извощику ѣхать въ Газетную Экспедицію, и во всю дорогу не переставалъ его тузить кулакомъ въ спину приговаривая: скорѣй, подлецъ! скорѣй, мошенникъ! — «Эхъ баринъ!» говорилъ извощикъ, потряхивая головой и стегая возжей свою лошадь, на которой шерсть была длинная какъ на болонкѣ. Дрожки наконецъ остановились, и Ковалевъ, запыхавшись, вбѣжалъ въ небольшую пріемную комнату, гдѣ сѣдой чиновникъ, въ старомъ фракѣ и очкахъ, сидѣлъ за столомъ, и взявши въ зубы перо, считалъ принесенныя мѣдныя деньги.
«Кто здѣсь принимаетъ объявленія?» закричалъ Ковалевъ. «А, здравствуйте!»
— Мое почтеніе, — сказалъ сѣдой чиновнике, поднявши на минуту глаза и опустивши ихъ снова на разложенныя кучи денегъ.
«Я желаю припечатать...»
— Позвольте. Прошу немножко повременить — произнесъ чиновникъ, ставя одною рукою цыфру на бумагѣ и передвигая пальцами лѣвой руки два очка на счетахъ. Лакей съ галунами и наружностію, показывавшею пребыванiе его въ аристократскомъ домѣ, стоялъ возлѣ стола съ запискою въ рукахъ, и почелъ приличнымъ показать свою общежительность: «Поверите ли, сударь, что собаченка не стоитъ восьми гривенъ, т. е. я не далъ бы за нея и восьми грошей; а графиня любить, ей Богу, любить, — и вотъ тому, кто ее отыщетъ, сто рублей! Если сказать по приличію, то вотъ такъ, какъ мы теперь съ вами, вкусы людей совсѣмъ несовмѣстны: ужъ когда охотникъ, то держи лягавую собаку, или пуделя; не пожалѣй пятисотъ, тысячу дай , но за то ужь, чтобъ была собака хорошая.»
Почтенный чиновникъ слушалъ это съ значительною миною, и въ то же время занимался смѣтою, сколько буквъ въ принесенной запискѣ. По сторонамъ стояло множество старухъ, купеческихъ сидѣльцевъ и дворниковъ съ записками. Въ одной значилось, что отпускается въ услуженіе кучеръ трезваго поведенія; въ другой малоподержанная коляска, вывезенная въ 1814 году изъ Парижа; тамъ отпускалась дворовая дѣвка 19 лѣтъ, упражнявшаяся въ прачешномъ дѣлѣ, годная и для другихъ работъ, прочныя дрожки безъ одной рессоры, молодая горячая лошадь въ сѣрыхъ яблокахъ семнадцати лѣтъ отъ роду; новыя полученныя изъ Лондона сѣмена рѣпы и редиса, дача со всѣми угодьями: двумя стойлами для лошадей и мѣстомъ, на которомъ можно развести превосходный березовый или еловый садъ; тамъ же находился вызовъ желающихъ купить старыя подошвы съ приглашеніемъ явиться къ переторжкѣ каждый день отъ 8 до 3 часовъ утра. Комната, въ которой мѣстилось все это общество, была маленькая, и воздухъ въ ней былъ чрезвычайно густъ; но коллежскій асессоръ Ковалевъ не могъ слышать запаха, потому что закрылся платкомъ, и потому что самый носъ его находился Богъ знаетъ въ какихъ мѣстахъ.
«Милостивый государь, позвольте васъ попросить... Мнѣ очень нужно» — сказалъ онъ наконецъ съ нетерпѣніемъ.
— Сей часъ, сей часъ! Два рубля сорокъ три копѣйки! Сію минуту! Рубль шестьдесятъ четыре копѣйки! — говорилъ сѣдовласый господинъ, бросая старухамъ и дворникамъ записки въ глаза. Вамъ что угодно? — наконецъ сказалъ онъ обратившись къ Ковалеву.
«Я прошу...» сказалъ Ковалевъ «случилось мошенничество или плутовство, я до сихъ поръ не могу никакъ узнать. Я прошу только припечатать, что тотъ, кто ко мнѣ этого подлеца представитъ, получитъ достаточное вознагражденіе».
— Позвольте узнать, какъ ваша фамилія?
«Нѣтъ, зачѣмъ же фамилію? Мнѣ нельзя сказать ее. У меня много знакомыхъ: Чехтарева статская совѣтница, Пелагея Григорьевна Подточина, штабъ-офицерша... Вдругъ узнаютъ, Боже сохрани! Вы можете просто написать: коллежскій асессоръ, или еще лучше, состоящій въ майорскомъ чинѣ».
— А сбѣжавшій былъ вашъ дворовый человѣкъ?
«Какое, дворовый человѣкъ? Это бы еще не такое большое мошенничество! Сбѣжалъ отъ меня... носъ...»
— Гм! какая странная фамилія! И на большую сумму этотъ г. Носовъ обокралъ васъ?
«Носъ, то есть... вы не то думаете! Носъ, мой собственный носъ пропалъ неизвѣстно куда. Чортъ хотѣлъ подшутить надо мною!
— Да какимъ же образомъ пропалъ? Я что-то не могу хорошенько понять.
«Да я не могу вамъ сказать какимъ образомъ; но главное то, что онъ разъѣзжаетъ теперь по городу и называетъ себя статскимъ совѣтникомъ. И потому я васъ прошу объявить, чтобы поймавшій представилъ его немедленно ко мнѣ въ самомъ скорѣйшемъ времени. Вы посудите, въ самомъ дѣлѣ, какъ же мнѣ быть безъ такой замѣтной части тѣла? Это не то, что какой нибудь мизинный палецъ на ногѣ, которую я въ сапогъ — и никто не увидитъ, если его нѣтъ. Я бываю по четвергамъ у статской совѣтницы Чехтаревой; Подточина Пелагея Григорьевна штабъ-офицерша, и у ней дочка очень хорошенькая, то же очень хорошіе знакомые; и вы посудите сами, какъ же мнѣ теперь... Мнѣ теперь къ нимъ не льзя явиться».
Чиновникъ задумался, что означали крѣпко сжавшіяся губы.
— Нѣтъ, я не могу помѣстить такого объявленія въ газетахъ — сказалъ онъ наконецъ послѣ долгаго молчанія.
«Какъ? Отъ чего?»
— Такъ. Газета можетъ потерять репутацію. Если всякой начнетъ писать, что у него сбѣжалъ носъ, то... И такъ уже говорятъ, что печатается много несообразностей и ложныхъ слуховъ».
«Да чѣмъ же это дѣло несообразное? Тутъ, кажется, ничего нѣтъ такого».
— Это вамъ такъ кажется, что нѣтъ. А вотъ, на прошлой недѣлѣ, такой же былъ случай. Пришелъ чиновникъ такимъ же образомъ, какъ вы теперь пришли, принесъ записку, денегъ по расчету пришлось 2 р. 73 к., и все объявленіе состояло въ томъ, что сбѣжалъ пудель черной шерсти. Кажется, что́ бы тутъ такое? А вышелъ пасквиль: пудель-то этотъ былъ казначей не помню какого-то заведенія».
«Да вѣдь я вамъ не о пуделѣ дѣлаю объявленіе, а о собственномъ моемъ носѣ: стало быть почти то же, что о самомъ себѣ».
— Нѣтъ, такого объявленія я никакъ не могу помѣстить.
«Да когда у меня точно пропалъ носъ!»
— Если пропалъ, то это дѣло медика. Говорятъ, что есть такіе люди, которые могутъ приставить какой угодно носъ. Но впрочемъ я замѣчаю, что вы должны быть человѣкъ веселаго нрава и любите въ обществѣ пошутить.
«Клянусь вамъ, вотъ какъ Богъ святъ! Пожалуй, ужъ если до того дошло, то я покажу вамъ».
— Зачѣмъ безпокоиться! продолжалъ чиновникъ, нюхая табакъ. Впрочемъ, если не въ безпокойство — прибавилъ онъ съ движеніемъ любопытства — то желательно бы взглянуть.
Коллежскій асессоръ отнялъ отъ лица платокъ.
— Въ самомъ дѣлѣ, чрезвычайно странно! — сказалъ чиновникъ. Мѣсто совершенно гладкое, какъ будто бы только-что выпеченный блинъ. Да; до невѣроятности ровное.
«Ну, вы и теперь будете спорить? Вы видите сами, что не льзя не напечатать. Я вамъ буду особенно благодаренъ, и очень радъ, что этотъ случай доставилъ мнѣ удовольствіе съ вами познакомиться...» Майоръ, какъ видно изъ этого, рѣшился на сей разъ немного поподличать.
— Напечатать-то, конечно, дѣло небольшое — сказалъ чиновникъ; только я не предвижу въ этомъ никакой для васъ выгоды. Если уже хотите, то отдайте тому, кто имѣетъ искусное перо, описать какъ рѣдкое произведеніе натуры и напечатать эту статейку въ Сѣверной Пчелѣ (тутъ онъ понюхалъ еще разъ табаку) для пользы юношества (тутъ онъ утеръ носъ), или такъ, для общаго любопытства».
Коллежскій асессоръ былъ совершенно обезнадеженъ. Онъ опустилъ глаза въ низъ газеты, гдѣ было извѣщеніе о спектакляхъ; уже лицо его было готово улыбнуться, встрѣтивъ имя актрисы хорошенькой собою, и рука взялась за карманъ, есть ли при немъ синяя ассигнація, потому что штабъ-офицеры, по мнѣнію Ковалева, должны сидѣть въ креслахъ, — но мысль о носѣ все испортила!
Самъ чиновникъ, казалось, былъ тронутъ затруднительнымъ положеніемъ Ковалева. Желая сколько нибудь облегчить его горесть, онъ почелъ приличнымъ выразить участіе свое въ нѣсколькихъ словахъ. «Мнѣ, право, очень прискорбно, что съ вами случился такой анекдотъ. Не угодно ли вамъ понюхать табачку? это разбиваетъ головныя боли и печальныя расположенія; даже въ отношеніи къ гемороидамъ это хорошо». Говоря это, чиновникъ поднесъ Ковалеву табакерку, довольно ловко подвернувъ подъ нее крышку съ портретомъ какой-то дамы въ шляпкѣ.
Этотъ неумышленный поступокъ вывелъ изъ терпѣнія Ковалева. «Я не понимаю, какъ вы находите мѣсто шуткамъ» сказалъ онъ съ сердцемъ& «Развѣ вы не видите, что у меня именно нѣтъ того, чѣмъ бы я могъ понюхать? Чтобъ чортъ побралъ вашъ табакъ! Я теперь не могу смотрѣть на него, и не только на скверный вашъ березинскій, но хоть бы вы поднесли мнѣ самаго рапе». Сказавши, онъ вышелъ, глубоко раздосадованный, изъ Газетной Экспедиціи, и отправился къ частному приставу.
Ковалевъ вошелъ къ нему въ то время, когда онъ потянулся, крякнулъ, и сказалъ: «Эхъ славно засну два часика!» И потому можно было предвидѣть, что приходъ коллежскаго асессора былъ совершенно не во время. Частный былъ большой поощритель всѣхъ искусствъ и мануфактурностей; но государственную ассигнацію предпочиталъ всему. «Это вещь» — обыкновенно говорилъ онъ; — «ужъ нѣтъ ничего лучше этой вещи: ѣсть не проситъ, мѣста займетъ немного, въ карманѣ всегда помѣстится, уронишь — не расшибется».
Частный принялъ довольно сухо Ковалева и сказалъ, что послѣ обѣда не то время, чтобы производить слѣдствіе, что сама натура назначила, чтобы наѣвшись, не много отдохнуть (изъ этого коллежскій асессоръ могъ видѣть, что частному приставу были не безъизвѣстны изреченія древнихъ мудрецовъ), что у порядочнаго человѣка не оторвутъ носа.
То есть, не въ бровь, а прямо въ глазъ! Нужно замѣтить, что Ковалевъ былъ чрезвычайно обидчивый человѣкъ. Онъ могъ простить все, что ни говорили о немъ самомъ, но никакъ не извинялъ, если это относилось къ чину или званію. Онъ даже полагалъ, что въ театральныхъ пьесахъ можно пропускать все то, что относится къ оберъ-офицерамъ, но на штабъ-офицеровъ никакъ не должно нападать. Пріемъ частнаго такъ его сконфузилъ, что онъ тряхнулъ головою и сказалъ съ чувствомъ достоинства, немного разставивъ свои руки: «Признаюсь, послѣ этакихъ обидныхъ съ вашей стороны замѣчаній, я ничего не могу прибавить...» и вышелъ.
Онъ пріѣхалъ домой, едва слыша подъ собою ноги. Были уже сумерки. Печальною, или чрезвычайно гадкою показалась ему квартира послѣ всѣхъ этихъ неудачныхъ исканій. Взошедши въ переднюю, увидѣлъ онъ на кожаномъ запачканномъ диванѣ лакея своего Ивана, который, лежа на спинѣ, плевалъ въ потолокъ и попадалъ довольно удачно въ одно и то же мѣсто. Такое равнодушіе человѣка взбѣсило его; онъ ударилъ его шляпою по лбу, примолвивъ: «ты, свинья, всегда глупостями занимаешься!»
Иванъ вскочилъ вдругъ со своего мѣста и бросился со всѣхъ ногъ снимать съ него плащъ.
Вошедши въ свою комнату, майоръ, усталый и печальный, бросился въ кресла и, наконецъ послѣ нѣсколькихъ вздоховъ сказалъ:
«Боже мой! Боже мой! За что́ это такое нещастіе? Будь я безъ руки или безъ ноги — все бы это лучше; будь я безъ ушей — скверно, однакожь все сноснѣе; но безъ носа человѣкъ — чортъ знаетъ что: птица не птица, гражданинъ не гражданинъ; просто, возьми да и вышвырни за окошко! И пусть бы уже на войнѣ отрубили или на дуэли, или я самъ былъ причиною; но вѣдь пропалъ ни за что, ни про что, пропалъ даромъ, за грошъ!.. Только нѣтъ, не можетъ быть» — прибавилъ онъ, немного подумавъ. «Невѣроятно, чтобы носъ пропалъ; никакимъ образомъ невѣроятно. Это, вѣрно, или во снѣ снится, или просто грезится; можетъ быть, я какъ нибудь ошибкою выпилъ вмѣсто воды водку, которою вытираю послѣ бритья себѣ бороду. Иванъ-дуракъ не принялъ, и я вѣрно схватилъ ее.» — Чтобы дѣйствительно увѣриться, что онъ не пьянъ, майоръ ущипнулъ себя такъ больно, что самъ вскрикнулъ. Эта боль совершенно увѣрила его, что онъ дѣйствуетъ и живетъ наяву. Онъ потихоньку приблизился къ зеркалу, и съ начала зажмурилъ глаза съ тою мыслью, что авось-либо носъ покажется на своемъ мѣстѣ; но въ ту-жъ минуту отскочилъ назадъ, сказавши: «Экой пасквильный видъ!»
Это было точно непонятно. Еслибы пропала пуговица, серебряная ложка, часы, или что нибудь подобное; но пропасть, и кому же пропасть? и притомъ еще на собственной квартирѣ!.. Майоръ Ковалевъ, сообразя всѣ обстоятельства, предполагалъ едва ли не ближе всего къ истинѣ, что виною этого долженъ быть не кто другой, какъ штабъ-офицерша Подточина, которая желала, чтобы онъ женился на ея дочери. Онъ и самъ любилъ за нею приволокнуться, но избѣгалъ окончательной раздѣлки. Когда же штабъ-офицерша объявила ему напрямикъ, что она хочетъ выдать ее за него, онъ потихоньку отчалилъ своими комплиментами, сказавши, что еще молодъ, что нужно ему прослужить лѣтъ пятокъ, чтобы уже ровно было сорокъ два года. И потому штабъ-офицерша, вѣрно изъ мщенія, рѣшилась его испортить, и наняла для этого какихъ нибудь колдовокъ-бабъ потому что никакимъ образомъ нельзя было предположить, чтобы носъ былъ отрѣзанъ: никто не входилъ къ нему въ комнату; цырюльникъ же Иванъ Яковлевичъ брилъ его еще въ среду, а въ продолженіе всей среды и даже во весь четвертокъ носъ у него былъ цѣлъ, — это онъ помнилъ и зналъ очень хорошо; притомъ была бы имъ чувствуема боль, и безъ сомнѣнія рана не могла бы такъ скоро зажить и быть гладкою, какъ блинъ. Онъ строилъ въ головѣ планы: звать ли штабъ-офицершу формальнымъ порядкомъ въ судъ или явиться къ ней самому и уличить ее. Размышленія его прерваны были свѣтомъ, блеснувшимъ сквозь всѣ скважины дверей, который далъ знать, что свѣча въ передней уже зажжена Иваномъ. Скоро показался и самъ Иванъ, неся ее передъ собою и озаряя ярко всю комнату. Первымъ движеніемъ Ковалева было схватить платокъ и закрыть то мѣсто, гдѣ вчера еще былъ носъ, чтобы въ самомъ дѣлѣ глупый человѣкъ не зазѣвался, увидя у барина такую странность.
Не успѣлъ Иванъ уйти въ конуру свою, какъ послышался въ передней незнакомый голосъ, произнесшій: «Здѣсь ли живетъ коллежскій асессоръ Ковалевъ?»
— Войдите. Майоръ Ковалевъ здѣсь — сказалъ Ковалевъ, вскочивши поспѣшно и отворяя дверь.
Вошелъ полицейскій чиновникъ красивой наружности, съ бакенбардами не слишкомъ свѣтлыми и нетемными, съ довольно полными щеками, тотъ самый, который въ началѣ повѣсти стоялъ въ концѣ Исаакіевскаго моста.
«Вы изволили затерять носъ свой?»
— Такъ точно.
«Онъ теперь найденъ».
— Что вы говорите? закричалъ маіоръ Ковалевъ. — Радость отняла у него языкъ. Онъ глядѣлъ въ оба на стоявшаго передъ нимъ квартальнаго, на полныхъ губахъ и щекахъ котораго ярко мелькалъ трепетный свѣтъ свѣчи. «Какимъ образомъ?»
— Страннымъ случаемъ: его перехватили почти на дорогѣ. Онъ уже садился на дилижансъ и хотѣлъ уѣхать въ Ригу. И пашпортъ давно былъ написанъ на имя одного чиновника. И странно то, что я самъ принялъ его сначала за господина. Но къ щастію были со мной очки, и я тотъ же часъ увидѣлъ, что это былъ носъ. Вѣдь я близорукъ, и если вы станете передо мною, то я вижу только, что у васъ лице, но ни носа ни бороды, ничего не замѣчу. Моя теща, т. е. мать жены моей, тоже ничего не видитъ.
Ковалевъ былъ внѣ себя. «Гдѣ же онъ? Гдѣ? Я сей часъ побѣгу».
— Не безпокойтесь. Я, зная, что онъ вамъ нуженъ, принесъ его съ собою. И странно то, что главный участникъ въ этомъ дѣлѣ есть мошенникъ цырюльникъ на Вознесенской Улицѣ, который сидитъ теперь на съѣзжей. Я давно подозрѣвалъ его въ пьянствѣ и воровствѣ, и еще третьяго дня стащилъ онъ въ одной лавочкѣ бортище пуговицъ. Носъ вашъ совершенно таковъ, какъ былъ. — При этомъ квартальный полѣзъ въ карманъ и вытащилъ оттуда завернутый въ бумажкѣ носъ.
«Такъ, онъ!» — закричалъ Ковалевъ — «точно, онъ! Откушайте сегодня со мною чашечку чаю».
— Почелъ бы за большую пріятность, но никакъ не могу. Мнѣ нужно заѣхать отсюда въ смирительный домъ... Очень большая поднялась дороговизна на всѣ припасы... У меня въ домѣ живетъ и теща, то есть мать моей жены, и дѣти; старшій особенно подаетъ большія надежды: очень умный мальчишка, но средствъ для воспитанія совершенно нѣтъ никакихъ........
Коллежскій асессоръ, по уходѣ квартальнаго, нѣсколько минутъ оставался въ какомъ-то неопредѣленномъ состояніи и едва черезъ нѣсколько минутъ пришелъ въ возможность видѣть и чувствовать: въ такое безпамятство повергла его неожиданная радость. Онъ взялъ бережливо найденный носъ въ обѣ руки, сложенныя горстью, и еще разъ разсмотрѣлъ его внимательно.
«Такъ, онъ! точно, онъ!» говорилъ майоръ Ковалевъ. «Вотъ и прыщикъ на лѣвой сторонѣ, вскочившій вчерашняго дня». Майоръ чуть не засмѣялся отъ радости.
Но на свѣтѣ нѣтъ ничего долговременнаго: а потому и радость въ слѣдующую минуту за первою уже не такъ жива; въ третью минуту она становится еще слабѣе, и наконецъ незамѣтно сливается съ обыкновеннымъ положеніемъ души, какъ на водѣ кругъ, рожденный паденіемъ камешка, наконецъ сливается съ гладкою поверхностью. Ковалевъ началъ размышлять, и смекнулъ, что дѣло еще не кончено: носъ найденъ, но вѣдь нужно же его приставить, помѣстить на свое мѣсто.
«А что, если онъ не пристанетъ?»
При такомъ вопросѣ, сдѣланномъ самому себѣ, майоръ поблѣднѣлъ.
Съ чувствомъ неизъяснимаго страха бросился онъ къ столу, придвинулъ зеркало, чтобы какъ нибудь не поставить носъ криво. Руки его дрожали. Осторожно и осмотрительно наложилъ онъ его на прежнее мѣсто. О ужасъ! Носъ не приклеивался!... Онъ поднесъ его ко рту, нагрѣлъ его слегка своимъ дыханіемъ и опять поднесъ къ гладкому мѣсту, находившемуся между двухъ щекъ; но носъ никакимъ образомъ не держался.
«Ну! ну же! полѣзай, дуракъ!» говорилъ онъ ему. Но носъ былъ какъ деревянный, и падалъ на столъ съ такимъ страннымъ звукомъ, какъ будто бы пробка. Лицо майора судорожно скривилось. «Не уже ли онъ не прирастетъ?» говорилъ онъ въ испугѣ. Но сколько разъ ни подносилъ онъ его на его же собственное мѣсто, стараніе было попрежнему неуспѣшно.
Онъ кликнулъ Ивана, и послалъ его за докторомъ, который занималъ въ томъ же самомъ домѣ лучшую квартиру въ бель-этажѣ. Докторъ этотъ былъ видный изъ себя мужчина, имѣлъ прекрасные смолистые бакенбарды, свѣжую, здоровую докторшу, ѣлъ поутру свѣжія яблоки и держалъ ротъ въ необыкновенной чистотѣ, полоща его каждое утро почти три четверти часа и шлифуя зубы пятью разныхъ родовъ щеточками. Докторъ явился въ ту же минуту. Спросивши, какъ давно случилось несчастіе, онъ поднялъ майора Ковалева за подбородокъ и далъ ему большимъ пальцемъ щелчка въ то самое мѣсто, гдѣ прежде былъ носъ, такъ что майоръ долженъ былъ откинуть свою голову назадъ съ такою силою, что ударился затылкомъ въ стѣну. Медикъ сказалъ, что это ничего, и посовѣтовавши отодвинуться немного отъ стѣны, велѣлъ ему перегнуть голову сначала на правую сторону, и пощупавши то мѣсто, гдѣ прежде былъ носъ, сказалъ: «Гм!» Потомъ велѣлъ ему перегнуть голову на лѣвую сторону и сказалъ «Гм!» И въ заключеніе далъ опять ему большимъ пальцемъ щелчка, такъ что майоръ Ковалевъ дернулъ головою какъ конь, которому смотрятъ въ зубы. Сдѣлавши такую пробу, медикъ покачалъ головою и сказалъ: «Нѣтъ, не льзя. Вы ужъ лучше такъ оставайтесь, потому что можно сдѣлать еще хуже. Оно конечно, приставить можно; я бы, пожалуй, вамъ сейчасъ приставилъ его; но я васъ увѣряю, что это для васъ хуже».
— Вотъ хорошо! Какъ же мнѣ оставаться безъ носу? — сказалъ Ковалевъ. Ужъ хуже не можетъ быть, какъ теперь. Это просто чортъ знаетъ что! Куда же я съ этакою пасквильностью покажусь? Я имѣю хорошее знакомство: вотъ и сего дня мнѣ нужно быть на вечерѣ въ двухъ домахъ. Я со многими знакомъ: статская совѣтница Чехтарева, Подточина, штабъ-офицерша... хоть послѣ теперешняго поступка ея я не имѣю съ ней другого дѣла, какъ только чрезъ полицію. Сдѣлайте милость — произнесъ Ковалевъ умоляющимъ голосомъ — нѣтъ ли средства? какъ нибудь приставьте; хоть не хорошо, лишь бы только держался; я даже могу его слегка подпирать рукою въ опасныхъ случаяхъ. Я же притомъ и не танцую, чтобы могъ вредить какимъ нибудь неосторожнымъ движеніемъ. Все, что относится насчетъ благодарности за визиты, ужъ будьте увѣрены, сколько дозволятъ мои средства...
«Вѣрите ли» — сказалъ Докторъ ни громкимъ, ни тихимъ голосомъ, но чрезвычайно увѣтливымъ и магнетическимъ — «что я никогда изъ корысти не лѣчу. Это противно моимъ правиламъ и моему искусству. Правда, я беру за визиты, но единственно съ тѣмъ только, чтобы не обидѣть моимъ отказомъ. Конечно, я бы приставилъ вашъ носъ; но я васъ увѣряю честью, если уже вы не вѣрите моему слову, что это будетъ гораздо хуже. Предоставьте лучше дѣйствію самой натуры. Мойте чаще холодною водою, и я васъ увѣряю, что вы, не имѣя носа, будете такъ же здоровы, какъ если бы имѣли его. А носъ я вамъ совѣтую положить въ банку со спиртомъ или еще лучше, влить туда двѣ столовыя ложки острой водки и подогрѣтаго уксуса, — и тогда вы можете взять за него порядочныя деньги. Я даже самъ возьму его, если вы только не подорожитесь».
— Нѣтъ, нѣтъ! ни за что не продамъ! — вскричалъ отчаянный майоръ Ковалевъ: лучше пусть онъ пропадетъ!
«Извините!» — сказалъ докторъ, откланиваясь, — «я хотѣлъ быть вамъ полезнымъ... Чтожъ дѣлать! По крайней мѣрѣ, вы видѣли мое стараніе». Сказавши это, докторъ съ благородною осанкою вышелъ изъ комнаты. Ковалевъ не замѣтилъ даже лица его и въ глубокой безчувственности видѣлъ только выглядывавшіе изъ рукавовъ его чернаго фрака рукавчики бѣдой и чистой, какъ снѣгъ, рубашки.
Онъ рѣшился на другой же день, прежде представленія жалобы, писать къ штабъ-офицершѣ, не согласится ли она безъ бою возвратить ему то, что слѣдуетъ. Письмо было такого содержанія:
Александра Григорьевна!
Не могу понять страннаго со стороны Вашей дѣйствія. Будьте увѣрены, что, поступая такимъ образомъ, ничего вы не выиграете и ничуть не принудите меня жениться на вашей дочери. Повѣрьте, что исторія насчетъ моего носа мнѣ совершенно извѣстна, равно какъ то, что въ этомъ вы есть главныя участницы, а не кто другой. Внезапное его отдѣленіе съ своего мѣста, побѣгъ и маскированіе, то подъ видомъ одного чиновника, то наконецъ въ собственномъ видѣ, есть больше ничего, кромѣ слѣдствіе волхвованій, произведенныхъ вами или тѣми, которые упражняются въ подобныхъ вамъ благородныхъ занятіяхъ. Я съ своей стороны почитаю долгомъ васъ предувѣдомить, если упоминаемый мною носъ не будетъ сегодня же на своемъ мѣстѣ, то я принужденъ буду прибѣгнуть къ защитѣ и покровительству законовъ.
Впрочемъ, съ совершеннымъ почтеніемъ къ вамъ, имѣю честь быть
Вашъ покорный слуга
Платонъ Ковалевъ.
Платонъ Кузьмичъ!
Чрезвычайно удивило меня письмо ваше. Я, признаюсь Вамъ по откровенности, никакъ не ожидала, а тѣмъ болѣе относительно несправедливыхъ укоризнъ со стороны вашей. Предувѣдомляю васъ, что я чиновника, о которомъ упоминаете вы, никогда не принимала у себя въ домѣ, ни замаскированнаго, ни въ настоящемъ видѣ. Бывалъ у меня, правда, Филиппъ Ивановичъ Потанчиковъ. И хотя онъ точно искалъ руки моей дочери, будучи самъ хорошаго, трезваго поведенія и великой учености, но я никогда не подавала ему никакой надежды. Вы упоминаете еще о носѣ. Если вы разумѣете подъ симъ, что будтобы я хотѣла оставить васъ съ носомъ, то есть, дать вамъ формальный отказъ: то меня удивляетъ, что вы сами объ этомъ говорите, тогда какъ я, сколько вамъ извѣстно, была совершенно противнаго мнѣнія, и если вы теперь же посватаетесь на моей дочери законнымъ образомъ, я готова сей же часъ удовлетворить васъ, ибо это составляло всегда предметъ моего живѣйшаго желанія, въ надеждѣ чего остаюсь всегда готовою къ услугамъ вашимъ
Александра Подточина.
«Нѣтъ» — говорилъ Ковалевъ, прочитавши письмо. «Она точно не виновата. Не можетъ быть! Письмо такъ написано, какъ не можетъ написать человѣкъ виноватый въ преступленіи». Коллежскій асессоръ былъ въ этомъ свѣдущъ потому, что былъ посыланъ нѣсколько разъ на слѣдствіе еще въ Кавказской Области. «Какимъ же образомъ, какими судьбами это приключилось? Только чортъ разберетъ это!» сказалъ онъ наконецъ, опустивъ руки.
Между тѣмъ слухи объ этомъ необыкновенномъ происшествіи распространились по всей столицѣ и, какъ водится, не безъ особенныхъ прибавленій. Тогда умы всѣхъ именно настроены были къ чрезвычайному: недавно только-что занимали опыты дѣйствія магнетизма. Притомъ исторія о танцующихъ стульяхъ въ Конюшенной улицѣ была еще свѣжа, и потому нечего удивляться, что скоро начали говорить, будто носъ коллежскаго асессора Ковалева ровно въ 3 часа прогуливается по Невскому Проспекту. Любопытныхъ стекалось каждый день множество. Сказалъ кто-то, что носъ будто бы находился въ магазинѣ Юнкера: и возлѣ Юнкера такая сдѣлалась толпа и давка, что должна была даже полиція вступиться. Одинъ спекуляторъ почтенной наружности, съ бакенбардами, продававшій при входѣ въ театръ разные сухіе кондитерскіе пирожки, нарочно надѣлалъ прекрасныя, деревянныя, прочныя скамьи, на которыя приглашалъ любопытныхъ становиться за 80 копѣекъ отъ каждаго посѣтителя. Одинъ заслуженный полковникъ нарочно для этого вышелъ раньше изъ дому, и съ большимъ трудомъ пробрался сквозь толпу; но къ большому негодованію своему увидѣлъ въ окнѣ магазина вмѣсто носа обыкновенную шерстяную фуфайку и литографированную картинку съ изображеніемъ дѣвушки поправлявшей чулокъ, и глядѣвшаго на нее изъ-за дерева франта съ откиднымъ жилетомъ и небольшою бородкою, картинку уже болѣе десяти лѣтъ висящую все на одномъ мѣстѣ. Отошедъ, онъ сказалъ съ досадою: «какъ можно этакими глупыми и неправдоподобными слухами смущать народъ?» — Потомъ пронесся слухъ, что не на Невскомъ Проспектѣ, а въ Таврическомъ Саду прогуливается носъ майора Ковалева, что будто бы онъ давно уже тамъ, что когда еще проживалъ тамъ Хосровъ-Мирза, то очень удивлялся этой странной игрѣ природы. Нѣкоторые изъ студентовъ Хирургической Академіи отправились туда. Одна знатная, почтенная дама просила особеннымъ письмомъ смотрителя за садомъ показать дѣтямъ ея этотъ рѣдкій феноменъ, и если можно, съ объясненіемъ наставительнымъ и назидательнымъ для юношей.
Всѣмъ этимъ происшествіямъ были чрезвычайно рады всѣ свѣтскіе, необходимые посѣтители раутовъ, любившіе смѣшить дамъ, у которыхъ запасъ въ то время совершенно истощился. Небольшая часть почтенныхъ и благонамѣренныхъ людей была чрезвычайно недовольна. Одинъ господинъ говорилъ съ негодованіемъ, что онъ не понимаетъ, какъ въ нынѣшній просвѣщенный вѣкъ могутъ распространяться нелѣпыя выдумки, и что онъ удивляется, какъ не обратитъ на это вниманіе правительство.
Послѣ этого, какъ-то странно и совершенно неизъяснимымъ образомъ случилось, что у майора Ковалева опять показался на своемъ мѣстѣ носъ. Это случилось уже въ началѣ Мая, не помню 5 или 6 числа. Майоръ Ковалевъ, проснувшись по утру, взялъ зеркало и увидѣлъ, что носъ сидѣлъ уже гдѣ слѣдуетъ, между двумя щеками. Въ изумленiи онъ выронилъ зеркало на полъ, и все щупалъ пальцами, дѣйствительно ли это былъ носъ. Но увѣрившись, что это быль точно не кто другой, как ь онъ самый, онъ соскочилъ съ кровати въ одной рубашкѣ и началъ плясать по всей комнатѣ; какой-то танецъ, составленный изъ мазурки, кадриля и тропака. — Потомъ приказалъ дать себѣ одѣться, умылся, выбрилъ бороду, которая уже отросла-было, такъ что могла вмѣсто щетки чистить платье, — и чрезъ нѣсколько минутъ видѣли уже коллежскаго ассессора на Невскомъ Проспектѣ, весело поглядывавшаго на всѣхъ; а многие даже примѣтили его покупавшаго въ гостиномъ дворѣ узенькую орденскую ленточку, неизвѣстно для какихъ причинъ, потому что у него не было никакого ордена.
Чрезвычайно странная исторiя! Я совершенно ничего не могу понять въ ней. И для чего все это? Къ чему это? Я увѣренъ, что больше половины въ ней неправдоподобнаго. Не можетъ быть, никакимъ образомъ не можетъ быть, чтобы носъ одинъ самъ собою ѣздилъ въ мундирѣ и притомъ еще въ рангѣ статскаго совѣтника! И не уже ли въ самомъ дѣлѣ Ковалевъ не могъ смекнуть, что чрезъ газетную экспедицию не льзя объявлять о носъ? Я здѣсь не въ томъ смыслѣ говорю, что бы мнѣ казалось дорого заплатить за объявленiе: это пустяки, и я совсѣмъ не изъ числа корыстолюбивыхъ людей; но неприлично, совсѣмъ неприлично, нейдетъ. Несообразность и больше ничего! — И цирюльникъ Иванъ Яковлевичь вдругъ явился и пропалъ, неизвъстно къ чему, неизвѣстно для чего. — Я, признаюсь, не могу постичь, какъ я могъ написать это? — Да и для меня вообще непонятно, какъ могутъ авторы брать такого рода сюжеты! Къ чему все это ведетъ? Для какой цѣли? Что доказываетъ эта повѣсть? Не понимаю, совершенно не понимаю. — Положимъ, для фантазіи законъ не писанъ, и притомъ дѣйствительно случается въ свѣтѣ много совершенно неизъяснимыхъ происшествій; но какъ здѣсь?.. Отъ чего носъ Ковалева?.. И зачѣмъ самъ Ковалевъ?... Нѣтъ, не понимаю, совсѣмъ не понимаю. Для меня это такъ неизъяснимо, что я... Нѣтъ, этого нельзя понять!
- ↑ Н. В. Гоголь долго не соглашался на напечатанiе этой шутки, но мы нашли въ ней такъ много неожиданнаго, фантастическаго, веселаго, оригинальнаго, что уговорили его позволить намъ подѣлиться съ публикою удовольствіемъ, которое доставила намъ его рукопись.Изд.
