БРАДОБРИТІЕ. — Вопросъ о брадобритіи существовалъ на Руси издавна, но особенно обострился съ начала XVIII вѣка, когда указами императора Петра I было открыто, такъ сказать, гоненіе на русскую бороду. Собственно говоря, реформа началась еще въ 1699 году, прямо по возвращеніи государя изъ-за границы. Извѣстно, какъ Петръ собственноручно отрѣзалъ бороды у знатныхъ московскихъ бояръ, которые 26 августа явились привѣтствовать государя съ возвращеніемъ изъ заграничнаго путешествія. Отъ того же 1699 года сохранился мѣдный знакъ, величиною съ двугривенный, съ изображеніемъ на лицевой сторонѣ бороды и усовъ, подъ словами «деньги взяты», свидѣтельствующій, повидимому, что тогда же возникала мысль уже и о денежномъ штрафѣ за бороду. Правда, первоначально реформа коснулась не всѣхъ сословій, но это продолжалось только до 1705 года, когда именнымъ указомъ 16 января было повелѣно брить бороды всѣмъ по всей Россіи, кромѣ поповъ, діаконовъ, и конечно архіереевъ, подъ страхомъ штрафа отъ 30 до 100 рублей. Характеренъ, конечно, прежде всего самый этотъ указъ, но не менѣе характерно и то единодушіе протеста, какимъ онъ былъ встрѣченъ въ разныхъ слояхъ русскаго общества. «Не можно никому изобразить, замѣчается по этому поводу въ житіи Петра Великаго, того великаго смущенія, каковое произвелъ въ сердцахъ россіянъ такой его величества указъ». Если нѣкоторые уступили требованію, хотя и съ воплемъ сердечнымъ, то другіе готовы были пожертвовать жизнью, чтобы не лишиться бороды. «Велятъ намъ бороды брити, говорили, напримѣръ, святителю ростовскому Димитрію, а мы готовы главы наши за брады наши положити, пусть лучше отсѣкутъ наши главы, нежели брѣются наши бороды». И дѣйствительно, не говоря уже о единичныхъ примѣрахъ, когда изъ-за брадобритія шли на пытки и казнь, — даже астраханскій бунтъ, за который казнено 365 человѣкъ, кромѣ сосланныхъ въ Сибирь, былъ вызванъ тѣмъ же предлогомъ. Важно то, что причина протеста носила религіозный характеръ. Въ упомянутомъ житіи императора Петра I прямо говорится, что брадобритіе было встрѣчено какъ нарушеніе благочестія. «Многіе изъ свѣтскихъ бороды обрили, въ послушаніе государеву указу, однако тѣ бороды имѣли въ храненіи у себя, яко многоцѣнное сокровище, для положенія оныхъ купно съ тѣломъ во гробѣ по своей смерти, чая, что безъ бороды въ царствіе небесное не примутся». Такое «чаяніе» вытекало изъ убѣжденія, какъ это выяснилось на упомянутой бесѣдѣ съ святителемъ Димитріемъ, что борода есть образъ и подобіе Божіе и что чрезъ брадобритіе человѣкъ теряетъ эти образъ и подобіе. Относительно Петра I, требовавшаго, чтобы бороды были выбриваемы, утверждали, что онъ этимъ самымъ «разрушаетъ вѣру христіанскую», даже больше — становится антихристомъ. Правда, вопросъ сравнительно скоро потерялъ свой острый характеръ; указы о брадобритіи были забыты, а съ привившимися и къ русскому обществу брадобритіемъ потомки прежнихъ русскихъ брадоподвижниковъ примирились; но и до сихъ поръ вопросъ не потерялъ своего значенія для русскихъ раскольниковъ, именуемыхъ старообрядцевъ. Въ петровскую эпоху и ближайшее къ ней послѣдующее время они платили штрафы за бороду наряду со всѣми прочими бородачами и лишь искуснѣе послѣднихъ умѣли обходить указы о брадобритіи. Но когда эти указы отошли въ область исторіи, раскольники перенесли данный вопросъ на почву борьбы съ церковію и стали обвинять уже православную церковь — за то, что она не шла на защиту бороды при Петрѣ I, да и теперь не караетъ своихъ сыновъ за брадобритіе. Оставшись вѣрнымъ до-петровскому взгляду на брадобритіе, расколъ и доселѣ считаетъ послѣднее противнымъ истинному благочестію. Въ знаменитомъ раскольническомъ сочиненіи «Щитъ вѣры» брадобритіе называется именемъ ереси и говорится, что оно «якоже въ ветхомъ законѣ, такъ и въ новой благодати, есть мерзко и отметно». По мнѣнію раскольниковъ, брадобрійцы «губятъ доброту Богомъ созданнаго имъ образа»; при воскресеніи мертвыхъ, и море, и земля, и огнь, и звѣри, и птицы — отдадутъ всякую плоть человѣку и соединятся кости съ костьми и облекутся плотію и живъ будетъ человѣкъ; но, говорятъ раскольники, сбритые волосы съ бороды и усовъ не отдадутся и какъ бы ни былъ добродѣтеленъ человѣкъ, сбрившій бороду, онъ до тѣхъ поръ не войдетъ въ царство небесное, пока самъ не отыщетъ своей бороды до послѣдняго волоса. Повторяемъ, что такой взглядъ раскола не есть его выдумка, что расколъ въ данномъ случаѣ, какъ и въ другихъ подобныхъ, представляетъ собою наслѣдіе русской старины. Но какимъ же, спрашивается, путемъ на Руси издавна сложилось такое убѣжденіе? Откуда это глубокое уваженіе къ бородѣ и почему оно получило религіозный характеръ, такъ что брадобритіе, обычай бытовой, къ дѣламъ религіи нимало не относящійся, стали считать противнымъ христіанской вѣрѣ и богопротивною ересью? Отвѣчая на этотъ вопросъ, мы должны прежде всего замѣтить, что указанный взглядъ на бороду и брадобритіе не есть, по своему началу, взглядъ всецѣло русскій; зародился онъ, собственно говоря, въ Греціи и уже оттуда занесенъ на Русь, хотя, нужно замѣтить, тамъ онъ не доходилъ до тѣхъ крайностей, какихъ достигъ въ представленіи русскаго общества. Было два пути, какими разсматриваемый взглядъ былъ занесенъ на Русь и затѣмъ развивался здѣсь и закрѣплялся: одинъ — христіанская иконопись, другой — путь литературный.
Въ христіанскомъ ученіи есть догматъ о почитаніи святыхъ. Отсюда существуетъ необходимость изображенія святыхъ на иконахъ. Ставъ передъ вопросомъ объ иконномъ изображеніи, христіанское искусство не могло не обратить вниманія на то, что лица, которыя оно изображаетъ, не суть миѳическія, подобныя языческимъ божествамъ, а существа дѣйствительныя, нѣкогда жившія на землѣ въ видимомъ, опредѣленномъ образѣ. Отсюда очень рано въ христіанскомъ искусствѣ утвердилось начало правдоподобія, т. е., принято изображать священныя лица не по догадкамъ, а по внѣшнему, тѣлесному подобію. А разъ явилось стремленіе къ иконописному правдоподобію, долженъ былъ выступить и характерный признакъ послѣдняго — борода изображаемыхъ. Составляя необходимую принадлежность многихъ изображаемыхъ святыхъ, она могла служить болѣе характернымъ отличіемъ одного лица отъ другого и потому могла способствовать возсозданію даже иконописныхъ типовъ. Правда, прежде чѣмъ въ христіанскомъ искусствѣ утвердилось иконописное подобіе, это искусство слѣдовало античнымъ представленіямъ относительно бороды. Въ античномъ искусствѣ греческія божества изображались безбородыми, главнымъ образомъ — потому, что идеалъ красоты тогда полагался въ молодости и юношеской свѣжести, тогда какъ старость служила признакомъ истощенія силъ и разрушенія. Отсюда въ барельефахъ древнѣйшихъ саркофаговъ, диптиховъ и стѣнной живописи древнѣйшихъ катакомбъ, и въ христіанствѣ господствуютъ еще типы безбородые, напримѣръ, пророка Іоны, лежащаго подъ смоковницею, Адама, символическихъ фигуръ Добраго Пастыря, означающихъ самого Христа, и другихъ. Но зато съ теченіемъ времени, когда стало утверждаться правдоподобіе, по противоположности античному идеалу, въ христіанскомъ искусствѣ борода получила самое видное мѣсто, не только какъ характерный признакъ правдоподобія, котораго античное искусство совсѣмъ не преслѣдовало, но и какъ признакъ красоты, хотя понимаемой уже иначе, чѣмъ понималась она въ искусствѣ до-христіанскомъ. Христіанство говоритъ прежде всего о духовной красотѣ человѣка, т. е., о степени его религіознаго и нравственнаго совершенства, насколько человѣкъ усвоилъ христіанское ученіе, его идеалы и насколько успѣлъ воплотить ихъ въ своей жизни. А такъ какъ для достиженія духовной зрѣлости въ религіозномъ и нравственномъ отношеніяхъ, для того, чтобы усвоить христіанское ученіе и примѣнить его въ своей жизни, нужно пожить подолѣе, бороться съ соблазнами жизни, то въ христіанскомъ искусствѣ получаютъ преобладаніе типы старческіе, или, по крайней мѣрѣ — мужскіе и притомъ бородатые. Внѣшняя красота, конечно неизбѣжная при изображеніи лицъ юношескихъ и женскихъ, теперь лишилась своего собственнаго торжественнаго величія и стала только приличною оболочкою заключенной въ ней духовной святыни; въ свою очередь безобразіе старости уже не могло оскорблять зрѣнія, такъ какъ вѣрующій взглядъ усматривалъ въ этихъ развалинахъ внѣшней формы утѣшительный свѣтъ нестарѣющаго, духовнаго міра; отсюда въ означенномъ изображеніи могли получить господство не первые типы, а только вторые. Кромѣ того, типы старческіе, или, по крайней мѣрѣ — мужскіе и притомъ бородатые получили преобладаніе подъ вліяніемъ господствовавшей на востокѣ и у насъ аскетической литературы, бѣгавшей юношеской и женской красоты, какъ опаснѣйшаго соблазна. Аскетическая литература восхваляла отшельничество, а иконопись, отвѣчая этому направленію въ литературѣ, обозначала, и должна была обозначать, типъ отшельника такою красотою, которая въ наибольшей мѣрѣ противополагается женоподобному безбородію. Отсюда, нѣкоторымъ изъ отшельниковъ, какъ бы въ награду за ихъ геройскій аскетизмъ, иконопись даетъ бороды чрезмѣрной величины. Такимъ образомъ, борода, выступившая въ иконописномъ правдоподобіи какъ естественный признакъ мужскаго зрѣлаго возраста, явилась вмѣстѣ съ тѣмъ и какъ достойный почтенія признакъ духовнаго совершенства человѣка, которое особенно цѣнилось въ духовномъ величіи аскета. А что дѣйствительно борода занимала именно такое важное мѣсто въ иконописи, это усматривается изъ описаній наружнаго вида изображаемыхъ святыхъ. Въ византійской литературѣ еще въ X вѣкѣ встрѣчаемъ подробныя описанія иконописнаго подобія священныхъ лицъ. Эти описанія могли быть составлены частію по преданію, частію на основаніи иконописныхъ изображеній. Одно изъ раннихъ описаній встрѣчаемъ въ отрывкѣ изъ «древностей церковной исторіи» Ульпія Римлянина. Въ числѣ признаковъ святыхъ здѣсь находимъ и такія: Діонисій Ареопагитъ «сѣдъ, съ длинными волосами, съ усами нѣсколько длинными, съ рѣдкою бородою», — Григорій Богословъ «борода недлинная, но довольно густая, плѣшивъ, волосами бѣлокуръ, конецъ бороды съ темнымъ отливомъ»‚ — Кириллъ александрійскій «борода густая и длинная, волоса на головѣ и бородѣ кудрявые, съ просѣдью». Кромѣ упоминанія о волосахъ на головѣ и о бровяхъ, въ этомъ описаніи еще довольно подробно указаны и другія нѣкоторыя «тѣлесныя свойства» перечисленныхъ лицъ. Но есть описанія, въ которыхъ названа уже только одна борода, — напримѣръ: Германъ патріархъ «старъ, борода рѣдкая», Софроній іерусалимскій — «сѣдъ‚ борода клиномъ», Андрей критскій «старъ‚ борода сѣдая». Особенно характерна борода у отшельниковъ и аскетовъ: св. Евѳимій — «борода до лядвій», Петръ аѳонскій — «борода до колѣнъ», Макарій египетскій — «борода до земли». Что имѣло мѣсто на востокѣ, то повторилось и у насъ. Слѣдуетъ не забывать, что иконопись перешла къ намъ изъ Греціи въ ту эпоху своего развитія, когда утвердилось въ ней правдоподобіе, столь почтившее бороду. Изъ Греціи же перешли къ намъ и словесные оригиналы святыхъ, послужившіе образцами и собственно для русскихъ иконописныхъ подлинниковъ. Русскихъ святыхъ стали характеризовать по подобію вышеприведенныхъ описаній: Михаилъ черниговскій — «борода съ просѣдью», Всеволодъ псковскій — «борода пошире и подолѣе Василія Великаго», Петръ муромскій — «борода курчевата, сѣда».
Если иконопись давала мѣсто бородѣ съ мыслью, между прочимъ, о духовномъ совершенствѣ святаго, и такъ было въ Греціи, то у насъ на Руси отношеніе къ бородѣ складывалось прямо уже изъ идеи подражанія изображаемымъ на иконахъ святымъ. Смыслъ этого подражанія вытекалъ главнымъ образомъ изъ того, что бороду считали образомъ Божіимъ въ человѣкѣ. Въ наивной простотѣ русскіе люди указывали, что-де и Адамъ изображается съ бородою, и Іисусъ Христосъ, сущій образъ Отца, носилъ ее.
Иконописный взглядъ, что борода есть признакъ духовной зрѣлости, не могъ не отразиться и въ самой жизни грековъ. По крайней мѣрѣ указать можно на то, что у грековъ, не позже IX вѣка, существовалъ обычай брить бороды только до 30-лѣтняго возраста, и то не иначе, какъ съ благословенія церковнаго, по достиженіи же 30-ти лѣтъ обыкновенно отращивали бороду. Если кто нарушалъ этотъ порядокъ и брилъ бороду послѣ 30-ти лѣтъ отъ роду, таковой вызывалъ упреки и негодованіе серьезныхъ людей. Конечно, такіе упреки ни мало не вліяли на взглядъ самой греческой церкви, видѣвшей въ брадобритіи нѣчто безразличное для вѣры и чистоты нравственности, но были и другія обстоятельства, которыя могли способствовать усиленію предубѣжденія противъ брадобритія и увеличивать число его противниковъ. Именно, какъ на нѣчто важное, указывали, въ обличеніе брадобрійцевъ, на то, что они своимъ поступкомъ подражаютъ недоброму обычаю латинянъ. Отвращеніе къ латинянамъ, отдѣлившимся отъ восточной церкви, повело къ усиленію среди грековъ отвращенія и къ обычаю латинскаго духовенства брить бороду. Еще во времена патріарха Фотія, т. е.‚ со второй половины IX вѣка, въ Греціи слышались обвиненія латинскаго духовенства въ брадобритіи. Со времени раздѣленія церквей взглядъ на этотъ предметъ еще болѣе обострился и въ такомъ видѣ перешелъ изъ Греціи и на Русь. Со времени этого раздѣленія, наши кіевскіе митрополиты изъ грековъ явились главными оберегателями православія на Руси и распространителями тѣхъ мнѣній о латинской церкви, которыя сложились въ византійской духовной литературѣ. Однимъ изъ главныхъ руководящихъ источниковъ для русскихъ полемистовъ противъ латинянъ послужило посланіе константинопольскаго патріарха Михаила Керулларія къ антіохійскому патріарху Петру (1054 г.); а въ немъ есть уже обвиненіе латинянъ за то, что они «остризаютъ брады». Отсюда обвиненіе латинянъ за брадобритіе находимъ и у игумена кіево-печерскаго монастыря Ѳеодосія въ его «Словѣ о вѣрѣ христіанской и латинской», — и у кіевскаго митрополита Георгія въ его «Стязаніи съ латиною», а позднѣе — и у кіевскаго митрополита Никифора. По нашей лѣтописи, искаженіе христіанской истинной вѣры у латинянъ началось со времени папы Петра Гугниваго; сказаніе объ этомъ «папѣ» было и вообще очень распространено въ нашей старинной письменности; а въ немъ говорится, что Петръ Гугнивый ввелъ и брадобритіе. Питаясь этою литературою и ея извѣстіями о происхожденіи брадобритія, русскій человѣкъ, по мѣрѣ того, какъ росла его исконная ненависть къ латинству вообще, возненавидѣлъ и брадобритіе, какъ дѣло неправославное, какъ еретическую выдумку на соблазнъ и растлѣніе добрыхъ нравовъ. При этомъ борода естественно стала признакомъ отчужденія отъ латинства, характернымъ отличіемъ всякаго православнаго. А такъ какъ жизнь непрерывно давала поводы къ столкновенію съ латинствомъ, или на почвѣ религіозной, или на почвѣ политической и общественной, то и латинское брадобритіе вспоминалось русскими все чаще и чаще, конечно для того, чтобы сильнѣе питали къ нему отвращеніе, особенно если увлеченіе брадобритіемъ, каковое всетаки бывало въ средѣ русскихъ, возникало не по одобрительнымъ побужденіямъ. Приведемъ нѣсколько справокъ объ отношеніи русскихъ къ бородѣ и брадобритію.
При великомъ князѣ Ярославѣ за выдернутый клокъ бороды взимался штрафъ съ виновнаго въ государственную казну 12 гривенъ, тогда какъ за отрубленіе пальца виновный штрафовался только тремя гривнами. Въ XV вѣкѣ вотъ что говорится въ защиту бороды: «если нѣмчиненъ у новгородца выдеретъ бороду и по суду и въ справкѣ окажется виновнымъ, то отсѣчь ему руку за бороду». Уже въ XV вѣкѣ русская земля замѣтно помутилась иностранными обычаями. Въ XVI вѣкѣ чужеземныя нововведенія хлынули на Русь такъ сильно, что захватили даже и русскую бороду, которую столь лелѣяли наши иконописныя преданія и ненависть къ латинству. Бритье бороды, дошедшее даже до особы государя, разомъ нарушало и православныя преданія и народный обычай. И вотъ на защиту бороды возстаетъ Стоглавый соборъ. Отцы собора опредѣлили: «Священная правила православнымъ крестьяномъ всѣмъ возбраняютъ не брити брадъ и усовъ не постригати; таковая бо нѣсть православныхъ, но латинская и еретическая преданія греческаго царя Костянтина Ковалина; и о семъ апостольская и отеческая правила вельми запрещаютъ и отрицаютъ: правило святыхъ апостовъ сице глаголетъ: аще кто браду брѣетъ и преставится тако, не достоитъ надъ нимъ служити, ни сорокоустія по немъ пѣти, ни просвиры, ни свѣщи по немъ въ церковь принести, съ невѣрнымъ да причтется, отъ еретикъ бо се навыкоша. О томъ же правило 11-е шестаго собора иже въ Труллѣ Полатнемъ о остризаніи брадъ: что же о постриженіи брады не писано ли въ законѣ: не постризайте брадъ вашихъ, се бо женамъ лѣпо, мужемъ не подобно, создавый Богъ судилъ есть Моисеови рече: постризало да не взыдетъ на браду вашу. Вы же се творящи человѣческаго ради угожденія, противящеся закономъ, ненавидимы отъ Бога будете, создавшаго насъ по образу своему, аще убо хощете Богу угодити, отступите отъ зла». Предубѣжденіе русскихъ противъ брадобритія, какъ латинскаго злаго обычая, достигло самой высшей степени въ такъ называемое смутное время Россіи. Тогда латиняне предъ глазами русскихъ оскорбляли все, что доселѣ русскіе привыкли считать неприкосновеннымъ и святымъ, — смѣялись надъ вѣрою, жизнью и нравами русскихъ. Естественно, что и озлобленіе русскихъ противъ латинства достигло тогда особенной напряженности и выразилось въ энергичныхъ проклятіяхъ, которыми русскіе клеймили все латинское. Въ числѣ другихъ, съ большею противъ прежняго силою, повторено и проклятіе на брадобритіе; оно было причислено къ категоріи тѣхъ ересей, отъ которыхъ долженъ былъ отрекаться всякій латинянинъ, искавшій общенія съ церковію православною. «Проклинаю богоненавидимую блюдолюбнаго образа ересь, еже остригати браду, ей же бысть начальникъ беззаконный Петръ Гугнивый, римскій папа, во царѣхъ же тоя ереси начальникъ Константинъ Ковалинъ иконоборецъ‚ и въ той ереси и прочіе римскіе папы погрязоша, и вси латинскіе епископы и попове, мнози же и мірстіи же человѣцы, умъ погубивше, ниспадоша въ таковое прокаженіе лица своего, губяще доброту Богомъ созданнаго имъ образа, еже добротою украси Богъ человѣка по своему образу и по подобію». Затѣмъ при Мірскомъ Потребникѣ 1639 года и при Служебникѣ 1647 года было помѣщено поученіе — «не брити брады и усовъ не подстригати».
Все это было до патріарха Никона, когда возникъ русскій расколъ, доселѣ упорно защищающій бороду отъ бритвы. Но точно такъ же было и послѣ Никона, т. е., во всю вторую половину XVII вѣка. Въ это время и православное общество смотрѣло на брадобритіе еще съ древне-русской точки зрѣнія. Достаточно указать на слово о брадобритіи, приписываемое патріарху Адріану. Изъ этого слова прежде всего видно, что русскіе вполнѣ усвоили то художественное воззрѣніе на бороду, по которому она служила признакомъ зрѣлости и духовнаго совершенства человѣка. Именно, о мужчинѣ и женщинѣ здѣсь говорится, что «Богъ, сотворилъ мужа и жену, положивъ разнство видное между ими, яко знаменіе нѣкое: мужу убо благолѣпіе, яко начальнику — браду израсти, женѣ же, яко несовершеннѣй, но подначальнѣй, онаго благолѣпія не даде, яко да будетъ подчиненна, зрящи мужа своего красоту, себе же лишену тоя красоты и совершенства, да будетъ смиренна всегда и покорна». Затѣмъ изъ граматы того же патріарха Адріана видно, что смотря на брадобритіе, какъ на еретическій обычай западнаго происхожденія, русскіе ставили образцомъ для самихъ себя не что иное, какъ иконныя изображенія, которыми наглядно и поучались. «Взирайте часто на икону страшнаго Христова пришествія втораго, — дѣлается здѣсь обращеніе къ брадобрійцамъ‚ — и видите праведныя на деснѣй странѣ Христа стоящія, всѣ имуще брады, на на шуйцѣ же стоящіе бесермены и еретики, лютеры и поляки, и иные подобные имъ брадобритики, точно имущіе едины усы, яко имутъ коты и псы, и внемлите‚ кому подобны себе творите и въ коей части написуетеся». Кромѣ того въ вышеназванномъ словѣ патріарха Адріана святость храненія древнихъ обычаевъ подтверждается національными святыми: «еллинъ убо сіе и иныхъ нехристіанскихъ народовъ гнусное дѣло, яко показуется отъ повѣсти о святыхъ новоявленныхъ мученицѣхъ Антоніи, Іоаннѣ и Евстафіи, самобратіяхъ: тіи бо по принятіи святаго крещенія пострадаша въ Вильнѣ за брадобритіе и ношеніе тафей отъ нехристіанскаго еще литовскаго князя Ольгерда». Послѣ этого неудивительно, если даже въ концѣ XVII вѣка мы встрѣчаемся еще съ такими фактами, какъ дѣло 1687 года о заключеніи, по указу великоустюжскаго архіепископа Александра, подъ монастырскій началъ городничаго Устюга Великаго, Андрея Кузмина, за брадобритіе, ибо тѣмъ, сказано въ указѣ, онъ «учинилъ мерзость Господеви, противящеся христіанскому закону и поругаючись святыхъ отецъ преданію, еретическому же обычаю подражая».
Теперь понятны и сила и самый характеръ того протеста, какимъ въ русскомъ обществѣ было встрѣчено распоряженіе Петра Великаго объ обязательномъ брадобритіи и о штрафахъ за ношеніе бороды. Протестъ стоялъ на исторической почвѣ, подготовленной вѣками, и былъ въ полномъ объемѣ наслѣдіемъ національной старины. На той же старинѣ возникъ и протестъ собственно старообрядческаго раскола. Какой-либо своей существенной выдумки онъ не внесъ сюда и доселѣ. Тѣмъ не менѣе это не значитъ, что расколъ правъ и что ученіе его о брадобритіи безошибочно. Взглядъ на брадобритіе, усвоенный раскольниками, сложился на Руси исторически и задолго до появленія раскола, но это былъ взглядъ по существу ошибочный. Для вразумленія старообрядцевъ разберемъ главнѣйшія положенія ихъ ученія о брадобритіи.
Во-первыхъ, борода не есть образъ Божій, какъ утверждаютъ раскольники, т. е., образъ Божій не заключается въ бородѣ. Правда, въ филаретовскомъ Требникѣ, какъ и въ книгѣ Стоглавъ, сказано, что брадобрійцы «губятъ доброту Богомъ созданнаго имъ образа», но это — ошибочное мнѣніе. Священное Писаніе и ученіе св. отцевъ утверждаютъ, что «Богъ есть духъ» (Іоан. зач. 12.), а «духъ плоти и кости не имать» (Лук. зач. 114), что сотвореніе человѣка по образу Божію и по подобію состоитъ не въ тѣлѣ, а въ душѣ: «зане якоже Богъ есть самовластный, сице и душа самовластна есть» (Больш. Катих. листъ 156). Если бы образъ Божій состоялъ въ бородѣ, то о женщинахъ нельзя бы было сказать, что онѣ сотворены по образу Божію, ибо онѣ обыкновенно бываютъ безъ бороды. Но слово Божіе говоритъ, что женщины сотворены по образу Божію такъ же, какъ и мужчины. «И сотвори Богъ человѣка, по образу Божію сотвори его, мужа и жену сотвори ихъ» (Быть. гл. 1 ст. 27). Еще, нѣкоторые изъ мужчинъ естественно рождаются безбородыми и безбородыми остаются до самой смерти. Неужели кто можетъ думать, что эти мужчины созданы не по образу Божію? Кромѣ сего дѣти мужескаго пола всѣ вообще, родившись безъ бороды, остаются безбородыми лѣтъ до 16 и долѣе. Неужели кто можетъ думать, что они до того времени остаются безъ образа Божія?
Во-вторыхъ, брадобритіе — не еретическаго происхожденія и само по себѣ не есть ересь. Правда, въ филаретовскомъ Требникѣ изобрѣтеніе брадобритія приписывается еретикамъ: въ Римѣ папѣ Петру Гугнивому; а на Востокѣ — царю греческому Константину Ковалину, котораго называетъ и Стоглавый соборъ. Но Петра Гугниваго на папскомъ престолѣ никогда не было, это — даже и не личность, а только отвлеченное противоположеніе св. апостолу Петру. Относительно же Константина Ковалина нужно замѣтить, что хотя въ Великой Четьи-Минеѣ, въ житіи преп. Стефана Новаго, дѣйствительно, сказано, что онъ сдѣлалъ распоряженіе о брадобритіи въ войскѣ; но дѣло въ томъ, что на христіанскомъ Востокѣ брадобритіе существовало и ранѣе этого царя. Такъ, напримѣръ, императоръ Ѳеодосій Великій, при которомъ былъ 2-й вселенскій соборъ, брилъ бороду. Потомъ православные императоры Маврикій — въ VI вѣкѣ и Ираклій — въ VII-мъ также брили бороды. Если брадобритіе есть ересь, то почему же вселенские того времени соборы не осудили ее? Затѣмъ, если брадобритіе есть ересь, то какъ объяснить тотъ фактъ, что въ греческой церкви, по крайней мѣрѣ съ IX вѣка, существовалъ обрядъ освященія перваго стриженія бороды у юношей, переходившихъ въ возрастъ мужескій. Какъ объяснить, далѣе, тотъ фактъ, что антіохійскій патріархъ Петръ, какъ видно изъ его отвѣта на посланіе патріарха Михаила Керулларія, и еще ранѣе знаменитый патріархъ Фотій даже на обычай брадобритія латинскаго духовенства смотрѣли какъ на дѣло безразличное въ вопросѣ о единеніи церквей? Этого никакъ не могло бы быть со стороны названныхъ охранителей чистоты православія, если бы брадобритіе, дѣйствительно, было ересью.
Въ-третьихъ, ни въ Св. Писаніи, ни въ правилахъ апостольскихъ или соборныхъ, нѣтъ безусловнаго воспрещенія брадобритія. Правда, Стоглавый соборъ сказалъ, будто шестой вселенскій соборъ, укрѣпляя обязанность христіанъ не брить бороды, приводилъ въ доказательство слова Писанія: «постризало да не взыдетъ на браду его»; но такой ссылки шестой вселенскій соборъ не могъ сдѣлать, потому что въ Писаніи сказано нѣчто другое: «бритва да не взыдетъ на главу его» (Числ. VI, 5). Приличнѣе было бы сослаться на слѣдующія слова Господа къ израильтянамъ: «да не сотворите стриженія власъ главъ вашихъ, ниже бріете брадъ вашихъ» (Лев. 19, 27); но это — заповѣдь ветхозавѣтнаго обрядоваго закона, въ новозавѣтномъ законѣ необязательнаго, что́ подтверждаютъ и сами старообрядцы, когда не исполняютъ перваго требованія этого закона — о нестриженіи волосъ на головѣ. Правда и то, что запрещая брадобритье, Стоглавый соборъ дѣлаетъ ссылку на «правило святыхъ апостолъ». Но такого правила между правилами апостольскими никогда не было и нѣтъ, ни въ греческихъ спискахъ, ни въ славянскихъ, по всѣмъ Кормчимъ, и старописьменнымъ и печатнымъ. Правило, приводимое соборомъ подъ именемъ апостольскаго, не существовало на Руси до XVI вѣка; въ первый разъ оно встрѣчается въ Сводной Кормчей, время составленія которой не восходитъ ранѣе 30-хъ годовъ XVI вѣка, и не въ числѣ правилъ апостольскихъ, а при изъясненіи правилъ помѣстнаго собора константинопольскаго, хотя къ изъясненію и этихъ правилъ рѣшительно не относится; слѣдовательно правило это подложное. Затѣмъ, Стоглавый соборъ ссылается еще на 11-е правило шестаго вселенскаго собора трульскаго. Но и этого, ни даже подобнаго правила никогда не было между правилами трульскаго собора, ни по греческимъ‚ ни по славянскимъ спискамъ. Отчасти оно могло быть заимствовано изъ одной главы такъ называемыхъ Апостольскихъ Постановленій, трактующей о страсти къ щегольству одеждою и брадобритіемъ, съ цѣлью дать увѣщаніе объ оставленіи этой страсти‚ — и въ искаженномъ видѣ явилось у насъ не раньше конца XV или начала XVI вѣка, можетъ быть для вразумленія тѣхъ русскихъ, которые уже начали тогда подражать обычаямъ иноземнымъ и даже брить бороды. Въ славянскихъ Кормчихъ статья эта обыкновенно помѣщалась между сочиненіями, направленными противъ латинянъ, безъ сомнѣнія, потому, что брадобритіе считали тогда однимъ изъ заблужденій латинскихъ, и писалась непосредственно вслѣдъ за сочиненіями противъ латинянъ подъ именемъ инока и пресвитера Студійскаго Никиты Стиѳата объ опрѣснокахъ, начинаясь иногда съ новой строки, а иногда даже на той самой, гдѣ оканчивалась статья Стиѳата. А такъ какъ послѣдняя статья оканчивалась именно одинадцатымъ правиломъ шестаго, трульскаго собора, то нѣкоторые но невѣжеству сочли и статью о брадобритіи, писавшуюся непосредственно послѣ правила, за это самое правило или за продолженіе его, не смотря на всю разность ихъ содержанія. Въ Сводной Кормчей XVI вѣка статья о брадобритіи уже приводится, даже отдѣльно отъ сочиненія Стиѳатова, подъ именемъ 11 правила трульскаго собора. Подъ тѣмъ же именемъ, безъ всякихъ справокъ съ дѣйствительными правилами этого собора, она внесена и въ Стоглавъ съ небольшими измѣненіями.
Наконецъ, старообрядцы, въ защиту своего мнѣнія о брадобритіи, приводятъ житіе св. мучениковъ виленскихъ Антонія, Іоанна и Евстаѳія, утверждая‚ будто бы они пострадали за бороды. Мы уже видѣли, что эту ссылку дѣлало еще слово о брадобритіи, приписываемое патріарху Адріану. Больше того, эта же мысль проведена даже въ стихирахъ на память названныхъ мучениковъ, въ Минеѣ Служебной. Но‚ какъ видно изъ житія мучениковъ, въ Четьи-Минеѣ на 14 апрѣля, дѣло было такъ: бороды равно какъ и волосы, которые помянутые мученики носили длинными, служили только признакомъ, по которому нечестивый князь Ольгердъ узналъ, что они христіане. Поэтому, для понужденія ихъ отрещися Христа, Ольгердъ требовалъ, чтобы они остригли волосы на головѣ и на бородѣ, какъ дѣлаютъ язычники. Но мученики, рѣшившись пострадать за Христа, не допустили остричь себѣ волосы ни на головѣ, ни на бородѣ, и «тако пострадаша», но не за браду, а за Христа. Въ стихирахъ же на ихъ память, если и упоминается, болѣе или менѣе положительно, будто бы помянутые мученики пострадали за брады, — это ничего больше не доказываетъ, какъ только то, что эти стихиры составлены подъ вліяніемъ сильнаго возбужденія противъ брадобритія. Вотъ почему въ стихирахъ упоминается объ одной только бородѣ, тогда какъ исторія свидѣтельствуетъ, что одновременно съ бородой хотѣли мученикамъ и на головѣ остричь волосы, также принудить ихъ въ постные дни употреблять скоромную пищу.
Въ заключеніе, по поводу обвиненія раскольниковъ, будто «нынѣшняя великороссійская церковь всѣмъ всюду позволяетъ брадобритіе, даже оправдываетъ его, носящихъ же бороды поноситъ раскольниками», — повторимъ то, что было сказано еще преосвященнымъ митрополитомъ Григоріемъ. Православная россійская церковь никогда не объявляла своего позволенія брить бороды и стричь усы. Распоряженія о брадобритіи бывали отъ гражданскаго правительства, и если церковь въ свое время не возставала противъ таковыхъ распоряженій, а нынѣ не наказываетъ своихъ сыновъ, брѣющихъ бороды уже добровольно, то это потому, что считаетъ брадобритіе не за членъ вѣры, а за безразличный въ отношеніи благочестія обычай, каково оно и есть на самомъ дѣлѣ. Тѣмъ болѣе церковь никогда не хулила носящихъ бороды, а если обличала раскольниковъ, то обличала не за ношеніе бороды, а за то, что они поставили бороду въ догматъ вѣры, а брадобритіе считаютъ ересью. Хулить и поносить брадоношеніе церковь и не могла, потому что таковое всегда признавалось приличнымъ для ближайшихъ ея служителей, архіереевъ, іереевъ и діаконовъ, и они сохраняютъ это приличіе ненарушимо до сего дня.
Изъ числа пособій по вопросу о брадобритіи, какъ для исторіи его, такъ и для полемики противъ раскола, назовемъ здѣсь лишь болѣе важныя, слѣдуя хронологическому порядку: Св. Димитрія Ростовскаго «Розыскъ», ч. 2, главы XVIII «объ образѣ и подобіи Божіи въ человѣцѣхъ», XIX «о брадахъ» и XX «о усахъ» (М. 1745); Митроп. Григорія, «Истинно-древняя церковь Христова», ч. 2-я (Спб. 1854); Митроп. Макарія, «Исторія русскаго раскола» (Спб. 1855, стр. 62—65, 99—100); Проф. Ѳ. И. Буслаева «Истор. очерки русск. народ. слов. и искусства», т. 2, статья «Древнерусская борода» (Спб. 1861); И. В. Бѣляева «Наказные списки Стоглава», съ приложеніемъ замѣтки «Вопросъ о брадобритіи» (М. 1863); Г. В. Есипова «Раскольничьи дѣла XVIII вѣка», т. 2, статья «Русская борода и нѣмецкое платье», съ приложеніями (Спб. 1863). Нижегород. Епарх. Вѣд. 1869 г., № 12, стр. 429: «Какимъ образомъ образовалась у русскихъ любовь къ бородѣ»? Іеродіакона Филарета «О клятвахъ собора 1667 года и о брадобритіи» (М. 1871). Кромѣ того слѣдуетъ назвать для справокъ «Выписки изъ старописьменныхъ и старопечатныхъ книгъ» А. Озерскаго (ч. 2, изд. 4-е) и «Историко-литер. обзоръ древне-русскихъ полемическихъ сочиненій противъ латинянъ» А. Попова. (М. 1875). Въ «Русской Исторической Библіотекѣ», т. 12, стр. 864—865‚ напечатано дѣло 1687 года о взысканіи съ великоустюжскаго городничаго за брадобритіе. Изъ раскольническихъ сочиненій можно назвать знаменитый «Щитъ вѣры» (ч. 1, разд. 9, отв. 42, о брадобритіи, — рукопись).