никакъ не могъ понять, въ чемъ тутъ дѣло и только моргалъ.
— Я—молочко.
— Я—кашка! Кашка,—кашка,—кашшш…
— Нѣтъ, не понимаю! Рѣшительно ничего не понимаю,—говорилъ Мурка.—Изъ-за чего сердятся? Напримѣръ, если я буду повторять: я—котъ, я—котъ, котъ, котъ… Развѣ кому-нибудь будетъ обидно?.. Нѣтъ, не понимаю… Впрочемъ, долженъ сознаться, что я предпочитаю молочко, особенно когда оно не сердится.
Какъ-то молочко и кашка особенно горячо ссорились; ссорились до того, что на половину вылились на плиту, при чемъ поднялся ужасный чадъ. Прибѣжала кухарка и только всплеснула руками.
— Ну, что̀ я теперь буду дѣлать?—жаловалась она, отставляя съ плиты молоко и кашку.—Нельзя отвернуться…
Отставивъ молочко и кашку кухарка ушла на рынокъ за провизіей. Мурка этимъ сейчасъ же воспользовался. Онъ подсѣлъ къ молочку, подулъ на него и проговорилъ:
— Пожалуйста, не сердитесь, молочко…
Молочко замѣтно начало успокоиваться. Мурка обошелъ его кругомъ, еще разъ по-
