она не могла даже сказать: „пипъ“, не то что: „я—ваша мать!“ Остальныя птицы тоже принялись клевать воробьиху и повыщипали у нея всѣ перья. Вся въ крови, упала она въ самую середину розоваго куста.
— Бѣдная пташка!—сказали розы.—Мы укроемъ тебя! Склони къ намъ свою головку!
Воробьиха еще разъ распустила крылья, потомъ плотно прижала ихъ къ тѣлу и умерла у своихъ сосѣдокъ, свѣжихъ, прекрасныхъ розъ.
— Пипъ!—сказали воробышки.—Куда же это дѣвалась мамаша? Или она нарочно выкинула такую штуку? Вѣрно пора намъ жить своимъ умомъ! Гнѣздо она оставила намъ въ наслѣдство, но владѣть имъ надо кому-нибудь одному! Вѣдь, у каждаго изъ насъ будетъ своя семья! Кому же?
— Да ужъ вамъ здѣсь не мѣсто, когда я обзаведусь женой и дѣтьми!—сказалъ самый младшій.
— У меня побольше твоего будетъ и женъ и дѣтей!—сказалъ другой.
— А я старше васъ всѣхъ!—сказала третья.
Воробышки поссорились, хлопали крылышками, клевали другъ друга и—бухъ! попадали изъ гнѣзда одинъ за другимъ. Но и лежа на землѣ въ растяжку, они не переставали злиться, кривили головки на бокъ и мигали глазомъ, обращеннымъ кверху. У нихъ была своя манера дуться.
Летать они кое-какъ уже умѣли, поупражнялись еще немножко и порѣшили разстаться, а чтобы узнавать другъ друга при встрѣчахъ, уговорились шаркать три раза лѣвою ножкой и говорить: „пипъ!“
Младшій, который завладѣлъ гнѣздомъ, постарался разсѣсться въ немъ какъ можно пошире; теперь онъ былъ тутъ полнымъ хозяиномъ, только недолго. Ночью изъ оконъ домика показалось пламя и охватило крышу; сухая солома вспыхнула, домъ сгорѣлъ, а съ нимъ и воробей; молодые же супруги счастливо спаслись.
На утро взошло солнышко,—вся природа смотрѣла такою освѣженною, словно подкрѣпившеюся за ночь здоровымъ сномъ; но на мѣстѣ домика торчали только обгорѣлыя балки, опиравшіяся на дымовую кирпичную трубу, которая теперь была сама себѣ госпожею. Развалины еще сильно дымились, а розовый кустъ стоялъ все такой же свѣжій, цвѣтущій; каждая
она не могла даже сказать: «пип», не то что: «я — ваша мать!» Остальные птицы тоже принялись клевать воробьиху и повыщипали у неё все перья. Вся в крови, упала она в самую середину розового куста.
— Бедная пташка! — сказали розы. — Мы укроем тебя! Склони к нам свою головку!
Воробьиха ещё раз распустила крылья, потом плотно прижала их к телу и умерла у своих соседок, свежих, прекрасных роз.
— Пип! — сказали воробышки. — Куда же это девалась мамаша? Или она нарочно выкинула такую штуку? Верно пора нам жить своим умом! Гнездо она оставила нам в наследство, но владеть им надо кому-нибудь одному! Ведь, у каждого из нас будет своя семья! Кому же?
— Да уж вам здесь не место, когда я обзаведусь женой и детьми! — сказал самый младший.
— У меня побольше твоего будет и жён и детей! — сказал другой.
— А я старше вас всех! — сказала третья.
Воробышки поссорились, хлопали крылышками, клевали друг друга и — бух! попадали из гнезда один за другим. Но и лёжа на земле врастяжку, они не переставали злиться, кривили головки набок и мигали глазом, обращённым кверху. У них была своя манера дуться.
Летать они кое-как уже умели, поупражнялись ещё немножко и порешили расстаться, а чтобы узнавать друг друга при встречах, уговорились шаркать три раза левою ножкой и говорить: «пип!»
Младший, который завладел гнездом, постарался рассесться в нём как можно пошире; теперь он был тут полным хозяином, только недолго. Ночью из окон домика показалось пламя и охватило крышу; сухая солома вспыхнула, дом сгорел, а с ним и воробей; молодые же супруги счастливо спаслись.
Наутро взошло солнышко, — вся природа смотрела такою освежённою, словно подкрепившеюся за ночь здоровым сном; но на месте домика торчали только обгорелые балки, опиравшиеся на дымовую кирпичную трубу, которая теперь была сама себе госпожою. Развалины ещё сильно дымились, а розовый куст стоял всё такой же свежий, цветущий; каждая
