какъ бы убавился на цѣлую половину, и эту-то половину Кнудъ носилъ въ себѣ—вотъ оно что! Вотъ отчего ему было такъ тяжело.
Только при видѣ высокихъ горъ онъ почувствовалъ, что на сердцѣ у него стало какъ будто полегче, границы свѣта опять какъ будто расширились, а съ ними и его кругозоръ; мысли невольно обратились къ окружающему, и на глазахъ выступили слезы. Альпы показались ему сложенными крыльями земли. Что̀ если бы она развернула, распустила эти огромныя крылья, испещренныя чудными рисунками: темными лѣсами, бурливыми водопадами, облаками и снѣжными массами! „Въ день страшнаго суда такъ и будетъ! Земля развернетъ свои широкія крылья, полетитъ къ Богу и лопнетъ, какъ мыльный пузырь, въ лучахъ Его свѣта! Ахъ, если бы это было сегодня!“ вздыхалъ Кнудъ.
Тихо брелъ онъ по странѣ, казавшейся ему цвѣтущимъ фруктовымъ садомъ. Съ деревянныхъ балкончиковъ кивали ему головками дѣвушки-кружевницы; вершины горъ горѣли отъ лучей вечерняго солнца, какъ жаръ. Онъ взглянулъ на зеленыя озера, окруженныя темными деревьями, и вспомнился ему берегъ Кьёгскаго залива… Но въ душѣ его уже не было прежней смертной тоски, она смѣнилась тихою грустью.
Тамъ, гдѣ Рейнъ одною безконечною волною стремится впередъ, обрывается со скалы и, разбиваясь о камни, выбрасываетъ въ воздухъ бѣлоснѣжныя облачныя массы,—какъ будто тутъ была колыбель облаковъ—гдѣ радуга порхаетъ надъ водою, словно вьющаяся по вѣтру лента, Кнуду вспомнилась водяная мельница въ Кьёге, гдѣ вода тоже кипѣла и разбивалась въ облачную пѣну подъ колесами.
Онъ охотно остался бы въ тихомъ прирейнскомъ городкѣ, но здѣсь такъ много было ивъ и бузины! И онъ отправился дальше, за высокія величественныя горы, проходилъ по тунелямъ и по горнымъ тропинкамъ, лѣпившимся возлѣ отвѣсныхъ, какъ стѣны, горъ, словно ласточкины гнѣзда. Въ глубинѣ пропастей шумѣли водопады, облака ползли подъ его ногами, а онъ все шелъ, да шелъ, подъ теплыми лучами солнца, по чертополоху, альпійскимъ розамъ и снѣгамъ, дальше и дальше, и вотъ, наконецъ—прощай сѣверъ! Кнудъ спустился въ долину и очутился въ тѣни каштановъ, дорога лежала мимо виноградниковъ и маисовыхъ полей. Горы встали стѣною между нимъ и всѣми воспоминаніями; такъ оно и слѣдовало.
Вотъ Кнудъ и въ большомъ великолѣпномъ городѣ, Миланѣ,
как бы убавился на целую половину, и эту-то половину Кнуд носил в себе — вот оно что! Вот отчего ему было так тяжело.
Только при виде высоких гор он почувствовал, что на сердце у него стало как будто полегче, границы света опять как будто расширились, а с ними и его кругозор; мысли невольно обратились к окружающему, и на глазах выступили слёзы. Альпы показались ему сложенными крыльями земли. Что́ если бы она развернула, распустила эти огромные крылья, испещрённые чудными рисунками: тёмными лесами, бурливыми водопадами, облаками и снежными массами! «В день страшного суда так и будет! Земля развернёт свои широкие крылья, полетит к Богу и лопнет, как мыльный пузырь, в лучах Его света! Ах, если бы это было сегодня!» вздыхал Кнуд.
Тихо брёл он по стране, казавшейся ему цветущим фруктовым садом. С деревянных балкончиков кивали ему головками девушки-кружевницы; вершины гор горели от лучей вечернего солнца, как жар. Он взглянул на зелёные озёра, окружённые тёмными деревьями, и вспомнился ему берег Кьёгского залива… Но в душе его уже не было прежней смертной тоски, она сменилась тихою грустью.
Там, где Рейн одною бесконечною волною стремится вперёд, обрывается со скалы и, разбиваясь о камни, выбрасывает в воздух белоснежные облачные массы, — как будто тут была колыбель облаков — где радуга порхает над водою, словно вьющаяся по ветру лента, Кнуду вспомнилась водяная мельница в Кьёге, где вода тоже кипела и разбивалась в облачную пену под колёсами.
Он охотно остался бы в тихом прирейнском городке, но здесь так много было ив и бузины! И он отправился дальше, за высокие величественные горы, проходил по туннелям и по горным тропинкам, лепившимся возле отвесных, как стены, гор, словно ласточкины гнезда. В глубине пропастей шумели водопады, облака ползли под его ногами, а он всё шёл, да шёл, под тёплыми лучами солнца, по чертополоху, альпийским розам и снегам, дальше и дальше, и вот, наконец — прощай север! Кнуд спустился в долину и очутился в тени каштанов, дорога лежала мимо виноградников и маисовых полей. Горы встали стеною между ним и всеми воспоминаниями; так оно и следовало.
Вот Кнуд и в большом великолепном городе, Милане,
