тоже!—сказала счастливая мать и улыбнулась цвѣточку, какъ ангелу небесному, посланцу Божьему.
Ну, а другія-то горошины? Та, что летѣла, куда хотѣла,—лови, дескать, кто можетъ—попала въ водосточный жолобъ, а оттуда въ голубиный зобъ и лежала тамъ, какъ Іона во чревѣ кита. Двѣ лѣнивицы пошли такъ же далеко—ихъ тоже проглотили голуби. Что-жъ, все-таки онѣ принесли существенную пользу! А четвертая, что собиралась забраться на солнце, упала въ канавку и лежала себѣ, да бухла въ заплесневѣлой водѣ.
— Какъ я славно раздобрѣла!—говорила горошина.—Право, я скоро лопну, а ужъ дальше этого, я думаю, не пойти ни одной горошинѣ. Я самая замѣчательная изъ всѣхъ пяти!
Канавка была съ нею вполнѣ согласна.
А у окна, выходящаго на крышу, стояла дѣвочка, съ блестящими глазками, румяная и здоровая; она сложила руки и благодарила Бога за гороховый цвѣточекъ.
— А я все-таки стою за мою горошину!—сказала канавка.
тоже! — сказала счастливая мать и улыбнулась цветочку, как ангелу небесному, посланцу Божьему.
Ну, а другие-то горошины? Та, что летела, куда хотела, — лови, дескать, кто может — попала в водосточный жёлоб, а оттуда в голубиный зоб и лежала там, как Иона во чреве кита. Две ленивицы пошли так же далеко — их тоже проглотили голуби. Что ж, всё-таки они принесли существенную пользу! А четвёртая, что собиралась забраться на солнце, упала в канавку и лежала себе, да бухла в заплесневелой воде.
— Как я славно раздобрела! — говорила горошина. — Право, я скоро лопну, а уж дальше этого, я думаю, не пойти ни одной горошине. Я самая замечательная из всех пяти!
Канавка была с нею вполне согласна.
А у окна, выходящего на крышу, стояла девочка, с блестящими глазками, румяная и здоровая; она сложила руки и благодарила Бога за гороховый цветочек.
— А я всё-таки стою за мою горошину! — сказала канавка.
Высоко-высоко, въ свѣтломъ, прозрачномъ воздушномъ пространствѣ, летѣлъ ангелъ съ цвѣткомъ изъ райскаго сада. Ангелъ крѣпко поцѣловалъ цвѣтокъ, и отъ него оторвался крошечный лепестокъ и упалъ на землю. Упалъ онъ на рыхлую, влажную лѣсную почву и сейчасъ же пустилъ корни. Скоро между лѣсными растеніями появилось новое.
— Что это за чудно̀й ростокъ?—говорили тѣ, и никто изъ нихъ—даже чертополохъ и крапива—не хотѣлъ знаться съ нимъ.
— Это какое-то садовое растеніе!—говорили они и подымали его на смѣхъ.
Но оно все росло, да росло, пышно раскидывая побѣги во всѣ стороны.
— Куда ты лѣзешь?—говорилъ высокій чертополохъ, весь усѣянный колючками.—Ишь ты распыжился! У насъ такъ не водится! Мы тебѣ не подпорки дались!
Пришла зима, растеніе покрылось снѣгомъ, но отъ самаго растенія исходилъ такой блескъ, что блестѣлъ и снѣгъ, словно освѣщенный снизу солнечными лучами. Весною растеніе зацвѣло; прелестнѣе его не было во всемъ лѣсу!
Высоко-высоко, в светлом, прозрачном воздушном пространстве, летел ангел с цветком из райского сада. Ангел крепко поцеловал цветок, и от него оторвался крошечный лепесток и упал на землю. Упал он на рыхлую, влажную лесную почву и сейчас же пустил корни. Скоро между лесными растениями появилось новое.
— Что это за чудно́й росток? — говорили те, и никто из них — даже чертополох и крапива — не хотел знаться с ним.
— Это какое-то садовое растение! — говорили они и подымали его на смех.
Но оно всё росло, да росло, пышно раскидывая побеги во все стороны.
— Куда ты лезешь? — говорил высокий чертополох, весь усеянный колючками. — Ишь ты распыжился! У нас так не водится! Мы тебе не подпорки дались!
Пришла зима, растение покрылось снегом, но от самого растения исходил такой блеск, что блестел и снег, словно освещённый снизу солнечными лучами. Весною растение зацвело; прелестнее его не было во всём лесу!
