самомъ веселомъ расположеніи духа, а потому ему особенно хотѣлось разсѣять дурное настроеніе, нашедшее на Левина. Ему хотѣлось окончить день за ужиномъ такъ же пріятно, какъ онъ былъ начатъ.
Дѣйствительно, Левинъ былъ не въ духѣ и, несмотря на все свое желаніе быть ласковымъ и любезнымъ со своимъ милымъ гостемъ, не могъ преодолѣлъ себя. Хмель извѣстія о томъ, что Кити не вышла замужъ, понемногу начиналъ разбирать его.
Кити не замужемъ и больна, и больна отъ любви къ человѣку, который пренебрегъ ею. Это оскорбленіе какъ будто падало на него. Вронскій пренебрегъ ею, а она пренебрегла имъ, Левинымъ. Слѣдовательно Вронскій имѣлъ право презирать Левина и потому былъ ему врагъ. Но этого всего не думалъ Левинъ. Онъ смутно чувствовалъ, что въ этомъ что-то есть оскорбительное для него, и сердился теперь не на то, что разстроило его, а придирался ко всему, что представлялось ему. Глупая продажа лѣса, обманъ, на который попался Облонскій и который совершился у него въ домѣ, раздражалъ его.
— Ну, кончилъ? — сказалъ онъ, встрѣчая наверху Степана Аркадьевича. — Хочешь ужинать?
— Да, не откажусь. Какой аппетитъ у меня въ деревнѣ, чудо! Что жъ ты Рябинину не предложилъ поѣсть?
— А, чортъ съ нимъ!
— Однако какъ ты обходишься съ нимъ! — сказалъ Облонскій. — Ты и руки ему не подалъ. Отчего же не подать ему руки?
— Оттого что я лакею не подамъ руки, а лакей во сто разъ лучше его.
— Какой ты однако ретроградъ! А сліяніе сословій! — сказалъ Облонскій.
— Кому пріятно сливаться — на здоровье, а мнѣ противно.
— Ты, я вижу, рѣшительно ретроградъ.
— Право, я никогда не думалъ, кто я. Я — Константинъ Левинъ, больше ничего.
