всѣ эти пухленькія ножки, натягивая на нихъ чулочки, брать въ руки и окунуть эти голенькія тѣльца и слышать то радостные, то испуганные визги, видѣть эти задыхающіяся, съ открытыми, испуганными и веселыми глазами, лица, этихъ брызгающихся своихъ херувимчиковъ было для нея большое наслажденіе.
Когда уже половина дѣтей были одѣты, къ купальнѣ подошли и робко остановились нарядныя бабы, ходившія за сныткой и молочайникомъ. Матрена Филимоновна кликнула одну, чтобы дать ей высушить уроненную въ воду простыню и рубашку, и Дарья Александровна разговорилась съ бабами. Бабы, сначала смѣявшіяся въ руку и не понимавшія вопроса, скоро осмѣлились и разговорились, тотчасъ же подкупивъ Дарью Александровну искреннимъ любованьемъ дѣтьми, которое онѣ выказывали.
— Ишь ты, красавица, бѣленькая, какъ сахаръ, — говорила одна, любуясь на Танечку и покачивая головой. — А худая…
— Да, больна была.
— Вишь ты, знать тоже купали, — говорила другая на грудного.
— Нѣтъ, ему только три мѣсяца, — отвѣчала съ гордостью Дарья Александровна.
— Ишь ты!
— А у тебя есть дѣти?
— Было четверо, двое осталось: мальчикъ и дѣвочка. Вотъ въ прошлый мясоѣдъ отняла.
— А сколько ей?
— Да другой годокъ.
— Что же ты такъ долго кормила?
— Наше обыкновеніе: три поста…
И разговоръ сталъ самый интересный для Дарьи Александровны: какъ рожала? чѣмъ былъ боленъ? гдѣ мужъ? часто ли бываетъ?
Дарьѣ Александровнѣ не хотѣлось уходить отъ бабъ: такъ
