Если въ этихъ строчкахъ зачеркнуть два—три слова, то получится живой портретъ самого переводчика, съ его неполнымъ личнымъ счастьемъ въ семъ мірѣ, съ его печатью природной меланхоліи, съ кроткимъ сердцемъ и чувствительною душою, съ его слезой жалости, которою онъ, какъ писатель и человѣкъ, дарилъ несчастныхъ, даже съ его рано умершимъ, хотя нѣсколько позднѣе, другомъ А. И. Тургеневымъ.—Передѣлки Жуковскаго часто выходили гораздо лучше самихъ оригиналовъ, такъ какъ онъ очищалъ ихъ отъ крайней фантастичности нѣмецкаго „романтизма“. Такъ, балл. „Людмила“ (1808), представляющая передѣлку Бюргеровой балл. „Ленора“, гораздо выше своего подлинника уже тѣмъ, что Жуковскій освободилъ его отъ нѣсколькихъ смѣшныхъ на нашъ русскій взглядъ и грубыхъ ужасовъ въ путешествіи дѣвушки—невѣсты съ таинственнымъ мертвецомъ, Подражанія Жуковскаго, вставленныя въ художественный рамки русскаго народнаго быта, принимаютъ вполнѣ естественное освѣщеніе. Такова балл. „Свѣтлана“ (1811), доставившая поэту славу у современниковъ. Сюжетъ ея также заимствованъ изъ балл.„Ленора“, но путешествіе невѣсты съ женихомъ совершается уже не на-яву, а во снѣ, когда мечтательное воображеніе не удерживается въ границахъ разсудка. При этомъ тревожный сонъ невѣсты сбывается какъ разъ наоборотъ: прибываетъ ея дѣйствительный женихъ, и дѣло оканчивается веселой свадьбой. Отрадна и самая идея баллады:
Лучшій другъ намъ въ жизни сей Вѣра въ Провидѣнье, Благъ Зиждителя законъ: Здѣсь несчастье—лживый сонъ, Счастье—пробужденье.
Но не одной славой талантливаго переводчика и подражателя Жуковскій заслуживаетъ почетнаго имени среди своихъ соотечественниковъ, но и тѣмъ, что онъ—какъ въ жизни своей, такъ и въ поэзіи—показалъ рускому обществу чистѣйшій образецъ внутренняго, духовнаго человѣка, съ его неудержимымъ стремленіемъ ко всему высокому и прекрасному, ко всему благородному, чуждому грустной реальной прозы,—типъ человѣка теплаго, мяг-
