разсмотрѣлъ ее, то оказалось, что передъ нимъ лежала „красавица съ растрепанною роскошною косою, съ длинными, какъ стрѣлы, рѣсницами*. Между тѣмъ разнеслась вѣсть что въ пятидесяти верстахъ отъ Кіева у одного богатаго сотника умерла дочь, которая „въ одинъ день возвратилась домой вся избитая“. Умирая же, она заявила отцу свое желаніе, чтобы въ теченіе трехъ дней надъ ея гробомъ читалъ молитвы одинъ кіевскій семинаристъ: Хома Брутъ. Когда послѣдній былъ отысканъ и представленъ къ дѣлу, то онъ, заглянувъ въ лицо умершей, тотчасъ узналъ, что это была та вѣдьма, которую онъ убилъ. „Передъ нимъ лежала красавица, какая когда либо бывала, на землѣ.… Она лежала, какъ живая: чело прекрасное, нѣжное, какъ снѣгъ, какъ серебро, казалось, мыслило; брови—ночь среди солнечнаго дня, тонкія, ровныя, горделиво приподнялись надъ закрытыми глазами; а рѣсницы, упавшія стрѣлами на щеки, пылавшія жаромъ тайныхъ желаній; уста—рубины, готовыя усмѣхнуться смѣхомъ блаженства, потопомъ радости.… Но въ нихъ, въ тѣхъ же самыхъ чертахъ, онъ видѣлъ что-то страшно пронзительное… Хома, между тѣмъ, узнаетъ отъ дворовыхъ людей о многихъ проказахъ „панночки“ надъ нѣсколькими лицами. Однако, „чему быть—тому не миновать“, думаетъ онъ—и идетъ исполнять свою службу при покойницѣ, уже внесенной въ церковь.… Далѣе въ повѣсти описываются страшныя ночныя сцены въ запертой церкви, свидѣтелемъ которыхъ былъ Хома Брутъ: гробъ, летающій со свистомъ по церкви, поднявшійся изъ гроба, сверкающій страшною красотою трупъ покойницы, которая съ закрытыми глазами ловить и грозить пальцемъ; шумъ крыльевъ, бьющихся въ церковныя окна; посѣдѣвшій отъ страха Хома, несмѣтная сила чудовищъ, влетѣвшая въ церковь-и, наконецъ, Вій, это страшное диво, приземистое, дюжее, косолапое, съ желѣзнымъ лицомъ съ длинными вѣками, опущенными до самой земли Вій уставилъ на него свой желѣзный палецъ, и Хома „бездыханный грянулся оѣземлю, и тутъ же вылетѣлъ изъ него духъ отъ страха“.
Таково содержаніе,-какой же смыслъ этой страшной сказки?…. Если выдѣлить изъ нея все чудесное, необъяснимое законами дѣйствительнаго міра, то можно думать, что въ повѣсти „Вій“ поэтъ
