города открытыми. Эти станции и эти окраины были заняты благодаря прибытию новых 1.200 штыков, и благодаря этому же прибытию сопротивление мятежников было сломлено, а все главные скопища их отброшены за пределы столицы». И даже после своей полной победы Дубасов с явным почтением говорит об «отступлении мятежнической а рм и и»(!). А положение в начале севастопольского (ноябрьского) восстания «усмирявший» его Меллер-Закомельский изображает так: «В открытом мятеже находились все команды, бывшие на берегу, и значительная часть нижних чинов 49 — го пехотного Брестского полка. В состоянии пассивном и ненадежном находились все команды флота, крепостная артиллерия, в особенности 1-й батальон, 49-й пехотный запасный батальон и крепостная саперная рота... Сведения, полученные к вечеру 13 — го от вице-адмирала Чухнина, оказались противоположными первоначально сообщенным: все команды, за исключением нек-рых мелких судов, признавались ненадежными, команда „Пантелеймона" — готовою пристать к мятежникам, команда же крейсера „Очаков", поднявшего красный флаг, — перешедшей к открытому мятежу. — В виду вышеизложенного и того обстоятельства, что мятежники, сосредоточившись в районе казарм флотских экипажей и порта, держали себя довольно пассивно, я решил выжидать прибытия войск, вытребованных мною и высланных мне распоряжением командующего войсками округа.
Вместе с тем, так как вице-адмирал Чухнин не ручался за благонадежность судовых команд, мною предложено было ему лишить суда флота возможности действовать из орудий (вынуть и свезти на берег ударники, бойки и проч.), выйти с ними в плавание, а „Очаков", в крайнем случае, пустить ко дну минами». Здесь особенно ярко бросается в глаза, какое огромное значение имела потеря времени, созданная общей неорганизованностью движения и пацифизмом Шмидта. Для предупреждения повторения в Черноморском флоте таких событий Меллер-Закомельский не видел другого средства, как... расформировать этот флот. Витте, со своей стороны, демонстрировал свою полную растерянность проектом создания для борьбы с В. в. особого «ополчения», которое могло бы возместить отсутствие достаточно мощной и достаточно надежной регулярной армии. Но массовый материал для этой «белой гвардии» 1905 можно было найти только среди зажиточного крестьянства: помещики, на рассмотрение к-рых попал проект Витте, сразу поняли, что это палка о двух концах, и провалили проект, оставшийся памятником предельного отчаяния царского правительства зимою 1905—06.
Ленин имел, так. обр., все основания не быть разочарованным и обескураженным опытом В. в. 1905. Маркс, объясняя Кугельману необходимость выступления коммунаров, каковы бы ни были, шансы, писал, что версальцы «поставили перед парижанами альтернативу: либо принять вызов к борьбе, либо сдаться без борьбы. Деморализация рабочего класса в последнем случае былабы гораздо бблыпим несчастием, чем гибель какого угодно числа „вожаков"» (письмо 17 апреля 1871). Без вооруженных восстаний декабря 1905 было бы вообще спорно — можно ли говорить о русской революции, или же было просто «движение». Не даром меньшевики и кадеты так старались доказать, что в Москве в декабре 1905 никакого массового выступления не было. Суть была именно в том, что рабочие выступили с оружием в руках против царизма. Это было первое в русской истории выступление масс в этом направлении — пугачевские крестьяне восставали не против царя, а от имени царя против помещиков.
Начало нового рабочего движения, в 1912, неизбежно вновь ставило, таким образом, вопрос о В. в. «Опыт 1905 года создал глубокую и великую традицию массовых стачек», — писал Ленин в июне 1912. «И не надо забывать, к чему приводят эти стачки в России. Массовые упорные стачки неразрывно связаны у нас с вооруженным восстанием». «Революция 1905 года кончилась поражением вовсе не потому, что она зашла „слишком далеко", что декабрьское восстание было „искусственно", как думают ренегаты из либералов, и т. п. Наоборот, причина поражения — та, что восстание зашло недостаточно далеко, что сознание его необходимости было недостаточно широко распространено и твердо усвоено в революционных классах, что восстание не было дружным, решительным, организованным, единовременным, наступательным». И дальше Ленин приводит ряд симптомов, указывающих на нарастание новой волны В. в.
«Без низвержения пролетарски-крестьянским восстанием царской монархии не бывать в России победоносной революции» (ст. «Революционный подъем»).
Начало империалистской войны, летом 1914, оборвало подъем новой революционной волны, как раз к этому времени, особенно в Петербурге, поднявшейся до высоты, напоминавшей 1905. Но война сама по себе оказалась колоссальным ускорителем революции. 1917 показал еще одну сторону В. в.
1905 г. — значение их как «генеральной репетиции» будущего свержения самодержавия. Мобилизовав 18 миллионов человек, царизм, помимо своей воли и сознания, слил армию с народом. Благодаря этому, Февральская революция прошла по «плехановскому» рецепту: победа была одержана, вследствие перехода на сторону восстания солдатских масс, раньше, чем развернулись серьезные уличные бои. Но июль 1917 показал, насколько «плехановская» база является ненадежной: провокаторским путем сбив с толку несколько полков питерского гарнизона, контр-революционное правительство Керенского без труда разгромило рабочие массы, неорганизованные и не готовые к бою. Вопрос о подготовке стал острее, чем он стоял когда бы то ни было.
Ленин начинает с исключит, настойчивостью напоминать слова Энгельса (Ленин, как и все, приписывал их тогда Марксу): «восстание есть искусство». Попутно он дает в основной из своих статей на эту тему, не менее, чем у Энгельса, классическую
