превратились в вассалов, имевших в Константинополе собственного представителя и находившихся под официальным, признанным Турцией, покровительством рус. императрицы. Этим был заложен первый камень будущей независимой Румынии. Дальнейшая история должна была решить, будет ли эта независимость столь же призрачна, как объявленная тогда же «независимость» Крыма, или она разовьется в нечто более серьезное.
И к той же эпохе относится первый проект раздела Турции. Для Екатерины первая Турецкая война была грандиозным предметным уроком. Она знала теперь, что, не столковавшись с Австрией, в борьбе против турок далеко не уйдешь. Молодой император Иосиф II казался ей достаточно подчиненным ее личному влиянию; на словах он был горячим почитателем рус. императрицы, его прообраза и учительницы в области «просвещенного деспотизма». Екатерина предлагала ему, к тому же, казалось, максимально выгодные условия дележа: Австрия получала всю зап. половину Балканского п-ова, Россия — только устья Днестра с Очаковом; зато из вост, половины п-ова создавались два «независимые» государства: на С. — «Дакия», на Ю., с центром в Константинополе, — Греческая империя. Императором должен был стать второй из внуков Екатерины, которому заранее дали греч. имя Константина, до сих пор не встречавшееся в романовских святцах; корона Дакии предназначалась для основного фаворита императрицы, генералгубернатора вновь приобретенных от Турции областей («независимый» Крым стал составной частью Российской империи в 1783), Потемкина. Иосиф II отнесся к этому проекту — фактически аннексии Россией Константинополя — довольно холодно; но все же вторую Турецкую войну (1788—92) Екатерина вела в союзе с Австрией. Следуя традиции Миниха, Суворов — главный герой этой войны с рус. стороны — по возможности избегал кооперации с союзниками. Успешно созданная франц. дипломатией диверсия на С — Швеция объявила войну России, и в Петербурге можно было слышать канонаду с Финского залива, — полная военная неспособность Потемкина, хорошего организатора, но никудышного генерала, осторожность турок, для к-рых тоже не прошел даром опыт первой войны, и они предпочитали отсиживаться в крепостях, которых русские не умели брать иначе, как штурмом, с колоссальными жертвами, наконец, общая политическая ситуация — надвигавшийся последний раздел Польши, революция во Франции, отвлекшая внимание всех европейских монархов к берегам Рейна и Сены, а не Босфора, — все это, вместе взятое, заставило остановиться гораздо раньше, чем показались в виду минареты Стамбула. По миру в Яссах (1792) Россия (Австрия заключила еще раньше сепаратный мир в Систове, 1791) не сделала сколько-нибудь серьезных приобретений, но границей русской империи на Ю.-В. стал Днестр, а северный берег Черного моря окончательно и бесповоротно стал «Новороссией». А на этом именно участке берега была лучшая черноморская гавань, Севастополь, — готовая база для дальнейшего наступления.Французская революция не только отвлекла на время внимание делителей Турции от этого занятия — ее влияние на В. в. было громадно; она, с ее международными последствиями, открывает, можно сказать, новую эру В. в. До сих пор, после 16 в., за вычетом случайных эпизодов царствования Людовика XIV, вмешательство Франции было чисто дипломатическим — вооруженную силу в руках Франции представляли собою турецкие войска; с этим вполне гармонировало то, что Франция не стремилась здесь ни к каким территориальным приобретениям для себя, довольствуясь тем, что мешала приобретать другим: это делало ее в глазах турок бескорыстн. другом, к советам к-рого особенно прислушивались. После потери Индии в середине 18 в. у франц. дипломатии мелькнула мысль, что хорошо было бы, взамен потерянного, приобрести Египет, м. пр., и как плацдарм для контр-атаки на Ост-Индию.
Но эта мысль (Шуазеля) не имела практических последствий: королевская Франция накануне революции была слишком дряхла для каких бы то ни было широких планов. Картина резко изменилась после побед революционных армий. Италия стала французской в 1797; но Италия без выходов на Средиземное море, Италия, заблокированная англ. флотом, была в еще более нелепом положении, чем Украина без доступа к Черному морю. Уже в период Кампо-Формийского мира Бонапарт говорил, что Ионические острова, т. е. выход из Адриатического моря в Средиземное, важнее, чем вся Италия на континенте. Под прикрытием англ. кораблей, прогнанные французами итал. монархи сидели на островах (Сардиния, Сицилия) в двух шагах от своих бывших владений, готовые вернуться при первом повороте воен, счастья против французов. Словом, итал. кампания Бонапарта ставила на совершенно практическую почву вопрос о борьбе с англичанами из-за Средиземного моря. В этой связи явилась мысль о египетской экспедиции, при чем по дороге к Александрии французы захватили Мальту. С турками решено было не рвать, по возмож* ности сделать из султана союзника; но Египет был такою же коренною оттоманскою областью, как и Болгария, и воображать, что турки уступят его даром хотя бы французам, было бы большой наивностью. Вместо Индии, о походе на к-рую мечтали, французская операционная линия повернула на С., к Палестине и Сирии, при чем в отдалении мерещился уже Константинополь. Но все победы франц. армии в Египте, Палестине и Сирии были в самом начале (месяц спустя после высадки) обеспложены уничтожением франц. флота(Абукир, 1798). Бонапарт понял, что больше на Востоке ничего нельзя достигнуть, воспользовался первым удобным поводом, чтобы бросить своих товарищей по оружию, и отправился во Францию делать 18 брюмера. Франц. армия через два года сдалась англичанам, к-рые с этого времени начинают приобретать прочную оседлость в этих краях. Из рус. контрагентов, возящих украинскую пшеницу в Западную Европу, они превращаются в самостоятельный и все более и более могущественный
