излюбленной резиденцией итал. богачей, вкладывавших в «монти» свои капиталы. Испанские владения на Юге и в Ломбардии дают картину еще более глубокого упадка. В Неаполитанском королевстве и Сицилии, где феодализм даже в период расцвета торгово-промышленной жизни И. сохранил почти нетронутыми свои позиции, владычество испанцев способствовало усилению гнета синьориального режима и значительному увеличению площади дворянского землевладения (до 75% всего земельного фонда). Помимо усилившейся феодальной эксплоатации, крестьянство должно было выносить на себе почти все бремя государственных налогов — прямых («donativi») и косвенных («gabelle»). Совершенно невыносимым сделалось также существование городского плебса, доведенного падением ремесла и торговли, вымогательством испан. администрации и откупщиков налогов до предела нищеты. В Неаполе большая часть плебейского населения превратилась в паразитическую полуголодную массу, неоднократно поднимавшую восстания против испанцев. В 1647 в связи с новым налогом на фрукты вспыхнул мятеж неаполитанского люмпен-пролетариата во главе с продавцом рыбы Мазанъелло (см.).
Предательское убийство Мазаньелло испанцами не помешало перерастанию уличного мятежа в революцию, поддержанную многочисленными крестьянскими восстаниями и провозгласившую республику под покровительством Франции. Однако, поддержка со стороны Франции оказалась несерьезной, а дворянство и буржуазия, испугавшись руководящей роли плебейских масс в революции, помогли испанцам восстановить свою власть.
Такая же судьба постигла и первоначально победоносные восстания в Мессине (1674) и других местах Сицилии. Положение крестьянства и городов не улучшилось и после перехода — в результате войны за Испанское наследство (см.) — всего юга И. под власть австрийских Габсбургов (1707), а затем с 1734 к испанск. ветви Бурбонов, образовавших из Неаполя и Сицилии независимое от Испании королевство.
Но с наибольшей силой разрушительные результаты испан. хозяйничания обнаружились в такой экономически развитой стране, как герцогство Миланское. В виду особенной стратегической важности этой области, связывавшей владения испанских и австрийских Габсбургов и служившей военным барьером против Франции, она была вся застроена крепостями и наводнена испан. солдатами. Военный губернатор, диктаторски управлявший герцогством, и высшие чиновники, на время присылаемые из Испании, проявляли исключительную жадность и смотрели на страну как на источник своего личного обогащения. Крестьяне были раздавлены бременем налогов (perticato — поземельный налог — и др.) и, чтобы не платить их, нередко уничтожали свои дома и посевы. В то же время духовенство, владевшее половиной всей земли, и дворянство были совершенно освобождены от обложения. В результате периодических голодовок, сокращения населения, запустения целых районов бюджет герцогства сделался дефицитным и систематически пополнялся из доходов Неаполитанского королевства. Городская промышленность и торговля также находились в состоянии полного упадка.
Запрет вести торговлю с Францией, запрет вывоза шелка-сырца и ряд других стесненийсодействовали разорению буржуазии и особенно мелких ремесленников, толкая их на эмиграцию в Венецию и Францию. Некоторый экономический подъем Милан пережил лишь со второй половины 18 в. под властью Австрии, к к-рой он перешел вместе с герцогством Манту анским в 1714. В этот период возрастает площадь запашки, увеличивается производство шелка и возникают новые мануфактуры. Миланская буржуазия в лице своих выдающихся представителей — экономиста Верри и юриста Беккариа (см.), проводивших в И. влияние французских «просветителей», — пыталась даже, хотя и без особенного успеха, сотрудничать с австр. властями в реорганизации управления Ломбардией.
Ко времени французской революции эта буржуазия была, однако, еще слишком слаба, чтобы играть самостоятельную политическую роль. Из всех государств И. только Пьемонт под властью Савойских герцогов вырос в период иностранного владычества в заметную политическую величину, с к-рой принуждены были все более считаться европейские державы.
Используя важное стратегическое положение Пьемонта как «ключа» к Апеннинскому п-ову и его роль буферного государства между Францией и владениями Испании, Савойские герцоги искусно маневрировали в запутанном лабиринте европейской политики, особенно в период непрерывных войн 1690—1748, театром которых снова сделалась И. До конца 17 века в Пьемонте было особенно сильно французское влияние, но позже Савойские герцоги стали принимать активное участие во всех антифранцузских коалициях и по Рисвикскому (1697), Утрехтскому (1713), Вормсскому (1743) и др. мирным договорам получили значительные территориальные приращения. В частности, Утрехтский мир, закончивший войну за Испанское наследство, принес герцогу Виктору Амедею II Сицилию, обмененную потом (1720) на Сардинию, с титулом короля. Экономическая отсталость Пьемонта, страны, исключительноаграрной, сохранившей в неприкосновенности патриархально-феодальные отношения между еще слабо дифференцированным крестьянством и многочисленным мелким дворянством, создала здесь благоприятные условия для раннего установления абсолютистского режима: Феодально-аристократическая оппозиция была сломлена в Пьемонте еще в конце 16 в.; разрозненные крестьянские восстания, вспыхивавшие время от времени на почве тяжелого обложения, легко подавлялись; таким образом, Савойские герцоги могли спокойно сосредоточить свое внимание на вопросах внешней политики. Окончательное оформление сильно централизованного государственного аппарата в Пьемонте произошло, однако, лишь при Карле Эммануиле III и его министре Ормеа («Пьемонтский Ришелье») между 1731 и 1742, причем полицейско-бюрократическая опека над всеми сторонами экономической и общественной жизни была доведена до крайних пределов. Тем не менее здесь с середины 18 века усиливается экономическая мощь буржуазии, все смелее выступающей против феодальных привилегий дворянства, и одновременно приобретают более серьезный характер антифеодальные движения крестьянства, особенно в соседней с Францией Савойе. Французская революция должна была поэтому найти в Сардинском королевстве самый сочувственный отклик.
О. Вайнштейн.
