рии (начало создания Московского государства, образование Литовско-Русского, судьба Киева и т. д.). Процесс роста и централизации Московского государства совпал со сменой техники книжного дела. Пергамент уступает место бумаге, а уставное письмо — полууставу. Меняется понятие литературности и расширяется его объем.
Новая струя византийско-юго-славянского влияния, несшая с собой пышную риторику, политические, религиозные и философские идеи южно-славянских государств, ярко обнаруживается в древне-русском литературном языке конца 14 в. и расширяется в русской письменности 15—16 вв. Укрепляется своеобразный болгарский (терновский) живописный и украшенный стиль риторического «плетения словес», переполненный искусственными книжными словами («великозлобство», «зверообразство», «женочревство» и др. подобные). Усиливается тенденция к сближению синтаксических и фразеологических форм церковно-славянского языка с греческим. Изысканно-книжная юго-славянская лексика и фразеология, полная тропов и фигур, насыщенная образами церковной лирики, широким потоком вливается в славянорус. язык. Создается особая огласовка рус. слов, далекая от живой речи, особый полууставный почерк и особая манера иллюстрирования книг. Славяно-русский язык рукописей до половины 14 в. богат общерусскими и местными особенностями живой речи (чистое «ж» вместо «жд», «ч» вместо «щ», полногласие; новгородское «ц» вместо «ч» и, наоборот, галицко-волынское «Ъ» вместо «е» и т. п.). Напротив того, церковно-славянский язык многих рукописей половины 15 в. как бы избегает резких орфографии, руссизмов (кроме главных: «у» вместо йит. п.), но зато не свободен от древних и поздних болгаризмов: «ъ» вместо «я», «я» вместо «ю» и наоборот (А вместо & и наоборот), форм вроде «Васил1е» (именительный падеж единств, числа), «сыновомъ», «сыновъхъ» (от сынъ), «тр1ехъ», «пятихъ» (от три, пять), слов «цъфту» (цвету), «пръзъ» (чрез) «егов» (его), «тогов» и т. п. Все это ведет к строгой унификации литературно-книжного языка, уничтожая разнобой, как продукт историч. смен и феодального разобщения областных диалектов.
Поворот к книжно-риторическому, славянизированному стилю, вызванный «вторым югославянским влиянием» с конца 14 в., является чрезвычайно важным этапом в истории рус. литературного языка. Без правильной оценки его становится непонятным то большое количество славянских элементов, слов и оборотов, к-рое до сих пор существует в рус. литературном языке. Ведь в 11—14 вв. влияние рус. народной среды резко изменило состав и строй старославянского языка на Руси, все больше сближая с рус. языком и демократизируя его.
Теперь же — с ростом московского самодержавия, с возникновением идеи «Москвы — третьего Рима» — славяно-русский язык претендует на исключительное значение в сфере высокой литературной идеологии. Этот высокий славянизированный язык, противопоставляемый «простой речи», «просторечию», однако, считается русским. Показательно, что сделанные в период «второго юго-славянского влияния» в 14—15 вв. переводы с греческого, каков бы ни был их текст (т. е. наполнен болгаризмами или нет), обыкновенно называются в рус. списках «переводами на русский язык, на русские книги».Таким образом, славяно-русский язык и русская народная речь осознаются как стилистически, эстетически и идеологически неравноценные и социально-дифференцированные стили — диалекты единого рус. языка. И всетаки при пышной риторике византийского типа новый стиль «плетения словес» не вовсе чуждался народной речи. В новом риторическом стиле славяно-русского языка иногда пестрели краски живой русской бытовой речи. Академик А. С. Орлов отметил «отзвуки» народной песни и живого просторечия в языке воинских повестей этого периода (например, в «Истории о Казанском царстве»), а в языке Ивана Грозного звучит, по его мнению, вся гамма разнообразных тонов — «от парадной славянщины до московского просторечия». Этот изощренный риторич. стиль славяно-русского языка 15—16 вв. удовлетворял художественным вкусам и идейным запросам господствующих классов Московского государства, его социальных верхов. Однако демократические круги грамотеев разрабатывали даже в области религиозно-поучительных сюжетов, прикрепленных к славяно-русскому языку, иные стили, близкие к живой речи, к бытовому «просторечию», сознательно их противопоставляя украшенной речи социальных верхов общества. Так, первоначальная редакция «Жития Михаила Клопского», замечательная яркими узорами бытового реализма, полна народных слов и выражений. В синтаксисе господствует сочинение. Простые предложения кратки, почти нет подчинительных союзов, часты союзы «да», «а», «и». Широко вводятся в литературную речь областные диалектизмы.
Эти стили литературного языка, близкие к «просторечию», естественно вступают в связь и взаимодействие с московским приказным языком, к-рый в отдельных своих жанрах (напр., в «сказках», внесенных в «статейные списки») почти сливался с живой разговорной речью средних слоев общества. Не чуждались элементов устной речи и другие жанры письменноделового языка. Так, большая часть статей «Домостроя» (16 в.) писана живым русским языком почти без влияния церковно-славянской стихии. Таким образом, в рус. письменности 16 в. — первой половины 17 в. бытуют и развиваются разнообразные стили, находящиеся в постоянном взаимодействии друг с другом и с живой разговорной речью разных слоев общества. Обозначается процесс национализации рус. литературного языка. Он обостряется и разнообразится усилением зап. — европейского влияния на Р. я.
Перелом в истории рус. литературного языка с 16 в. имеет своим следствием утрату интереса к старым юго-славянским переводам как древнейшим, так и более поздним (13—15 вв.).
Но с того же времени появляются — и чем ближе к концу 17 в., тем все в большем количестве — новые переводы с греческого и особенно с латинского, польского и немецкого языков.
Переводная литература усиливает процесс «обмирщения» славяно-русского языка и сближает его с приказным языком. Введение книгопечатания (16 в.) было одним из наиболее значительных культурных предприятий, направленных к объединению областных феодальных особенностей и к созданию общих литературноязыковых норм для всего Московского государства. Процесс вытеснения письменных территориальных диалектов московским приказным языком завершается к 17 в. Вместе с тем
