иное. Онъ въ своей сферѣ, когда видитъ кругомъ трусливо-похотливое ничтожество, онъ счастливъ, какъ привратникъ публичнаго дома. Всѣхъ лучше птица въ аскетической рясѣ, слѣпая, лицемѣрная, полная спокойной ироніи. Это насмѣшка надъ прошлымъ, извращеніе того, что исчерпано. Лицомъ своимъ она напоминаетъ Данте и Савонаролу. Отъ лица святого—черезъ лицо изувѣра—мы влачимся къ лицу ханжи. И всѣ эти химеры, изогнувшись, вѣнчаютъ Храмъ. Церковь ихъ выбрасываетъ изъ себя, какъ явленія ей чуждыя, но они все же красуются высоко въ лазури. Она отгоняетъ ихъ отъ себя какъ кошмары, но они толпятся какъ сорныя травы—застывшіе изломы—внезапныя формы самовольной безформенности, отпавшей отъ Вѣчной Красоты—каменныя глыбы въ воздухѣ—мертвая зыбь въ безднѣ мірозданія, которая ими повторена и умножена.
Всѣмъ чудовищамъ радуется наша душа, то потому, что они похожи на насъ, то потому, что они совсѣмъ изъ другого міра. Двойственными намеками они говорятъ съ нами, радуютъ и мучаютъ, пугаютъ и обѣщаютъ: „Мы были всѣмъ, мы будемъ всѣмъ. Весь міръ, съ своимъ разнообразіемъ, будетъ нашъ, и будущее уже становится настоящимъ“.
Пусть это пугающее обѣщаніе не сбудется, но оно гипнотизируетъ.
Не забудемъ того, что сказалъ Оригенъ. Нужно любить и Дьявола. Дьяволъ можетъ измѣниться, и пройти обратный—возвратный путь. Не забудемъ также, что мы полюбили уродливую Бабу Ягу въ тѣ майскіе дни, когда мы играли въ прятки, и безсмертнаго Кощея въ тѣ дни, когда намъ свѣтило утро Мірозданія.
иное. Он в своей сфере, когда видит кругом трусливо-похотливое ничтожество, он счастлив, как привратник публичного дома. Всех лучше птица в аскетической рясе, слепая, лицемерная, полная спокойной иронии. Это насмешка над прошлым, извращение того, что исчерпано. Лицом своим она напоминает Данте и Савонаролу. От лица святого — через лицо изувера — мы влачимся к лицу ханжи. И все эти химеры, изогнувшись, венчают Храм. Церковь их выбрасывает из себя, как явления ей чуждые, но они всё же красуются высоко в лазури. Она отгоняет их от себя как кошмары, но они толпятся как сорные травы — застывшие изломы — внезапные формы самовольной бесформенности, отпавшей от Вечной Красоты — каменные глыбы в воздухе — мертвая зыбь в бездне мироздания, которая ими повторена и умножена.
Всем чудовищам радуется наша душа, то потому, что они похожи на нас, то потому, что они совсем из другого мира. Двойственными намеками они говорят с нами, радуют и мучают, пугают и обещают: «Мы были всем, мы будем всем. Весь мир, с своим разнообразием, будет наш, и будущее уже становится настоящим».
Пусть это пугающее обещание не сбудется, но оно гипнотизирует.
Не забудем того, что сказал Ориген. Нужно любить и Дьявола. Дьявол может измениться, и пройти обратный — возвратный путь. Не забудем также, что мы полюбили уродливую Бабу Ягу в те майские дни, когда мы играли в прятки, и бессмертного Кощея в те дни, когда нам светило утро Мироздания.
