воззрѣнія. Явно, что этотъ взглядъ на человѣка съ одной стороны ограждалъ его самостоятельность и благоприятствовалъ субъективному идеализму, а съ другой дѣлалъ его существомъ изолированнымъ и эгоистическимъ, которое живетъ въ себѣ, собою и для себя, которое ничего, кромѣ себя, существенно не знаетъ, и никому, кромѣ себя, не отдаетъ отчета въ своей дѣятельности, даже въ своихъ заблужденіяхъ и погрѣшностяхъ. Такой человѣкъ, очевидно, не можетъ быть типомъ цѣлаго человѣчества и не найдетъ себѣ мѣста въ гармоническомъ составѣ вселенной, гдѣ все существуетъ чрезъ все и для всего. Извѣстно также, что Кантъ всѣмъ явленіямъ внутренней нашей жизни старался сообщить характеръ раціональный, такъ что и самыя чувствованія сердца, о которыхъ впрочемъ онъ говорилъ очень мало, по духу его ученія, или не имѣютъ никакой цѣнности, или суть отголоски умственнаго убеждения. Такой взглядъ представляетъ намъ человѣка существомъ конечно умнымъ, основательнымъ, методическимъ; но оно такъ холодно, такъ безчувственно, какъ ratio ex machina: мы не можемъ любить его и не смѣемъ назвать человѣком. Наконецъ, разумѣя человѣка, какъ существо самостоятельное, Кантъ естественно долженъ былъ почитать его такимъ же и со стороны нравственной; а самостоятельность, нравственной дѣятельности надлежало основать и на соотвѣтственномъ ей законѣ. По этому Кантъ приписалъ нравственному нашему закону, по от-
воззрения. Явно, что этот взгляд на человека с одной стороны ограждал его самостоятельность и благоприятствовал субъективному идеализму, а с другой делал его существом изолированным и эгоистическим, которое живет в себе, собою и для себя, которое ничего, кроме себя, существенно не знает, и никому, кроме себя, не отдает отчета в своей деятельности, даже в своих заблуждениях и погрешностях. Такой человек, очевидно, не может быть типом целого человечества и не найдет себе места в гармоническом составе вселенной, где все существует чрез все и для всего. Известно также, что Кант всем явлениям внутренней нашей жизни старался сообщить характер рациональный, так что и самые чувствования сердца, о которых впрочем он говорил очень мало, по духу его учения, или не имеют никакой ценности, или суть отголоски умственного убеждения. Такой взгляд представляет нам человека существом конечно умным, основательным, методическим; но оно так холодно, так бесчувственно, как ratio ex machina: мы не можем любить его и не смеем назвать человеком. Наконец, разумея человека, как существо самостоятельное, Кант естественно должен был почитать его таким же и со стороны нравственной; а самостоятельность, нравственной деятельности надлежало основать и на соответственном ей законе. Поэтому Кант приписал нравственному нашему закону, по от-
