шей философіи, къ творчеству, признаніе грѣховности этой роскоши.
Особенно печальнымъ представляется мнѣ упорное нежеланіе русской интеллигенціи познакомиться съ зачатками русской философіи. А русская философія не исчерпывается такимъ блестящимъ явленіемъ, какъ Вл. Соловьевъ. Зачатки новой философіи, преодолѣвающіе европейскій раціонализмъ на почвѣ высшаго сознанія, можно найти уже у Хомякова. Въ сторонѣ стоитъ довольно крупная фигура Чичерина, у котораго многому можно было бы поучиться. Потомъ Козловъ, кн. С. Трубецкой, Лопатинъ, Н. Лосскій, наконецъ, мало извѣстный В. Несмѣловъ—самое глубокое явленіе, порожденное оторванной и далекой интеллигентскому сердцу почвой духовныхъ академій. Въ русской философіи есть, конечно, много оттѣнковъ, но есть и что-то общее, что-то своеобразное, образованіе какой-то новой философской традиціи, отличной отъ господствующихъ традицій современной европейской философіи. Русская философія въ основной своей тенденціи продолжаетъ великія философскія традиціи прошлаго, греческія и германскія, въ ней живъ еще духъ Платона и духъ классическаго германскаго идеализма. Но германскій идеализмъ остановился на стадіи крайней отвлеченности и крайняго раціонализма, завершеннаго Гегелемъ. Русскіе философы, начиная съ Хомякова, дали острую критику отвлеченнаго идеализма и раціонализма Гегеля и переходили не къ эмпиризму, не къ неокритицизму, а къ конкретному идеализму, къ онтологическому реализму, къ мистическому восполненію разума европейской философіи, потерявшаго живое бытіе. И въ этомъ нельзя не видѣть творческихъ задатковъ новаго пути для философіи. Русская философія таитъ въ себѣ религіозный интересъ и примиряетъ знаніе и вѣру. Русская философія не давала до сихъ поръ „міровоззрѣнія“ въ томъ смыслѣ, какой только и интересенъ для русской интеллигенціи, въ кружковомъ смыслѣ. Къ соціализму философія эта прямого отношенія не имѣетъ, хотя кн. С. Трубецкой и называетъ свое ученіе о соборности сознанія метафизическимъ соціализмомъ; политикой философія эта въ прямомъ смыслѣ слова не интересуется, хотя у лучшихъ
шей философии, к творчеству, признание греховности этой роскоши.
Особенно печальным представляется мне упорное нежелание русской интеллигенции познакомиться с зачатками русской философии. А русская философия не исчерпывается таким блестящим явлением, как Вл. Соловьев. Зачатки новой философии, преодолевающие европейский рационализм на почве высшего сознания, можно найти уже у Хомякова. В стороне стоит довольно крупная фигура Чичерина, у которого многому можно было бы поучиться. Потом Козлов, кн. С. Трубецкой, Лопатин, Н. Лосский, наконец, мало известный В. Несмелов — самое глубокое явление, порождённое оторванной и далёкой интеллигентскому сердцу почвой духовных академий. В русской философии есть, конечно, много оттенков, но есть и что-то общее, что-то своеобразное, образование какой-то новой философской традиции, отличной от господствующих традиций современной европейской философии. Русская философия в основной своей тенденции продолжает великие философские традиции прошлого, греческие и германские, в ней жив ещё дух Платона и дух классического германского идеализма. Но германский идеализм остановился на стадии крайней отвлечённости и крайнего рационализма, завершённого Гегелем. Русские философы, начиная с Хомякова, дали острую критику отвлечённого идеализма и рационализма Гегеля и переходили не к эмпиризму, не к неокритицизму, а к конкретному идеализму, к онтологическому реализму, к мистическому восполнению разума европейской философии, потерявшего живое бытие. И в этом нельзя не видеть творческих задатков нового пути для философии. Русская философия таит в себе религиозный интерес и примиряет знание и веру. Русская философия не давала до сих пор «мировоззрения» в том смысле, какой только и интересен для русской интеллигенции, в кружковом смысле. К социализму философия эта прямого отношения не имеет, хотя кн. С. Трубецкой и называет своё учение о соборности сознания метафизическим социализмом; политикой философия эта в прямом смысле слова не интересуется, хотя у лучших
