патина и сдавая вахту первому лейтенанту— Полѣнову, и исполнялъ всѣ прежнія свои служебныя обязанности по завѣдыванію форъ-марсомъ, кубрикомъ, капитанскимъ катеромъ и двумя орудіями, не забывая и чтеній для матросовъ. И какъ же былъ онъ внутренне удовлетворенъ и счастливъ, когда первый разъ по возобновленіи этихъ бесѣдъ аудиторію его составляла большая толпа матросовъ, видимо обрадованная появленію лектора и жадно внимавшая каждому его слову.
Попрежнему и капитанъ, и старшій офицеръ, и старшій штурманъ относились къ Володѣ хорошо. Въ этомъ отношеніи опытныхъ, испытанныхъ моряковъ чувствовалось не одно только сердечное расположеніе добрыхъ, хорошихъ людей къ юнцу, но — что было еще дороже и пріятнѣе — и уваженіе къ серіозному и внимательному исполненію служебнаго долга ихъ младшаго товарища. Старый штурманъ, обыкновенно не очень-то благоволившій къ флотскимъ и особенно къ тѣмъ, кому, по его выраженію, «бабушка ворожить», — напротивъ, видимо благоволилъ къ Ашанину и за то, что онъ не лодарь, и за то, что не разсчитываетъ на протекпію дядюшки-адмирала, и за то, что Володя недурно (что было уже большимъ комплиментомъ со стороны педанта штурмана) беретъ высоты солнца и дѣлаетъ вычисленія, и за то наконецъ, что въ немъ не было и тѣни того снисходительно-барскаго отношенія къ штурманамъ, какое, по старымъ традиціямъ, укоренившимся во флотѣ, существовало у большинства флотскихъ офицеровъ, этихъ относительно баловней службы, къ ея пасынкамъ—штурманамъ.
И Степанъ Ильичъ, случалось, зазывалъ Ашанина въ свою образцовую по чистотѣ и порядку каюту и тамъ бесѣдовалъ съ нимъ по душѣ, разсказывая о тяготѣ прежней службы, о несправедливостяхъ и притѣсненіяхъ, какія приходилось испытать.
