Степанъ Ильичъ вѣдь всегда Ѳому невѣрнаго строитъ... Сглазу боится.
— Вотъ вы и вѣрьте Василію Васильичу! Онъ у насъ ничего не боится! промолвилъ штурманъ и во избѣжаніе дальнѣйшихъ вопросовъ ушелъ изъ каютъ-компаніи.
Изъ Каптоуна рѣшено было итти, никуда не заходя, прямо въ Шербургъ. И это рѣшеніе сдѣлать длинный переходъ встрѣчено было съ живѣйшею радостью, нужды нѣтъ, что придется подъ конецъ перехода ѣсть солонину и консервы и порядочно таки поскучать, только бы скорѣе попасть на родину.
«Коршунъ» вышелъ съ мыса Доброй Надежды, имѣя на палубѣ пять быковъ и много разной птицы, такъ что всѣ надѣялись, что на большую часть перехода будетъ чѣмъ питаться и даже очень хорошо. Но въ первую же бурю, прихватившую «Коршунъ» во стамиляхъ отъ мыса, быки и большая часть птицы, не выдержавшіе адской качки, издохли, и весь длинный переходъ обитателямъ «Коршуна», пришлось довольствоваться консервами и солониной.
Наконецъ черезъ пятьдесятъ дней плаванія «Коршунъ» въ первыхъ числахъ сентября пришелъ въ Шербургъ.
И все было забыто: и опротивѣвшіе консервы и солонина, которыми поневолѣ угощалась каютъ-компанія, и томительная скука, усиливавшаяся однообразіемъ долгаго перехода, во время котораго моряки только и видѣли, что небо да океанъ, океанъ да небо— то ласковые, то гнѣвные, то свѣтлые, то мрачные, да временами бѣлѣющіеся паруса и дымки встрѣчныхъ и попутныхъ судовъ. Забыты были и маленькія недоразумѣнія и ссоры, обострившіяся отъ отсутствія впечатлѣній, и постоянная океанская качка, и отсутствіе новыхъ книгъ, газетъ и писемъ...
Теперь всѣ знали, что были почти дома, и даже Игнатій Николаевичъ не сомнѣвался, что «Коршунъ» скоро придетъ въ Кронштадтъ. Но только скорѣй бы, скорѣй...
