въ употребленіи: нѣкоторые пили, но понемногу, а я и совсѣмъ не пилъ; но тутъ съ другими и я немного проглотилъ водки и почувствовалъ, какъ по всему тѣлу разлилась какая то пріятная теплота. Мы выпили еще и еще и наконецъ совершенно опьянѣли. Командиръ позвалъ, не знаю ужь за чѣмъ, одного офицера и что то ему приказывалъ, а тотъ, какъ мы узнали послѣ, сказавши ему какую-то грубость, ушелъ. Командиръ позвалъ меня и опять что-то приказывалъ, но я, не дослушавши его приказанія, отошелъ немного и, кажется, упалъ. Это удивило ротнаго командира,—онъ не зналъ, что такое случилось; но штабсъ-капитанъ, хотя и самъ пилъ, но видно осторожнѣе, объяснилъ ему въ чемъ дѣло. Командиръ пожалъ плечами, приказалъ сдѣлать бивуакъ и насъ тамъ уложили спать. Къ счастію до самаго полудня армія не выступала, погода сдѣлалась хорошая и мы имѣли время проспаться. Я проснулся съ головною болью,—это былъ первый подобный случай въ моей жизни. Можетъ-быть, кто-либо и осудитъ насъ за такой поступокъ, но и по настоящее время я смотрю на это произшествіе какъ на шалость, или еще вѣрнѣе—неосторожность; даже нашъ командиръ, при всей своей серьезности и строгости, оставилъ это приключеніе безъ замѣчанія, зная, что пить не было у насъ въ обыкновеніи.
Когда мы остановились подлѣ Дорогобужа, то по всѣмъ линіямъ объѣзжали главнокомандующіе Барклай-де-Толли и князь Багратіонъ. Пронесся слухъ, что они осматриваютъ войска, предполагая дать тутъ сраженіе. Къ этимъ слухамъ мы такъ уже привыкли, что мало имъ вѣрили, а между тѣмъ неудовольствіе и ропотъ усиливались. Негодовали единственно на Барклая-де-Толли и не только возлагали на него вину, но еще прибавляли много небывалаго. Высшіе офицеры обвиняли его въ нерѣшительности, младшіе—въ трусости, а между солдатами носилась молва, что онъ нѣмецъ, подкуп-
