Так Биндер — этот «морально-свободный» холоп крупной буржуазии — противопоставляет социализм, как царство необузданного эгоизма, «правильному понятию государства», являющемуся якобы высшим воплощением нравственной идеи и свободы. Под этим государством он конечно разумеет фашистское государство.
Через два года, после того как Биндер произнес эти прочувствованные слова, его мечта воплотилась в жизнь — и весь мир в настоящее время имеет возможность видеть «высшее воплощение нравственной идеи и свободы» — гитлеровское государство — в действии. Теперь уже всем стало ясно, что означает «свобода» и «нравственность» на языке Биндеров, Розенбергов и прочих мракобесов. Она означает свободу эксплуатации, свободу кровавого террора по отношению к трудящимся, свободу погромов и провокаций, свободу подготовки новой империалистической войны.
Сама жизнь, сама действительность разоблачила таким образом тот факт, что жалкие гегелевские эпигоны стремятся прикрыть авторитетом великого мыслителя ту весьма убогую социально-политическую идеологию, которая служит базисом для кровожадной политики фашизма, стремящегося всеми силами и средствами отсрочить час гибели обреченного класса. Вместе с тем совершенно очевидно, что для тех классовых целей, которые преследуют идеологи загнивающей буржуазии, Гегель даже в тех работах, где он в наибольшей мере проявляет свою реакционность, оказывается слишком радикальным. Отсюда задача — вытравить все прогрессивное, что имеется в работах Гегеля, хотя бы ценой самого грубого извращения как всей гегелевской концепции в целом, так и отдельных совершенно ясных гегелевских положений. Особенно ненавистен большинству фашистских идеологов метод Гегеля — эта революционная душа его философии. Этот метод они либо вовсе отвергают (например Берольцгеймер — видный буржуазный правовед), либо же извращают его настолько, что обращают в свою противоположность. Важнейшее место среди таких извратителей гегелевской философии вообще, и «Философии права» в частности, занимает вождь неогегельянства — Кронер. Как все реакционные опошлители Гегеля, он начинает с извращения метода. Он ищет не рациональное зерно в гегелевской философии, а наоборот, стремится превратить все рациональное, что в ней имеется, в иррациональное. «Гегель, — утверждает он, — без сомнения величайший иррационалист. Ни один мыслитель до него не смог так иррационализировать понятие и в такой мере через понятие осветить иррациональное, как это сделал Гегель… Он иррационалист потому, что он диалектик… потому что диалектическое мышление есть рационально-иррациональное мышление»[1].
И если Гегель в «Философии права» утверждает, что «философия именно потому, что она есть проникновение в разумное, представляет собой постижение наличного и действительного, а не выставление потустороннего начала» (стр. 16), то его «маститый последователь» вынужден утверждать обратное, а именно защищать иррационализм гегелевской диалектики и ссылаться на авторитет «потустороннего начала» в тех случаях, когда он не может вы-
- ↑ R. Kroner. «Von Kant bis Hegel». P. II, s. 271—272
