ваніе, есть снятіе ихъ различія и внѣшности, вслѣдствіе которыхъ они должны были взаимно одно другое исключать.
Это объединенное самоположеніе въ одномъ (Sich-in-Ein-Eines-setzeu) многихъ однихъ есть притяженіе.
Примѣчаніе. Самостоятельность, въ которую обостряется сущее для себя одно, есть отвлеченная, формальная самостоятельность, сама себя разрушающая, высшее, упорнѣйшее заблужденіе, принимающее себя за высшую истину, являющееся въ конкретной формѣ, какъ отвлеченная свобода, чистое я, и затѣмъ далѣе, какъ зло. Это свобода, которая ошибочно находитъ себя въ томъ, чтобы полагать свою сущность въ такой отвлеченности, и льстится найти себя чистою въ этомъ бытіи при себѣ. Выражаясь опредѣленнѣе, эта самостоятельность есть заблужденіе, состоящее въ томъ, чтобы смотрѣть, какъ на отрицательное, на то и относиться, какъ къ отрицательному, къ тому, что есть ея собственная сущность. Такимъ образомъ она есть отрицательное отношеніе къ самой себѣ, которое, стремясь найти свое собственное бытіе, разрушаетъ его, и такое ея дѣйствіе проявляетъ въ себѣ лишь ничтожество этого дѣйствія. Примиреніе состоитъ напротивъ въ признаніи того, противъ чего направляется отрицательное отношеніе, за свою сущность и въ томъ, чтобы не удерживать, а прекратить отрицательный характеръ своего бытія для себя.
Существуетъ старинное изреченіе, что одно есть многое и въ особенности, что многое есть одно. По этому поводу надлежитъ повторить то замѣчаніе, что истина одного и многаго, выраженная въ изреченіяхъ, является въ несоотвѣтственной формѣ, что эта истина должна быть понимаема и выражаема, лишь какъ становленіе, какъ процессъ, отталкиваніе и притяженіе, а не какъ бытіе, положенное въ словесномъ выраженіи, какъ покоящееся единство. Выше было упомянуто о діалектикѣ Платона въ "Парменидѣ“ по поводу вывода многаго изъ одного, именно изъ предложенія: одно есть. Внутренняя діалектика понятія уже изложена; какъ внѣшнюю рефлексію, всего легче понять діалектику того предложенія, что многое есть одно; а внѣшнею она должна здѣсь оставаться постольку, поскольку ея предметъ, многія, остается во взаимной внѣшности. Это сравненіе многихъ одного съ другихъ тотчасъ же показываетъ, что одно опредѣлено совершенно также, какъ и другое; каждое есть одно, каждое есть одно изъ многихъ, исключающее другія, такъ что они совершенно одно и то же, имѣютъ совершенно одинаковое опредѣленіе. Это фактъ, и вся задача состоитъ въ томъ, чтобы понять этотъ простой фактъ. Разсудокъ упрямо противится такому пониманію лишь потому, что ему, и при томъ правильно, предносится также и различіе; но послѣднее въ виду сказаннаго факта сохраняетъ тѣмъ менѣе значенія, что онъ существуетъ конечно не смотря на различіе. Можно какъ бы утѣшить разсудокъ за его здравомысленное пониманіе факта различія тѣмъ, что различіе появится снова.
вание, есть снятие их различия и внешности, вследствие которых они должны были взаимно одно другое исключать.
Это объединенное самоположение в одном (Sich-in-Ein-Eines-setzeu) многих одних есть притяжение.
Примечание. Самостоятельность, в которую обостряется сущее для себя одно, есть отвлеченная, формальная самостоятельность, сама себя разрушающая, высшее, упорнейшее заблуждение, принимающее себя за высшую истину, являющееся в конкретной форме, как отвлеченная свобода, чистое я, и затем далее, как зло. Это свобода, которая ошибочно находит себя в том, чтобы полагать свою сущность в такой отвлеченности, и льстится найти себя чистою в этом бытии при себе. Выражаясь определеннее, эта самостоятельность есть заблуждение, состоящее в том, чтобы смотреть, как на отрицательное, на то и относиться, как к отрицательному, к тому, что есть её собственная сущность. Таким образом она есть отрицательное отношение к самой себе, которое, стремясь найти свое собственное бытие, разрушает его, и такое её действие проявляет в себе лишь ничтожество этого действия. Примирение состоит напротив в признании того, против чего направляется отрицательное отношение, за свою сущность и в том, чтобы не удерживать, а прекратить отрицательный характер своего бытия для себя.
Существует старинное изречение, что одно есть многое и в особенности, что многое есть одно. По этому поводу надлежит повторить то замечание, что истина одного и многого, выраженная в изречениях, является в несоответственной форме, что эта истина должна быть понимаема и выражаема, лишь как становление, как процесс, отталкивание и притяжение, а не как бытие, положенное в словесном выражении, как покоящееся единство. Выше было упомянуто о диалектике Платона в "Пармениде“ по поводу вывода многого из одного, именно из предложения: одно есть. Внутренняя диалектика понятия уже изложена; как внешнюю рефлексию, всего легче понять диалектику того предложения, что многое есть одно; а внешнею она должна здесь оставаться постольку, поскольку её предмет, многие, остается во взаимной внешности. Это сравнение многих одного с других тотчас же показывает, что одно определено совершенно также, как и другое; каждое есть одно, каждое есть одно из многих, исключающее другие, так что они совершенно одно и то же, имеют совершенно одинаковое определение. Это факт, и вся задача состоит в том, чтобы понять этот простой факт. Рассудок упрямо противится такому пониманию лишь потому, что ему, и при том правильно, предносится также и различие; но последнее в виду сказанного факта сохраняет тем менее значения, что он существует конечно не смотря на различие. Можно как бы утешить рассудок за его здравомысленное понимание факта различия тем, что различие появится снова.
