Это содержаніе имѣетъ въ то же время значимость моральной сущности или долга. Чистый долгъ, какъ выяснилось при изслѣдованіи законовъ, совершенно безразлично относится къ какому бы то ни было содержанію и мирится съ кавдымъ содержаніемъ. При этомъ онъ имѣетъ существенную форму бытія для себя, и эта форма индивидуальнаго убѣжденія есть не что иное, какъ сознаніе пустоты чистаго долга и того, что онъ есть только момевтъ, что его субстанціальность есть предикатъ, имѣющій свой субъектъ въ индивидѣ; нроизволъ этого индивида и даетъ ему содержаніе, при чемъ индивидъ можетъ связать съ этой формой любое содержаніе и сдѣлать его совѣстливымъ. Индивидъ извѣстнымъ образомъ увеличиваетъ свою собственность: долгъ каждаго заботиться о своемъ личномъ благосостояніи, а также и о благосостояніи своей семьи, а въ той же мѣрѣ заботиться и о томъ, чтобы быть полезнымъ своимъ ближнимъ и благотворить нуждающимся. Индивидъ сознаетъ этотъ долгъ, потому что содержаніе его непосредственно заключается въ его собственной достовѣрности; далѣе онъ заботится, чтобы въ конкретномъ случаѣ выполнить этотъ долгъ. Другіе, можетъ-быть, считаютъ такой образъ дѣйствія за обманъ; они имѣютъ въ виду другія стороны конкретнаго случая, индивидъ же крѣпко держится именно этой стороны, потому что увеличеніе благосостоянія онъ сознаетъ какъ чистый долгъ. Такимъ образомъ то, что другіе называютъ насиліемъ и несправедливостью, есть исполненіе долга, состоящаго въ томъ, чтобы отстаивать передъ другими свою независимость; то, что они называютъ трусостью, есть долгъ сохраненія своей жизни и возможности приносить пользу ближнимъ, а то, что называется ими мужествомъ, есть скорѣе всего нарушеніе обоихъ долженствованій. Однако, трусость не настолько недогадлива, чтобы не знать, что сохраненіе жизни, а, слѣдовательно, и возможности быть полезнымъ другимъ, есть долгъ, она убѣждеиа, что ея поступки соотвѣтствуютъ долгу, и знаетъ, что соотвѣтствіе долгу состоитъ въ знаніи; иначе она избѣгла бы того, чтобы быть неморальной. Такъ какъ моральность состоитъ въ сознаніи исполненнаго долга, то какъ поведенію, называемому трусостью, такъ и тому, которое называютъ мужествомъ, будетъ сопутствовать такое сознаніе: абстракція, какъ долгъ, можетъ имѣть это содержаніе, какъ и всякое другое. Поступающій, такимъ образомъ, знаетъ, что онъ исполняетъ въ качестѣ долга, и такъ какъ онъ это знаетъ, и такъ какъ убѣжденіе въ своемъ долгѣ само уже сообразно долгу, то поведеніе признается другими; въ силу этого поступокъ пріобрѣтаетъ значимость и дѣйствительное наличное бытіе.
Съ этой свободой вкладывать любое содержаніе во всеобщую пассивную сферу чистаго долга и знанія ничего не можетъ подѣлать утвержденіе, что въ нее должно быть вложено какое-то другое содержаніе, потому что каждое, каково бы оно ни было, имѣетъ въ себѣ опредѣленность, отъ которой чистое знаніе свободно, въ силу чего можно одинаково какъ пренебречь, такъ и принять каждое содержаніе. Всякое содержаніе, въ силу своей опредѣленности, имѣетъ совершенно одинаковые шансы съ другимъ, хотя оно по своему характеру, повидимому, и снимаетъ въ себѣ особое. Можетъ показаться, что такъ какъ долгъ распадается въ дѣйствительномъ случаѣ на противоположности, т.-е. на единичность и всеобщность, то тотъ самый долгъ, содержаніемъ котораго является само всеобщее, непосредственно имѣетъ въ себѣ природу чистаго долга, при чемъ форма оказывается совершенно
Это содержание имеет в то же время значимость моральной сущности или долга. Чистый долг, как выяснилось при исследовании законов, совершенно безразлично относится к какому бы то ни было содержанию и мирится с кавдым содержанием. При этом он имеет существенную форму бытия для себя, и эта форма индивидуального убеждения есть не что иное, как сознание пустоты чистого долга и того, что он есть только момевт, что его субстанциальность есть предикат, имеющий свой субъект в индивиде; нроизвол этого индивида и дает ему содержание, при чём индивид может связать с этой формой любое содержание и сделать его совестливым. Индивид известным образом увеличивает свою собственность: долг каждого заботиться о своем личном благосостоянии, а также и о благосостоянии своей семьи, а в той же мере заботиться и о том, чтобы быть полезным своим ближним и благотворить нуждающимся. Индивид сознает этот долг, потому что содержание его непосредственно заключается в его собственной достоверности; далее он заботится, чтобы в конкретном случае выполнить этот долг. Другие, может быть, считают такой образ действия за обман; они имеют в виду другие стороны конкретного случая, индивид же крепко держится именно этой стороны, потому что увеличение благосостояния он сознает как чистый долг. Таким образом то, что другие называют насилием и несправедливостью, есть исполнение долга, состоящего в том, чтобы отстаивать перед другими свою независимость; то, что они называют трусостью, есть долг сохранения своей жизни и возможности приносить пользу ближним, а то, что называется ими мужеством, есть скорее всего нарушение обоих долженствований. Однако, трусость не настолько недогадлива, чтобы не знать, что сохранение жизни, а, следовательно, и возможности быть полезным другим, есть долг, она убеждеиа, что её поступки соответствуют долгу, и знает, что соответствие долгу состоит в знании; иначе она избегла бы того, чтобы быть неморальной. Так как моральность состоит в сознании исполненного долга, то как поведению, называемому трусостью, так и тому, которое называют мужеством, будет сопутствовать такое сознание: абстракция, как долг, может иметь это содержание, как и всякое другое. Поступающий, таким образом, знает, что он исполняет в качесте долга, и так как он это знает, и так как убеждение в своем долге само уже сообразно долгу, то поведение признается другими; в силу этого поступок приобретает значимость и действительное наличное бытие.
С этой свободой вкладывать любое содержание во всеобщую пассивную сферу чистого долга и знания ничего не может поделать утверждение, что в нее должно быть вложено какое-то другое содержание, потому что каждое, каково бы оно ни было, имеет в себе определенность, от которой чистое знание свободно, в силу чего можно одинаково как пренебречь, так и принять каждое содержание. Всякое содержание, в силу своей определенности, имеет совершенно одинаковые шансы с другим, хотя оно по своему характеру, по-видимому, и снимает в себе особое. Может показаться, что так как долг распадается в действительном случае на противоположности, т. е. на единичность и всеобщность, то тот самый долг, содержанием которого является само всеобщее, непосредственно имеет в себе природу чистого долга, при чём форма оказывается совершенно
