этомъ, оказалась тяжолою на подъёмъ. Я упаковалъ васъ обратно — и вотъ вы въ Америкѣ въ самый разгаръ войны. Ха, ха! дайте-ка мнѣ хорошенько почувствовать, что я на американской почвѣ, гдѣ всё ново и замѣчательно. Я ступилъ на землю. О, неужели я не могу испытать ни одной чистой радости!
Ла-Фэ. Война и убійство! О, боги! о, моя голова! Разскажи мнѣ хоть сказочку про Фэй! О, горе мнѣ!
Блазій. Да поразитъ тебя громъ, сумашедшій Вильдъ! Что ты опять устроилъ? Жива и ещё донна Изабелла? Что жь, будешь ты говорить, моя донна, или нѣтъ?
Вильдъ. Ха, ха, ха! Ты хоть на этотъ разъ порядкомъ взбѣшонъ!
Блазій. Взбѣшонъ? хоть на этотъ разъ взбѣшонъ? Ты заплатишь мнѣ за это своею жизнью, Вилдъ! Я, по-крайней-мѣрѣ, свободный человѣкъ. Развѣ дружба можетъ заходить такъ далеко, чтобъ рѣшиться таскать насъ по свѣту, какъ собакъ на привязи? Запереть насъ въ карету, держать пистолетъ передъ лбомъ, а потомъ — «пошолъ! пошолъ!» Ѣсть, пить въ каретѣ, выдавать насъ за съумасшедшихъ!… Броситься въ войну, въ рѣзню — вотъ всё, что мнѣ остаётся.
Вильдъ. Да, вѣдь, ты ничего не любишь, Блазій.
Блазій. Да, я ничего не люблю. Я дошолъ до того, что въ одинъ моментъ — всё люблю, въ другой — всё забываю. Я обманываю всѣхъ женщинъ: за-то обманываютъ и обманывали меня всѣ женщины. Они меня обдирали и притѣсняли такъ, что избави Боже! Я игралъ всевозможныя роли: здѣсь былъ франтомъ, тамъ — сорви-головой, здѣсь — глупцомъ, тамъ — селадономъ, тамъ — англичаниномъ, причёмъ величайшую изъ моихъ побѣдъ одержалъ тогда, когда не былъ ничѣмъ. Это было у донны Изабелды. Чтобы вернуться къ прежнему… Твои пистолеты заряжены?
Вильдъ. Ты глупъ, Блазій, и не понимаешь шутокъ.
Блазій. Хороши шутки! Прицѣливайся: я твой врагъ въ данную минуту.
Вильдъ. Съ тобою стрѣляться? Знай, Блазій, что въ настоящее время единственное моё желаніе, это — кидаться, сломя голову, то туда, то сюда, чтобы доставить тѣмъ любимое удовольствіе своему сердцу. Стрѣляться съ тобою — ха, ха, ха! (Держитъ предъ нимъ пистолетъ.) Посмотри-ка въ дуло: не кажется ли оно тебѣ больше Лондонскихъ воротъ? Будь скроменъ, другъ мой! Я васъ люблю и нуждаюсь въ васъ, а, можетъ-быть, и вы во мнѣ. Самъ чортъ не могъ свести вмѣстѣ болѣе несчастныхъ глупцовъ, чѣмъ мы. Поэтому, мы и должны оставаться вмѣстѣ я вмѣстѣ шутить шутки. Наше несчастіе происходитъ отъ настроенія нашего сердца. Въ нёмъ отчасти виноватъ свѣтъ, но больше — мы сами.
Блазій. Сумасшедшій! Я, вѣдь, постоянно былъ на вертелѣ.
Ла-Фэ. Съ меня, съ живого, они содрали кожу и посыпали перцемъ. Собаки!
Вильдъ. Мы здѣсь посреди войны — единственное блаженство, которое я понимаю. Наслаждайтесь сценами, дѣлайте, что хотите!
Ла-Фэ. Я — не за войну.
Блазій. Я — ни за что.
Вильдъ. О, да обезсилитъ Богъ васъ ещё больше! Какъ пусто опять въ головѣ у меня. Я хочу быть натянутымъ на барабанъ, чтобы получить новое растяженіе. Мнѣ снова такъ тяжело. О, если бъ я могъ существовать въ дулѣ этого пистолета, пока чья-нибудь рука не выстрѣлила бы мною въ воздухъ! О, неопредѣлённость! Какъ далеко и какъ криво ведешь ты людей!
Блазій. Что же будетъ здѣсь съ нами въ концѣ концовъ?
Вильдъ. О, если бы вы ничего не видѣли! Я долженъ былъ летать, чтобы выйти изъ этой проклятой, тягостной неопредѣлённости. Я думалъ, что земля колеблется подо мною: такъ нетвёрды были мои шаги. Я мучилъ моимъ присутствіемъ всѣхъ добрыхъ людей, которые интересовались мною, потому-что они не могли мнѣ помочь.
Блазій. Скажи лучше: не хотѣли.
Вильдъ. Нѣтъ — они хотѣли. Я долженъ былъ отовсюду обращаться въ бѣгство. Я былъ всѣмъ: былъ чернорабочимъ, чтобы быть чѣмъ-нибудь; жилъ въ Альпахъ, пасъ козъ, лежалъ день и ночь подъ безпредѣльнымъ куполомъ неба, прохлаждаемый зефиромъ и пожираемый внутреннимъ огнёмъ. Нигдѣ — ни отдыха, ни покою! Благороднѣйшіе изъ англичанъ блуждаютъ, потерянные, по свѣту. Ахъ, а я не нахожу несравненной, единственной! И всё же — я дышу здоровьемъ и силою, и не могу истаскаться. Я хочу участвовать здѣсь въ войнѣ, какъ волонтёръ — и дамъ просторъ моей душѣ. А если они окажутъ мнѣ услугу и убьютъ меня — тѣмъ лучше!
