а все-таки впередъ! Чертежъ вашей «Волны» живо напомнилъ мнѣ шумъ настоящаго моря. А хорошо бы, если бы оно зашумѣло и въ самомъ дѣлѣ, такъ хорошо и страшно, какъ то, вотъ, катится, катится, катится… безконечно. Вы помните, на меня Крымъ не произвелъ того впечатлѣнія, какое бы вы хотѣли, но волны… это хорошо, музыкально какъ-то. Нѣтъ, впрочемъ, это не совсѣмъ музыка, а какое-то чудовище, живое, мрачное, да, и правда, свѣтъ оттуда изъ картины, только чудовище большоебольшое, даже больше, чѣмъ всякая картина. И такъ, чѣмъ больше, тѣмъ лучше. Часто, очень часто, я вижу на яву вечеръ, берегъ моря, и волны, волны, и волны…
Однако-жъ, такъ нюнить непростительно, — не къ лицу; будемъ говорить степенно. Мнѣ нравится, что вы взяли этотъ мотивъ, онъ имѣетъ въ себѣ внушительную степенность, и линія хорошая; такъ просто и хорошо, давай Богъ. Праздникъ будетъ у меня, когда свидимся. Знаете что, кончу я письмо, лучше кончу, не могу писать, чортъ знает, что такое: пусть лучше останется чистая бумага, добавляйте, что вы хотите, все будетъ хорошо, новаго не будетъ. Будьте здоровы! Ничего не нужно лучше этого. Прощайте.
XL. Къ нему же.
Добрый мой Федоръ Александровичъ. Вотъ какъ бываетъ, и я запаздываю съ письмами! Но случилось такъ, что, получивши ваше письмо, я долго былъ въ недоумѣніи и довольно тяжеломъ раздумьи, что дѣлать, какъ писать, и съ которой стороны подойти къ Григоровичу, чтобы накрыть его и узнать то, что есть пахучаго въ его дѣйствіяхъ. Быль у него — не засталъ, собирался опять къ нему, и вдругъ онъ является ко мнѣ самъ. Ладно, думаю. Ну, говоримъ, — думаю, зачѣмъ онъ? И уже собрался повести атаку, какъ онъ заговорилъ о своемъ удивленій по поводу вашего письма къ нему; но въ чемъ дѣло — ходить вокругъ, да около, а что именно ему нужно, не говорить. Я знаю Григоровича съ одной стороны, съ которой вы, быть можетъ, его не знаете. Знаете ли вы, что его глубоко можно обидѣть, обидѣть до того, что онъ станетъ врагомъ, врагомъ тѣмъ болѣе опаснымъ, что все въ немъ остается то же, онъ такъ же говорить со слезами на глазахъ, какъ и прежде, так же, какъ заведенная машина, вертитъ колеса и трещитъ фразами, но время от времени есть фразы, окрашенныя зловѣщимъ цвѣтомъ, и вы чувствуете только, что есть нѣчто, что крѣпко и упруго сидитъ въ немъ и начинаетъ вплетаться во всѣ его дѣйствія, къ вамъ относящаяся. Это нѣчто состоитъ въ томъ, что относительно вас?
