вошли въ комнату. Та же тьма, только впереди маленькое окно, въ которое на небѣ видны трубы и крыши. Оставилъ нѣмецъ меня түтъ, а самъ юркнулъ куда-то. Слышу, рядомъ за стѣною шаркаетъ спичкой и все что-то бормочетъ. Наконецъ направо показался огонь, и нѣмецъ вносить свѣчу, ставить ее на столъ, посмотрѣлъ на меня, а я на него. Онъ былъ въ одномъ бѣльѣ, въ колпакѣ, лѣтъ 35, сказалъ: «гутъ нахтъ», показалъ на кровать и исчезъ. Ну! что дѣлать? Направо дверь, тамъ кто-то еще шевелится, за спиною дверь, въ которую мы вошли, передо мной окно съ разбитымъ стекломъ, комната аршина въ 3, и въ ней, кромѣ стола, стоять три кровати. Потрогалъ первую кровать — мягко; оказалось, что это подушка или перина, какими нѣмцы покрываются во время зимы. Думаю, багажъ мой там, гдѣ-то внизу, я на какомъ-то чердакѣ, и ни звука произнести не могу, то есть не умѣю, да и куда я пойду? Долго я простояль такъ, направо зажурнала вода. Дѣлать нечего, начинаю раздѣваться, золото и деньги положилъ подъ подушку и полѣзъ подъ перину. Холодъ страшный, покрылся, смотрю — и глазамъ не вѣрю: подъ периной меня и не видать, точно и нѣтъ человѣка на кровати. А что, думаю, если и на другихъ кроватяхъ есть кто нибудь, вѣдь незамѣтно. Однако-жъ не сталъ свидѣтельствовать. Долго я лежалъ такъ, но наконецъ потушилъ свѣчу. Какъ ни вертись, а ночуй. Быль страшно уставши, но сонъ конечно прошелъ; поднялся на локоть и слушаю: кругомъ тихо. Гдѣ-то закричалъ пѣтухъ, точно также, какъ и въ Россіи. Сталъ смотрѣть въ окно, и, точно на картинахъ, черепичныя кровли. Стало будто свѣтлѣе, слышу пошевелилось что-то, я тихонько отодвинулся головою къ стѣнѣ, основательно заключая, что если нѣмецъ придетъ меня убить, то съ размаху ударъ не попадетъ мнѣ въ голову, а я между тѣмъ закричу. Однако-жъ опять тихо. Рука у меня стала уставать, я легъ такъ, чтобы оба уха были свободны. Чувствую, что я согрѣлся. Ну, думаю, закрою глаза и буду лежать, какъ будто сплю. Чрезъ нѣсколько времени открываю глаза, а окна не видно, что это такое? Однако-жъ ничего... Вдругъ дверь сильно стукнула, я приподымаюсь, и въ изумленіи замѣчаю, что я спалъ, и что уже утро. — Входитъ нѣмка, я притворился спящимъ. Она взяла сапоги, потомъ приносить ихъ и приносить воду въ кувшинѣ. Смотрю, стоитъ умывальникъ, котораго я вчера не замѣтилъ. Я всталъ, одѣлся, обрадовался, что остался цѣлъ. Входитъ нѣмецъ вчерашній, въ пиджакѣ и въ туфляхъ, веселый такой, лицо славное. Я ему: «гутъ-моргенъ», онъ тоже, и стоить. Я опять говорю: «Ихъ виль эссень, тринкенъ», — «Ага! гутъ, комъ гиръ», и еще что-то такое. И пошелъ я за нимъ, спустились по той же лѣстницѣ. Подъ воротами стоять въ цѣлости мои вещи. Вошли въ комнату, которая оказалась и булочной, и кабачкомъ, и гостинницей, и лавкой. Выпилъ я кофе, далъ онъ мнѣ и бу-
