Встревоженный бурей душевной:
И радость, и ужасъ, и муки тревогъ
Слились въ одинъ крикъ полногнѣвный.
И, вѣрный обѣту борьбы, я въ рѣчахъ
Былъ дерзокъ и гордъ предъ врагами,
Смѣялся въ лицо я имъ, видя ихъ страхъ,
И мстилъ имъ насмѣшки словами.
Такъ счастья грозой въ бурномъ сердцѣ моемъ
Откликнулось мщенія эхо.
Мой духъ опьяняла восторга виномъ
Веселая чара успѣха.
И чудилось мнѣ, что въ кругу я друзей,
Бесѣдую съ ними о боѣ
И радуюсь съ ними, что въ схваткѣ моей
Погибъ онъ одинъ, — не ихъ двое...
Вдругъ женщина въ черномъ, какъ призракъ, вошла.
«Жена я его...» — мнѣ сказала...
И за руку крѣпко, присѣвши, взяла
И, глядя въ лицо мнѣ, рыдала...
И вспомнилъ я слезы, и эту печаль,
Я мать свою вспомнилъ родную,
Когда уходилъ я въ безвѣстную даль,
Склонившись къ ея поцѣлую...
Отъ траура вѣяло скорбью могилъ,
Въ слезахъ ея чудилась рана...
И я не отринулъ ея, — пощадилъ
Рабыню изъ царскаго стана.
Клянусь, я достойно держался предъ ней,
Въ словахъ моихъ не было лести:
Я дерзокъ былъ такъ же, какъ въ схваткѣ моей;
Берегъ мое знамя я чести.
Когда прошептала она мнѣ: «Зачѣмъ?
Уже-ль нѣтъ другого исхода?»...
Я гнѣвно отвѣтилъ, что смерть будетъ всѣмъ,
Кто кровь проливаетъ народа.
Но тайное чувство врывалось въ мой духъ;
Я видѣлъ ее предъ собою,
И радость за жизнь ея высказалъ вслухъ.
Она встрепенулась душою.
И молвила нервно: «Молюсь я за васъ», —
Какъ будто хотѣла признаться,
Что мнѣ благодарна невольно сейчасъ,
Что съ жизнью ей трудно разстаться...
Она предо мною склонила чело,
Въ раздумьи вздохнула глубоко
И съ грустью признала насилія зло
Предъ силой карающей рока.
Встревоженный бурей душевной:
И радость, и ужас, и муки тревог
Слились в один крик полногневный.
И, верный обету борьбы, я в речах
Был дерзок и горд пред врагами,
Смеялся в лицо я им, видя их страх,
И мстил им насмешки словами.
Так счастья грозой в бурном сердце моем
Откликнулось мщения эхо.
Мой дух опьяняла восторга вином
Веселая чара успеха.
И чудилось мне, что в кругу я друзей,
Беседую с ними о бое
И радуюсь с ними, что в схватке моей
Погиб он один, — не их двое...
Вдруг женщина в черном, как призрак, вошла.
«Жена я его...» — мне сказала...
И за руку крепко, присевши, взяла
И, глядя в лицо мне, рыдала...
И вспомнил я слезы, и эту печаль,
Я мать свою вспомнил родную,
Когда уходил я в безвестную даль,
Склонившись к ее поцелую...
От траура веяло скорбью могил,
В слезах ее чудилась рана...
И я не отринул ее, — пощадил
Рабыню из царского стана.
Клянусь, я достойно держался пред ней,
В словах моих не было лести:
Я дерзок был так же, как в схватке моей;
Берег мое знамя я чести.
Когда прошептала она мне: «Зачем?
Ужель нет другого исхода?»...
Я гневно ответил, что смерть будет всем,
Кто кровь проливает народа.
Но тайное чувство врывалось в мой дух;
Я видел ее пред собою,
И радость за жизнь ее высказал вслух.
Она встрепенулась душою.
И молвила нервно: «Молюсь я за вас», —
Как будто хотела признаться,
Что мне благодарна невольно сейчас,
Что с жизнью ей трудно расстаться...
Она предо мною склонила чело,
В раздумьи вздохнула глубоко
И с грустью признала насилия зло
Пред силой карающей рока.
