— Этого не можетъ быть! И я васъ умоляю выслушать меня. Теперь, именно теперь! Вы понимаете, какъ важна для меня эта минута.
И, взявши за руку, онъ снова усадилъ на скамью, вставшую было Катеньку.
— Хорошо, я васъ выслушаю, говорите! — сухо сказала Екатерина Павловна, рѣшивши не поддаваться ни жалости, ни таинственнымъ настроеніямъ, ни болѣзненной чувствительности своего собесѣдника.
— Этого не можетъ быть, потому иго мы не напрасно связаны судьбою. Мы предназначены другъ для друга, — это уже не только слова Елены Артуровны. А помните тотъ вечеръ, тотъ концертъ, когда мнѣ сдѣлалось дурно, — я отлично знаю, что въ ту же минуту и вы упали въ обморокъ. А наша болѣзнь, которая кончилась день въ день! Это уже не слова Елены Артуровны, — это настоящее событіе, которое доказываетъ, какою нѣжною и тончайшею связью связаны наши души… Поймите, я умру, если вы меня отвергнете.
Катенька слушала молча, погружаясь въ какую-то полудремоту, и знакомое чувство легкости, отрѣшенности отъ тѣла и вмѣстѣ съ тѣмъ какой-то тяжести, окаменѣлости во всѣхъ суставахъ, во всѣхъ членахъ непріятно поразило ее. Это было опять то чувство, послѣ котораго ей хотѣлось выкупаться въ холодной рѣчкѣ, проскакать верхомъ въ вѣтеръ, слышать громкіе голоса, поѣхать съ Андреемъ и Сережей на скачки.
„Не надо поддаваться, не надо поддаваться, — думала она. — Я почти освобождена, еще одно усиліе — и я избавлюсь и отъ Вейса, и отъ страшной госпожи Ламберъ, и отъ того призрака, который царитъ у насъ въ домѣ. Я живая и хочу жить, и буду жить, потому что я такъ хочу“.
Какъ сквозь воду до нея доносился голосъ Якова:
— Этого не может быть! И я вас умоляю выслушать меня. Теперь, именно теперь! Вы понимаете, как важна для меня эта минута.
И, взявши за руку, он снова усадил на скамью, вставшую было Катеньку.
— Хорошо, я вас выслушаю, говорите! — сухо сказала Екатерина Павловна, решивши не поддаваться ни жалости, ни таинственным настроениям, ни болезненной чувствительности своего собеседника.
— Этого не может быть, потому иго мы не напрасно связаны судьбою. Мы предназначены друг для друга, — это уже не только слова Елены Артуровны. А помните тот вечер, тот концерт, когда мне сделалось дурно, — я отлично знаю, что в ту же минуту и вы упали в обморок. А наша болезнь, которая кончилась день в день! Это уже не слова Елены Артуровны, — это настоящее событие, которое доказывает, какою нежною и тончайшею связью связаны наши души… Поймите, я умру, если вы меня отвергнете.
Катенька слушала молча, погружаясь в какую-то полудремоту, и знакомое чувство легкости, отрешенности от тела и вместе с тем какой-то тяжести, окаменелости во всех суставах, во всех членах неприятно поразило ее. Это было опять то чувство, после которого ей хотелось выкупаться в холодной речке, проскакать верхом в ветер, слышать громкие голоса, поехать с Андреем и Сережей на скачки.
„Не надо поддаваться, не надо поддаваться, — думала она. — Я почти освобождена, еще одно усилие — и я избавлюсь и от Вейса, и от страшной госпожи Ламбер, и от того призрака, который царит у нас в доме. Я живая и хочу жить, и буду жить, потому что я так хочу“.
Как сквозь воду до неё доносился голос Якова:
