та же зеленая трава, разстилали свои вѣтви еще не покрытыя зеленью деревья, и надъ ними было темно-синее небо, по которому бѣлыми клочьями буйно мчались весеннія облака. А нянька намъ говорила:
— Вотъ ужъ тутъ всѣ равны. Какъ-бы ты на землѣ ни тормошился, какихъ-бы чиновъ ни достигъ, а отъ савана да тесоваго дома не уйдешь. И все та же трава вырастетъ, будь ты грѣшный или праведный, богачъ или нищій, — смерть всѣхъ приравняетъ. А до послѣдняго часа никто, братцы, не равенъ.
— А вотъ, няня, еще въ церкви, когда мы причащались, тоже были всѣ равны.
— Это все-таки не то, что здѣсь. Тамъ милость Божія равна для всѣхъ, а человѣку, пока онъ живъ, равнымъ съ другимъ сдѣлаться трудно. Такъ ужъ насъ Господь создалъ. Тутъ ничего не подѣлаешь, какъ ни мудри.
та же зеленая трава, расстилали свои ветви еще не покрытые зеленью деревья, и над ними было темно-синее небо, по которому белыми клочьями буйно мчались весенние облака. А нянька нам говорила:
— Вот уж тут все равны. Как бы ты на земле ни тормошился, каких бы чинов ни достиг, а от савана да тесового дома не уйдешь. И всё та же трава вырастет, будь ты грешный или праведный, богач или нищий, — смерть всех приравняет. А до последнего часа никто, братцы, не равен.
— А вот, няня, еще в церкви, когда мы причащались, тоже были все равны.
— Это всё-таки не то, что здесь. Там милость Божия равна для всех, а человеку, пока он жив, равным с другим сделаться трудно. Так уж нас Господь создал. Тут ничего не поделаешь, как ни мудри.
