его, уносились душою куда-то далеко-далеко, къ самому солнцу, и имъ казалось, что все внутри ихъ залито его горячимъ сіяющимъ свѣтомъ. Когда же птичка перелетала съ одного куста на другой, имъ хотѣлось стоять такъ вѣчно и вѣчно смотрѣть на нее милую, легкокрылую пѣвунью!
Но вотъ однажды среди нихъ появился человѣкъ, пришедшій, повидимому, изъ никому невѣдомыхъ далекихъ краевъ. Въ его глазахъ отражалось темное ночное небо, и взглядъ этихъ мрачныхъ глазъ, освѣщавшій его блѣдное лицо, сверкалъ, какъ прорѣзывающая тучу молнія; вокругъ головы его, подобно разорваннымъ грозовымъ облакамъ, висѣли черныя жесткія пряди волосъ.
Человѣкъ шелъ по прекрасному цвѣтущему саду, но сердце его не радовалось окружающей его красотѣ: оно было полно зависти и злобы!
Вдругъ надъ нимъ раздалось пѣніе, такое чудное пѣніе, какого онъ еще никогда не слышалъ въ жизни. Все существо его наполнилось сладкимъ томленьемъ: ему вдругъ захотѣлось стоять и слушать, слушать безъ конца!
Но пѣсня смолкла, и человѣкъ съ мрачными глазами, поднявъ голову, увидѣлъ прелестную маленькую птичку, сидѣвшую на вѣткѣ какъ разъ надъ его головой. Казалось, это былъ живой кусочекъ радуги,—такъ искрились, сверкали и горѣли ослѣпительной красотой всѣ перышки этого нѣжнаго созданья.
— Она должна быть моею,—сказалъ себѣ человѣкъ.—Она не должна пѣть для другихъ. Я посажу ее въ клѣтку и буду одинъ любоваться ея красотой! Пѣть она будетъ для меня, только для меня одного!
И онъ протянулъ съ жадной поспѣшностью руку.
Маленькая пѣвунья всегда жила среди людей и знала, какъ они любятъ ее: она довѣрчиво сѣла на протянутую руку, но тутъ неожиданно она увидѣла взглядъ, полный зависти и злобы, устремленный на нее, и въ ту же самую минуту почувствовала, какъ нѣжное тѣльце ея сжимаютъ крѣпкіе злые пальцы. Она отчаянно забилась, рванулась изо всѣхъ силъ и неожиданно для себя самой издала вдругъ крикъ, который зазвенѣлъ такимъ страданьемъ и
его, уносились душою куда-то далеко-далеко, к самому солнцу, и им казалось, что всё внутри их залито его горячим сияющим светом. Когда же птичка перелетала с одного куста на другой, им хотелось стоять так вечно и вечно смотреть на нее милую, легкокрылую певунью!
Но вот однажды среди них появился человек, пришедший, по-видимому, из никому неведомых далеких краев. В его глазах отражалось темное ночное небо, и взгляд этих мрачных глаз, освещавший его бледное лицо, сверкал, как прорезывающая тучу молния; вокруг головы его, подобно разорванным грозовым облакам, висели черные жесткие пряди волос.
Человек шел по прекрасному цветущему саду, но сердце его не радовалось окружающей его красоте: оно было полно зависти и злобы!
Вдруг над ним раздалось пение, такое чудное пение, какого он еще никогда не слышал в жизни. Всё существо его наполнилось сладким томленьем: ему вдруг захотелось стоять и слушать, слушать без конца!
Но песня смолкла, и человек с мрачными глазами, подняв голову, увидел прелестную маленькую птичку, сидевшую на ветке как раз над его головой. Казалось, это был живой кусочек радуги, — так искрились, сверкали и горели ослепительной красотой все перышки этого нежного созданья.
— Она должна быть моею, — сказал себе человек. — Она не должна петь для других. Я посажу ее в клетку и буду один любоваться её красотой! Петь она будет для меня, только для меня одного!
И он протянул с жадной поспешностью руку.
Маленькая певунья всегда жила среди людей и знала, как они любят ее: она доверчиво села на протянутую руку, но тут неожиданно она увидела взгляд, полный зависти и злобы, устремленный на нее, и в ту же самую минуту почувствовала, как нежное тельце её сжимают крепкие злые пальцы. Она отчаянно забилась, рванулась изо всех сил и неожиданно для себя самой издала вдруг крик, который зазвенел таким страданьем и
